Мордант превыше всего! - Стивен Дональдсон

Но все это неважно. В ее сердце не оставалось места надежде. Ее желание пустить кровь Эремису было слишком велико; оно переполняло ее. И не давало сосредоточиться ни на чем другом. Она оказалась бессильна именно потому, что так желала вызвать в себе силу.

Цепь оставляла ей возможность двигаться возле кровати. Териза угрюмо поправила штаны, туго затянула пояс и начала застегивать рубашку.

— Какая жалость, — заметил скрипучий голос. Она замерла.

Сколько людей сейчас видят ее — а она их не видит?

— Я прекрасно обхожусь без света. Темнота не может скрыть от меня свои тайны. Но в последние годы мне редко представлялась возможность видеть такую наготу. — Голос скрипел, словно вилка царапала по стеклу. — Женщин с такой гордой грудью и таких перепуганных. Ошеломляющая комбинация. А кроме того — время. Позже Эремис вернется. Фесттен подробно расспросит его, прежде чем позволит Мастеру заняться своими делами.

Териза хотела дозастегнуть рубашку, но не могла заставить пальцы пошевелиться. Сколько здесь людей?.. До сих пор она боялась лишь Эремиса и не самой тьмы, а того места, где он оставил ее.

— Печально, что Эремис не любит попользованное мясо. А я люблю мясо не настолько, чтобы рисковать союзом с Мастером. Спрячьте грудь… или щеголяйте ею… как угодно. — В скрипе голоса она расслышала тоску и облегчение. — Меня вам не совратить.

И, словно ждала его позволения, Териза поспешила застегнуть пуговицы.

Наконец—то ее глаза начали привыкать к слабому свету. Когда она пристально вглядывалась во тьму, то различала очертания фигуры рядом с чем—то, что представлялось ей дверным проемом. Голос шел оттуда.

Стиснув зубы для вящей смелости, она встала и подергала цепь.

Она смогла поднять руку, прежде чем почувствовала, что цепь натянулась. Териза пошла по ней и обнаружила, что цепь прикреплена к стене в изголовье кровати — почти десять футов длины, что позволит ей выполнять почти любые гимнастические упражнения в кровати, но чего недостаточно, чтобы добраться до фигуры в дверном проеме. Тем не менее, она почувствовала себя лучше, определив, что у нее есть пространство для маневра. Если больше ничего не получится, во всяком случае у нее есть возможность ударить Мастера Эремиса, прежде чем тот прикоснется к ней снова.

Повинуясь инстинкту, она обмотала цепью руку, сделав нечто вроде кастета, и прижалась спиной к стене. А затем снова взглянула на фигуру со скрипучим голосом.

— Вы — Вагель. — Подтверждение ей не требовалось; она была уверена в этом. — Знаменитый Архивоплотитель. Человек, который довел Хэвелока до безумия. Почему вы это делаете?

— Делаю что?

— Подчиняетесь ему. Вы называете это союзом, но он, вероятно, обращается с вами как со слугой. Вы ведь Ддх*#-воплотитель. Самый могущественный человек, о котором когда—либо было известно. Почему вы служите ему? Почему не наоборот?

Очертания фигуры изменились, словно она пожала плечами.

— Власть, — сказал он, продолжая скрипеть вилкой по стеклу, — часто вопрос положения, а не таланта. Он сказал правду. Весь мир будет принадлежать ему благодаря небольшому открытию, которое позволяет воплощать зеркало в зеркале. Но истинная власть не в этом.

— Правда? — Териза не удержалась и уступила желанию поддразнить Вагеля. Для всего остального она была слишком напугана и разъярена. Судя по всему, Вагель слушал — смотрел, — когда Эремис раздевал ее. — Тогда в чем же?

— Его истинная власть, — проскрипел Архивоплотитель, — в том, что он незаменим для своих союзников — ввиду своего таланта, конечно, но, кроме того, из—за своего положения в Гильдии, в Орисоне. Как бы я мог получить его возможности, его свободу? Гилбур, уверяю вас, тоже был устроен вполне неплохо. Но его талант можно заменить. Он просто сообразителен — необыкновенно сообразителен — но далеко не гениален. И ненавидит весь свет слишком сильно, чтобы приобрести союзников—за исключением Эремиса. Нет, подлинное могущество Эремиса заключается в умении договориться с кем угодно.

Он нашел способ договориться со мной, хотя его Воплотимое значительно уступает моему — и кроме того, я был цепочкой, позволившей ему начать переговоры с Фесттеном много лет назад, когда он спас меня от прозябания среди Вассалов Аленда. Он нашел способ договориться с Фесттеном, несмотря на привычку верховного короля единолично принимать решения. Он найдет способ справиться с вами… — Вагель издал презрительный смешок, — и справиться так, что вы не будете просить о смерти лишь потому, что он запретит вам говорить.

Териза вдруг перестала слушать. Алендские Вассалы. То, как он произнес эти слова, заставило ее включить чутье, и новый кусок головоломки встал на место. Она с удивлением воскликнула:

— Почтовые голуби.

Вагель молчал, словно сраженный.

— Именно вы завели почтовых голубей. Вы дали их Вассалам Аленда.

— Эти жирные бароны, — угрюмо заявил Архивоплотитель, — своей наглостью и детскими амбициями едва не свели меня с ума. Они требовали—требовали — Власти. Воплотимого. Я должен был удовлетворить их, чтобы меня оставили в живых, меня, величайшего Воплотителя, какого знала история. А потом они удовольствовались птицами, способными переносить послания. Я мог уничтожить их давным—давно — я мог бы получить на это разрешение у Эремиса, — не будь они такими ничтожествами.

И за это, за мои страдания, Джойс заплатит сполна. — Месть, — пробормотала Териза. Ее внимание снова обратилось на Вагеля. — Они с Хэвелоком победили вас, когда вы возомнили, что станете повелителем мира, и вы не можете жить, не мечтая о мести. Нет, вас не волнует, у кого власть. Вас не волнует, как унижает вас Мастер Эремис. Вас волнует одно: как причинить боль людям, которые доказали вам, что вы ошибались.

То, что делает с вами Эремис, намного хуже того, что сделал когда—то король Джойс.

— Неужели? — Голос Вагеля заскрипел еще сильнее. — Как странно вы рассуждаете. Ваше поражение удивляет меня все меньше, несмотря на ваш невероятный талант.

Манеры Эремиса оскорбительны, но то, что он предлагает взамен, — нет. По—вашему, Джойс или Хэвелок доказали, что они лучше меня, — способнее, умнее, могущественнее? Они доказали лишь то, что они коварнее. А вы видели в Морданте, в Орисоне что—нибудь такое привлекательное, достойное или могущественное, чего невозможно было бы предать? Меня победил не великий Воплотитель, не великий король, а великий шпион.