Часть 2. Классическая поэзия - Коллектив авторов

построил Срединный высокий мост, соединив им три островка. Когда ушел с должности шилана, заместителя начальника Уголовной палаты, то было у него зерна тысяча ху, книг одна повозка и слуг, владеющих искусством пения и игры на свирелях, ударном цине и струнных инструментах, всего пальцев сто, с чем и вернулся к себе. Тогда же инчуаньский Чэнь Сяошань подарил выдержанное дворцовое вино отличнейшего вкуса, болинский Цуй Хуэйшу подарил цинь чистейшей настройки, Цзян Фа, гость из Шу, научил мелодии "Осенние думы" спокойнейшего звучания, хуннунский Ян Чжэньи подарил три черных камня — прямоугольных, ровных, гладких, на которых можно и сидеть и лежать.

Летом третьего года Тайхэ, получив приглашение быть гостем наследника престола, Лэтянь был назначен в Лоян и обосновался на озере... Все приобретенное на трех должностях, все подаренное четырьмя лицами и я сам, бесталанный человек, все сегодня стало принадлежностью озера. И всегда, — утром ли, когда на озере с ветром весна, когда на озере осень с луной и над водою распускается благоухающий лотос, вечером ли, когда роса чиста и кричит журавль, — провожу рукою по камням Яна, поднимаю чарку с вином Чэня, беру цинь Цуя, играю "Осенние думы" Цзяна и так отдаюсь наслаждению и забываю обо всем прочем. Охмелев от вина и отстранив цинь, призываю отроков — певцов и музыкантов — взойти в беседку Срединного острова и хором исполнить "Из радуги яркий наряд". Звуки уносятся вслед за ветром и то застывают, то рассеиваются и вдали, среди деревьев бамбука, дымкой подернутых волн и луны, остаются надолго...

Песня не кончилась, а Лэтянь в веселье своем уже пьян и заснул на камне. Встав ото сна, вдруг запел не то стихи-ши, не то поэму-фу. Агуй взял кисть и записал на камнях. Взглянув на неуклюжие мои строфы, даю им название — "На озере".

Всего десять му

 занимают строенья,

И всего пять

 му занимает сад.

Есть и воды

 одно озерко,

Есть и бамбука

 тысяча деревьев...

Не говори,

 что земля тесна.

Не называй

 ее захолустьем:

Хватит ее

 колени вместить.

Хватит ее

 плечам дать отдых!..

Есть там и дом,

 есть и беседка,

Есть и мосты,

 есть там и лодка,

Есть там и книги,

 есть и вино,

Есть там и песни,

 есть там и струны,

Есть и старик

 посреди вещей,

Чью белую бороду

 треплет ветер.

Доволен долей

 и знает меру,

А сверх ничего

 ему не надо:

Словно птица,

 выбирает дерево,

Старается сделать

 гнездо укромней.

Как черепаха;

 зарываясь в ямку,

Знать не знает

 просторов моря...

Чудесный журавль,

 причудливый камень,

Лиловый каштан,

 белый лотос

И все, что меня

 привлекало в жизни, —

Оно целиком

 передо мною...

Выпью подчас

 немного вина,

Вслух прочитаю

 стихотворенье.

Жена и дети

 весело дружат.

Собаки и куры

 снуют повсюду...

И так мне покойно!

 И так я счастлив!

Я старости годы — все, что остались, —

 проведу на этом приволье!..

Примечания

Столица — восточная столица Лоян.

Тай-ху — озеро на территории нынешних провинций Цзянсу и Чжэцзян, знаменитое красотою пейзажей и причудливыми камнями.

Тяньчжу — гора в нынешнем Чжэцзяне.

Инчуань — местность в Хэнани.

Хуннун — там же.

Третий год Тайхэ — 829 г.

Агуй — племянник поэта.

Источник: "Поэзия эпохи Тан VII-X вв. ", 1987, стр. 372

Навещаю старое жилище почтенного Тао ("Самой страшною грязью осквернить невозможно нефрит...")

Я с давних пор люблю Тао Юаньмина. В прежние годы, когда я не был занят службой и жил на реке Вэй, я написал шестнадцать стихотворений в подражание Тао. Теперь, посетив Лушань, побывав в Чайсане и в Лили, думая об этом человеке и навестив его жилище, я не могу молчать и снова пишу стихи.

Самой страшною грязью

 осквернить невозможно нефрит.

Фэн, волшебная птица,

 пищи, салом смердящей, не ест...

О "спокойный и чистый",

 нас покинувший Тао Цзинцзе,

Жизнь твоя охватила

 гибель Цзинь и восшествие Сун.

Глубоко в своем сердце

 ты хранил благородную мысль,

О которой устами

 людям прямо поведать не мог.

Но всегда поминал ты

 сыновей государя Гучжу,

Что, одежду очистив,

 стали жить на горе Шоуян.

Бо и Шу, эти братья,

 оказались на свете одни,

И мучительный голод

 их поэтому и не страшил.

У тебя ж, господин мой,

 в доме выросло пять сыновей,

И они разделяли

 нищету и несчастья с тобой;

И в семье твоей бедной

 никогда не хватало еды,

И на теле носил ты

 весь в заплатах потертый халат.

Ко двору приглашали,

 но и там ты служить не хотел.

Вот кого мы по праву

 настоящим зовем мудрецом!

Я на свет появился,

 государь мой, намного поздней:

Пролегли между нами

 пять столетий, пять долгих веков,

Но когда я читаю

 "Жизнь под сенью пяти твоих ив",

Я живым тебя вижу

 и почтительно внемлю тебе.

Как-то в прежнее время,

 воспевая заветы твои,

"В подражание Тао"

 сочинил я шестнадцать стихов.

Наконец я сегодня

 навещаю жилище твое,

И мне кажется, будто

 и сейчас ты находишься в нем...

Не за то ты мне дорог,

 что любил, когда в чаше вино,

Не за то ты мне дорог,

 что