Учебник рисования - Максим Кантор

План Струева был бессмысленным. Мало того что его практически трудно было воплотить — но именно населению, которое Струев тщился защитить, все эти манипуляции пользу не принесли бы. От этих манипуляций возникла бы неизбежная суета, новые поборы, ухудшение условий, которые плохи — но по крайней мере привычны. Население не хотело никаких перемен вообще. Пусть хоть на время оставят в покое — глядишь, и привыкнем, вот что слышал Струев от своих собеседников. Плохо ли, хорошо ли живем — а живем, оставь нас в покое, не тормоши, мы как-нибудь приспособимся, так же, как приспособились к скверной погоде. Вот знать бы, что электричество у нас за долги не отключат, и ладно будет.

План Струева был вредным, поскольку (если бы хоть часть плана осуществилась) он пробуждал в народе то зло и бешенство, которое и будить особо не надо — оно всегда спит вполглаза. С этим народным озлоблением заигрывали политики-националисты, норовя привести мужиков в экстатическое состояние, напугать власть народным гневом — и войти с ней в долю, подобраться к местам кормлений. Публиковалось довольно листовок, зовущих к мятежам, авторы призывали провинциальных алкашей вспомнить Суворова и Кутузова, вспомнить гордость древних росичей. От таких призывов был один вред — разрушительный, разъедающий общество вред. В случайных компаниях, где Струев оказывался в провинции, он слышал пьяные разговоры и злые слова, видел перекошенные завистью и злобой лица — этим пьяным людям ненавистны были столичные воротилы, кремлевские дельцы, заграничные спекулянты. Мужики стучали стаканами, говорили, что все зло от Запада, что их поработили, и вот они гниют здесь — с толстыми кривоногими женами. Мужики, которые не могли донести до дома получку без того, чтобы пропить половину, кричали, что их обокрали, — а если все по справедливости устроить, они должны владеть заводами и фабриками. Так же точно сидели они за этими столами пятьдесят лет назад, стучали стаканами и говорили, что зло от партийных ворюг, а если по справедливости — то премий за пьянство лишать не следует.

Обида на незадавшуюся жизнь и страх перемен в этой жизни, которая хоть как-то, да устроилась, — этот набор свойств был кладом для любого политика: с таким материалом можно вести любую агитацию. План Струева был такой же спекуляцией, как любой иной, — и во многом он был хуже и вреднее, поскольку будил в людях злобу. Лучшие умы России давно договорились, что единственным путем может быть просвещение и труд — а не фантазия прожектера. Впрочем, план Струева возник именно тогда, когда массивная интервенция Просвещения привела к единственному возможному российскому результату: усилению чиновного аппарата. Сам того не сознавая, Струев еще раз описал путь по замкнутой кривой — тот, который уже был пройден всяким народовольцем. План был пустым, бесперспективным и вредным. И когда Струев старался вникнуть в детали своего проекта — он их не мог увидеть: перспектив не было.

Однако он не мог уже отказаться от плана. Он не мог оставить свою идею и вернуться к жизни артиста в Москве, то есть к вернисажам, ресторанным разговорам, галерейным интригам. Все перечисленное отодвинулось далеко в его сознании, он и не помнил, что когда-то был художником-концептуалистом, устраивал смешные представления. Единственной достойной задачей отныне он видел решение проблемы управления в России — а то, что решение не дается вдруг, его не останавливало. Он не мог согласиться с тем, что годы эволюции поправят дело. Система отношений, как он видел эти отношения в России, приведет только к одному: за искомые годы богатые станут еще богаче и превратят свою жизнь в подобие западной — за счет народа. Струев решил, что он этого не допустит.

План имел изъяны, нуждался в доработке. Необходимым и обязательным было лишь одно: выделить ядро власти и нанести удар в это место. На это у него сил хватит. Сумеет он и разыграть выборы в парламенте.

Как и всякое произведение искусства, его перформанс должен был катализировать процесс — разбудить возможности истории.

Струев не сомневался, что сделанного будет достаточно — и Бонапарт обошелся всего парой пушек восемнадцатого брюмера. И потом, даже проигрыш в данном случае будет значить многое. Струев разглядывал гостей и прикидывал, кто из них самый главный.

Он сидел в глубине комнаты и ждал.

— Господа, — обратился Маркин к собранию, — недоразумение — на пользу делу! Наша партия сотрудничает с освободительными движениями. Скажите, вы — граждане России? Избирательным правом обладаете? Объединим усилия. — И, высказавшись, старый диссидент понял всю нелепость своих слов: ни о каком союзе с головорезами речи идти не могло. Безумные лица товарищей по Партии прорыва отвергали всякую возможность альянса.

— Господа, — возвысил голос Тушинский, — мы можем договориться! Среди нас есть, безусловно, богатые люди, — он щедрым жестом отрекомендовал Щукина и Балабоса, — которые помогут решить вопрос. Уверен, вас заинтересует наше предложение.

— Вот у него деньги берите, — сказал Балабос про Щукина, — я все до копейки вложил в электростанции на Крайнем Севере, ничего себе не оставил.

— Остров в Северной Каролине, — спросил Щукин, — это теперь Крайним Севером считается? Не верьте ему, господа. Он в год три миллиарда из страны вывозит.

— Обратите внимание на его пиджак, — сказал Балабос, который в таких вещах разбирался, — один пиджак десять тысяч стоит. А что в карманах пиджака, вообще никто не считал.

— Что в карманах? Акции в карманах! — заорал Щукин. — А кто за акции платить будет? Ты, что ли?

— Заводы продай, — сказал бездушный Балабос.

— Какие заводы?! — И лицо Щукина исказилось. — Там нет ничего! Купи, если хочешь! Ты лучше электростанции продай!

— Какие электростанции?!

— Кстати, — сказал Павлинов, поглаживая ушибленный живот, — зачем деньги, если есть искусство? Авангардом не увлекаетесь? Розочка, может, им Maлевича предложить?

— Нет Малевича! — воскликнула Кранц высоким голосом. — Нет ничего!

— Как это — нет? — изумился Павлинов. — Сам видел квадратики!

— Ненастоящее это, фальшивое!

— Фальшивое? — ахнул Кротов. — Совсем фальшивое?

— Наполовину! — и Роза Кранц засмеялась истерически. — Нет никакого Малевича! У Ситного спросите!

— Я-то здесь при чем, — развел руками румяный Ситный, — это все Потрошилов.

— Возьмите мои холсты, — сказал щедрый Пинкисевич, — все без обмана: серое на сером. Метафизика плоскостей.

— Кому твоя мазня нужна! — Истерический смех Кранц ошеломил художника.

— Здесь присутствует спикер парламента, — доверительно сообщил бандитам Борис Кириллович, — он, полагаю, смог бы удовлетворить ваши требования. Вам, вероятно, желательно решение политических вопросов? Вывести войска из Гудермеса, не так ли? Герман Федорович сделает.

Главный паладин свободы пожал плечами, ему была безразлична судьба Гудермеса.

— Не распоряжаюсь я войсками-то, голубчик, — сказал Басманов, — другие люди командуют.

— А парламент на что? — Гражданское чувство осветило черты Бориса Кирилловича. — Проголосуем!

— Голосуй не голосуй, — сказал грубый Басманов, — болван ты, Кузин.

— Зачем парламент, есть высшие инстанции. — Бештау включился в дискуссию. — Обратимся непосредственно в ООН. С вашими связями, Голда.

— Прекратите! Никого я в ООН не знаю!

— Не решает ничего ООН, — заметил Басманов, — прогорела лавочка.

— Используем голос независимой прессы, — сказал Кузин людям в черных масках, — вас интересуют периодические издания? Вот она, — Кузин указал на Юлию Мерцалову, — ваши воззвания опубликует!

— Неужели, — улыбнулась ему Мерцалова, — я решаю? Ваш хозяин распоряжается, — и Юлия Мерцалова ласково поглядела на Розу Кранц, — у него акции газеты. Вы его попросите, милочка.

Никогда Розу Кранц не именовали милочкой; она поперхнулась и крикнула:

— А у вас кто хозяин? Знаем, на кого работаете!

— Скажите, — поинтересовалась у хозяйки дома Голда Стерн, — у вас есть фамильные драгоценности? Помните, рассказывали, что происходите из купеческой семьи? Под полом держите, да?

— Вы напрасно не реагируете на мое предложение, — рассудительно сказал Тушинский бандитам, — следует внимательно рассмотреть финансовую сторону вопроса! У наших бизнесменов есть запасы. Мне доподлинно известно! Надо внимательно присмотреться к их отчетности. Ха-ха! Знаем, как вы платите налоги! Не отсиживайтесь в стороне, господа капиталисты!

— Чужое легко считать, — сказал Балабос, а Щукин добавил:

— Отдай сначала, что взял.

— Не было ничего!

— А на правое дело? Налево пустил капиталы?

Люди в масках поворачивались на каждую реплику.