Учебник рисования - Максим Кантор

Глядя на амбициозных политиков, Рихтер испытывал раздражение: ворюги пользовались его терминологией.

— Понимаете, Юленька? — спрашивал Рихтер. — История в опасности, понимаете? Я вам объясню. Сначала был один план — его не сумели исполнить, потом не справились с другим, потом с третьим — но не следует отказываться от общего замысла!

Все, что происходило с миром, определялось борьбой хаоса с Заветом, желанием хаоса вернуть утраченные права. Произвол обучился говорить на языке исторических законов. Хаос стал выдавать себя за порядок и историю. Борьба с хаосом требовала от истории новых пророков и новых проектов, уточняющих направление; новые концепции вели человечество вперед и одна за другой выходили из строя: хаос настигал их тоже. Так знаменосца убивает вражеская пуля, и другой знаменосец подхватывает знамя. Нельзя допустить, чтобы знамя упало, — и поэтому человечество всегда производит над собой усилие и создает новый проект истории, когда прежний знаменосец упал.

Так возникли три проекта всемирной истории (три павших знаменосца): христианство, Возрождение и марксизм соответственно. Каждый проект сулил человечеству свободу — однако ни один к свободе не привел. Параллельный истории процесс — социокультурная эволюция, то есть власть вещей, — поглотил их. Власть вещей, та власть, что часто именует себя «новым порядком», подменила собой историю. Рихтер смотрел на неудачи спокойно, без сожаления, как полководец глядит на поле боя. Бойцы должны были сражаться, они сражались хорошо. Они пали — что ж, битва была суровой. Он только знал, что теперь, когда знамя упало опять, надо поднять его и нести — иначе беда.

Рихтер охотно объяснил Юлии Мерцаловой содержание трех проектов всемирной истории, стриженая девушка слушала его с улыбкой понимания.

Первый проект развития человечества — религиозный. Воплотился проект в институте церкви — и, когда церковь пережила кризис, пришло время следующего проекта. Второй проект — эстетический. Воплощается он в свободных искусствах, Ренессанс был ярким выражением этой идеи. Когда капиталистический расчет вытеснил Ренессанс, был придуман новый план развития. Третий проект — научный. Воплощается он в теории Маркса. Этот путь тоже привел к кризису — мы знаем к какому. Вот чем объясняется сегодняшнее состояние мира — последовательным крахом всех трех исторических проектов, подменой проекта — социальным прогрессом, порядком вещей. Социокультурная эволюция возомнила о себе слишком много: ей, суетной, померещилось, что она значима сама по себе, — и правители земли отказались от великих целей. Им довольно того, что вещи им подчиняются, им мнится, что идеи, содержащиеся в вещах, покорены также. Некоторые философы рассуждают о конце истории. Не история кончилась, очередной проект истории вышел из строя.

— Понимаете, Юленька? Было всего три проекта — и ни один не выжил, — говорил Рихтер, а сам думал о четвертом проекте. Пора, нельзя медлить.

Знаменосец убит. Надо подхватить знамя и самому стать знаменосцем. Юлия Мерцалова видела перед собой забавного старика, растрепанного и избыточно взволнованного. Соломон Моисеевич, как это часто бывало с ним, продолжал говорить, но сам отвлекся от беседы и видел перед собой не кресла и книжные полки, но холодное, пустое небо истории, в котором свистел ветер, и, разрывая облака, в небе летел самолет. И Рихтер чувствовал себя вдавленным в кресло пилота, он сжимал штурвал, и самолет уходил в вираж. Сейчас, ждал Рихтер, сейчас внутри него ветер запоет победную песню, и он возьмет штурвал на себя и пойдет на таран. Нет иного способа — не придумано. Когда имперская сила вещей — в Египте, Вавилоне, Риме, Москве — торжествует, когда новый порядок гнетет, следует принять вызов. Из газет, улиц, взглядов толпы — на него несся враг, неосмысленный, все заволакивающий хаос. История дробилась и крошилась, знамя истории лежало в пыли — и некому было нести его. И находились люди, пустые, вздорные люди, которые делали вид, что управляют процессом истории, но на деле их несло вместе с толпой — в никуда.

Они празднуют победу, но что же это за победа? Кого вы победили, господа? Деспота? Или смысл существования? По телевизору шли программы — вручения призов в Кремлевском дворце: политик года (Кротов), человек года (М. 3. Дупель), красавица года (Миранда Балабос). Публика, одетая в вечерние туалеты, аплодировала кумирам, а зрители России, приникнув к экранам, наслаждались их цветущим видом. В малиновых ли пиджаках, в смокингах ли — пританцовывающая толпа клоунов приводила Соломона Моисеевича в ярость.

Соломон Рихтер произнес:

— Золотой телец вырос.

Он прибавил:

— Жаль, что для быка не найдется матадора.

Фраза была характерной для Соломона Моисеевича — в ней смешалось все: необъяснимая страсть к Испании, презрение иудея к языческим идолам, революционный пафос марксиста.

— Скажите, — спросила стриженая девушка, — вы не хотите выступить в парламенте? Вы могли бы стать депутатом, стоит лишь захотеть. Вы могли бы войти в комитет по геополитике.

— Геополитика? — переспросил Рихтер. — Зачем так мелко? Отчего не гелиополитика, галактикополитика? Пророк Исайя мечтал о новых небесах и новой земле — ему уже тогда было мало! А мы — удовлетворимся приватизированной конурой? Краденой скважиной? Мы прячемся в окоп времени — и не видим целого.

— Сейчас таких людей, как вы, нет, — сказала Юлия Мерцалова, дотрагиваясь красивой рукой с аккуратным маникюром до руки старика. — Вы обязаны говорить! Скажите им!

На журналистов, редакторов, ньюсмейкеров газеты нежное прикосновение действовало безотказно — вдохновленные сотрудники отдавались работе с удвоенным энтузиазмом, бизнесмены раскрывали секреты.

Рихтер распрямил спину, застегнул пуговицы на старой рубашке, пригладил редкие волосы. Что ж, он и сам знал: кроме него, сказать некому. Если приятная женщина подтверждает его правоту — сомнений не остается. Да, сегодня многие норовят высказаться, всякие тушинские, кротовы, кузины лезут с советами. Болтать они мастера, но истину знает лишь он один. Уж он им скажет, он их поставит на место! Он спросит их: что знаете о будущем вы, которые мерят время среднесрочными инвестициями? Что понимаете в истории вы, для которых слово «благо» означает украденный бюджет? Вы, пляшущие подле кумира, вы, сделавшие наживу целью, вы, рабы идолов прогресса и капитала, — что знаете вы об истории? Вы служите смешным и жалким человечкам в мундирах и дорогих костюмах, но вы убеждаете себя, что служите идеалам. Вы склонились перед силой вещей, но говорите себе, что это закон разума. Вы угождаете жестоким, вы пресмыкаетесь перед богатыми, вы льстите сильным, вы хотите понравиться подлым — и вы думаете, что можете говорить от имени истории? Вот как он скажет им, служителям золотого быка.

— Вы смогли бы наметить перспективы для России — сегодня никто не смотрит так далеко. Вы должны занимать государственный пост. Вы дадите людям надежду.

— Надежду? — Это не входило в планы Рихтера. Мерзость запустения — вот что ждет народ, впавший в корыстолюбие, в пороки языческие и грехи содомские. Думаете избежать кары? Льстите себя надеждой, что прохвост в оранжевом галстуке и жирный врун в дорогих перстнях посулят вам манну небесную и прощение? Не будет вам прощения, отступники.

Как всякий пророк, Рихтер легко впадал в гнев. Оттого, что новый исторический проект не был им сформулирован до конца, он ярился на детали, раздражался на страны и народы, чаще прочих недовольство вызывала Россия. Он связывал с ней планы истории, он поверил в нее — и что же? В своих беседах с Татарниковым он то превозносил роль России в грядущем, то отменял ее перспективы вовсе.

— И кто будет новым матадором? — спросил однажды Татарников (фраза о матадоре и золотом быке была сказана и в его присутствии). — В прошлом веке была Россия. Напрыгались мы на арене.

— Теперь Россия не справится, — сказал Рихтер, оценивая возможности, — она уже не понадобится.

— Как это — не понадобится?

— В новом проекте всемирной истории для России места нет, — Рихтер говорил тоном, соответствующим пророческой роли — горько, весомо, окончательно.

— Ну, знаете, — сказал Татарников, — это как если бы я бросил жену на том основании, что она стала старая и у нее ноги толстые. Вы уж, будьте добры, отыщите местечко и для России. Жена, она и есть жена, куда денешься. Вот я живу с Зоей уже двадцать лет, а нравится она мне или не нравится — это значения не имеет.

— Неужели, — спросил Рихтер заинтересованно (вопросы отношения полов его живо волновали, несмотря на масштаб главной задачи), — вам безразлично, как выглядит Зоя Тарасовна? На мой взгляд, очень приятная женщина.

— Я не знаю, как выглядит Зоя Тарасовна: не вижу ее со стороны. Уважаемый Соломон, для русского безразлично — входит Россия в генеральный план истории или нет, а для мужа все равно, как выглядит жена. Я не отделяю Зою Тарасовну от себя.