Предчувствие любви - Сергей Каширин

ВЗЛЕТ — ОТЛИЧНО.

РАСЧЕТ — ОТЛИЧНО.

ПОСАДКА — ОТЛИЧНО.

КАКОВ ПОЛЕТ — ТАКОВ ПОЧЕТ!

Над стоянкой, куда Зубарев должен был зарулить бомбардировщик, старший техник-лейтенант Рябков водрузил укрепленный на мачте переходящий вымпел с золотистой надписью: «Лучшему экипажу!» Для командира этого экипажа, то бишь для Зубарева, капитан Зайцев принес памятный подарок: макет реактивного корабля, изготовленный эскадрильскими умельцами из пластмассы.

А Николай и в этот праздничный для него день умудрился позабавить окружающих. Тяжелую грозную машину он приземлил мягко, точно пушинку, но потом…

— Классная посадка! — похвалил майор Филатов и добавил: — Со временем хороший будет летчик. Ас!

Вдруг выходит этот ас из кабины, снимает шлемофон, сует его подмышку и растерянно озирается, словно с луны свалился и родной аэродром не узнает. Волосы на голове слиплись от пота, над ними — пар столбом: видать, нелегким был короткий шестнадцатиминутный полет. А на простодушной физиономии Николая — удивленная улыбка. Похоже, смотрит человек на самолет и сам себе не верит: «Неужели это я только что укротил эту надменную стальную птицу?!»

— Товарищ лейтенант, простудитесь, — шагнул к Зубареву ефрейтор Калюжный, протягивая ему ушанку.

— Что? — испуганно спросил Николай, точно пробуждаясь от сна, и спохватился: — Экипаж, строиться!

К стоянке приближался командир эскадрильи. Забыв подать команду «Смирно!», Зубарев поспешил навстречу:

— Товарищ майор! Разрешите получить замечания…

Ему надо было доложить, что самостоятельный полет на новом бомбардировщике выполнен, а он стушевался, заговорил совсем не о том. И честь не отдал: левой рукой прижат к боку шлемофон, в правой — ушанка. Филатов, правда, понял его состояние и как бы не придал значения мелочам:

— Замечаний нет.

Затем майор взял у Зубарева ушанку и собственноручно надел ему на голову.

Капитан Зайцев тут же вручил Николаю памятный подарок. А тот опять не понял, что к чему. Взял модель самолета и, любуясь, с удивлением спросил:

— Это мне? Вот спасибо!.. — И вдруг покраснел — дошло!

Замполит счел должным сказать небольшую, приличествующую моменту речь. Вот, дескать, с виду и не богатырь, а вверенной боевой техникой овладел в числе первых. И в чем, вы думаете, секрет его успеха? Евгений Васильевич, задав этот риторический вопрос, с многозначительным видом повернулся к Зубареву:

— Раскройте, лейтенант, ваш секрет.

Зайцев, вероятно, ждал тех слов, которые обычно произносят в такой обстановке: никаких, мол, секретов нет, есть только упорная учеба, тренировки и настойчивость в достижении цели. Однако наш приятель был смущен всеобщим вниманием, голова у него кружилась не столько от похвал, сколько от пережитого в полете волнения, и он, думая, очевидно, совсем о другом, негромко сказал:

— Мне, товарищ капитан, подушка помогла…

Мы так и покатились со смеху, а замполит растерянно смотрел на Зубарева: издевается над ним молодой летчик, что ли? Майор Филатов тоже нахмурился: «Сам люблю шутить, но здесь вольность явно не к месту».

Для тех, кто не знал Зубарева, он мог показаться сейчас находчивым, остроумным человеком, который умеет непринужденно держать себя в любой ситуации. Мы и то гадали: не счел ли Николай, в самом деле, что ему теперь все дозволено? Нет, смекнув, в каком положении оказался, он сконфуженно сник.

Вот так всегда, когда удавалось добиться в чем-то удачи, Зубарева захлестывала бурная волна радости. Однако стоило кому-то из командиров похвалить его, он приходил в сильное смущение, испытывал странную скованность и мямлил что-то невразумительное или нес явную околесицу, из-за чего нередко попадал впросак. Нам казалось смешным и то, что штурмана в экипаж Николаю подобрали словно нарочно: высокого, плечистого, атлетического сложения человека — старшего лейтенанта Владимира Пинчука. Он был на удивление неповоротливым. Поднимается в кабину — стремянка, смотришь, прогибается под ним, а этот увалень еще приостановится, как бы прикидывая, выдержат ли дюралевые рейки.

— Пат и Паташон, — говорили о них в эскадрилье. А Пономарев, подтрунивая, спрашивал Зубарева: — И как ты только нос с таким противовесом поднимаешь?

Иронический смысл его вопроса был вот в чем: взлетая, летчик при разбеге машины должен соразмерно с нарастанием скорости тянуть штурвал на себя, — иначе говоря, поднимать нос самолета. А кабина штурмана на новом бомбардировщике расположена в передней части фюзеляжа. Чем большую поместить в нее кладь, тем ощутимее будет нагрузка на руль высоты из-за нарушения центровки. При взгляде на массивную фигуру Пинчука невольно возникала мысль о том, что «поднимать» его Зубареву куда как тяжело. Вот Пономарев и подначивал.

Николай не умел отбиться шуткой, отводил взгляд:

— Поднимаю, как видишь.

— Тренировки помогают? — не унимался Валентин. Умел он, умел задеть за живое. Тон вроде безобидный, а на самом деле опять шпилька: не зря, мол, без устали возишься со своей ржавой «штангой».

— Пустобрех! — злился Николай. — Ума у тебя палата, да ключ от нее потерян… — Глаза его смотрели печально и строго.

Ах, любовь, любовь!

Жили-были два хороших парня.

Жили-были два давнишних приятеля.

А стали соперниками.

И что они в ней нашли? Не знаю.

Нет, она, конечно, не дурнушка. Скорее, наоборот. Но не такая уж и красавица. Да, оказывается, и постарше каждого из нас. А выглядит совсем девчонкой. И если бы не офицерские погоны, вряд ли бы они оба в нее влюбились. В особенности Валентин, падкий на все необычное.

Мы попытались было выпытать у Круговой, как она попала в армию, давно ли здесь служит и нравится ли ей в авиации. Она отшутилась: «Военная тайна! Да к тому же у женщины прошлого нет, есть лишь настоящее и будущее…»

Хитра? Значит, умна. Ведь говорят, хитрость — второй ум. Может, и так.

Что еще? Ну, хорошая радистка, этого у нее не отнимешь. Когда разговор заходит о литературе, видно, что начитанная. Недавно увидела в руках у Пономарева роман «Кавалер Золотой Звезды» и спросила, понравился ли мне образ главного героя. А я смотрю на нее и глазами хлопаю. Если честно, то и половины не осилил. Пономарь из рук выхватил. Название ему понравилось.

— Татарская, — подсказал он мне, — татарская фамилия…

А у меня и вовсе мозги на массу замкнуло. Какой еще, думаю, Ибрагим-оглы?

— Да Тутаринов, — засмеялась Круговая. — Тутаринов…

А я от злости себя кулаком в лоб треснул. Я же теперь для нее пустое место. Где уж мне судить о всяких там лирических тонкостях, если у меня не башка, а порожняя емкость. Ах, недотепа!..

Когда Валентин в пику мне начал расхваливать роман, Круговая с ним не согласилась. Однако спорить не стала, повернулась к Зубареву:

— А вы, Коля, как считаете? Вы согласны?

— Я чужих мнений не разделяю, — ухмыльнулся тот. — Я имею свои.

Ай да Николаша! Ему тоже палец в рот не клади. А Круговая словно засветилась вся:

— Правильно. Нужно иметь свое мнение.

А, да ну ее! Что это я все о ней да о ней? Так, чего доброго, у двух соперников появится третий.

Нет уж, дудки! Если на то пошло, то я — настоящий однолюб. И, конечно же, не такой, каким она выставила Валентина, а совсем в другом смысле: я люблю небо. Одно небо! И это — на всю жизнь.

Почему я еще мальчишкой начал думать и мечтать о небе?

Почему люди издревле вознесли к облакам божественную колесницу громовержца Перуна?

Почему наши предки посадили любимого героя народных сказок на ковер-самолет?

Почему и сегодня каждый из нас, глядя в небо, испытывает чувства необъяснимого волнения и счастья?

Почему мы завидуем птицам и, получая все блага на земле, тоскуем о недоступной нам высоте?

Не потому ли, что и самих этих благ не было бы без неба?!

Небо — это свет.

Небо — это солнечное тепло.

Небо — это воздух, которым мы дышим.

Небо — это облака и живительный дождь.

Небо открывается человеку в младенчестве, едва он начинает видеть мир, и остается с ним до последнего часа, пока он не закроет глаза навсегда.

Небо неразлучно с человеком, и человек неразлучен с небом, как и с самой Землей, которую оно окружает своим голубым ореолом.

Я могу часами любоваться небом и думать о нем. Оно приходит даже в мои сны. Не будь неба — не будет и меня.

Небо, мое русское небо!..

Поздравляя Зубарева с его первым самостоятельным полетом на реактивном корабле, я откровенно признался ему:

— Знаешь, Коля, завидую я тебе. Может, и нехорошее это чувство зависть, а вот — завидую.

— Чего же тут нехорошего? — просто отозвался он. — Я тоже завидую.

— Кому?

— О, многим. Покрышкину, например, Кожедубу…

— Славы хочешь? — вырвалось у меня. Сам того не заметив, я невзначай повторил слова, которые говорил ему Пономарев, и поспешил оправдаться: — Понимаешь, молоды мы еще равнять себя с такими людьми.