Покушение - Ганс Кирст

— Посмотрите-ка на него! — загоготал шарфюрер. — Уж не являетесь ли вы, старая перечница, тайным сластолюбцем?

Штудиенрат пытался возмутиться с достоинством:

— Я бы попросил вас, господин Йодлер! — Однако на большее его не хватило.

А шарфюрер загоготал еще громче — он считал себя человеком с юмором, что должно было повлечь за собой определенные последствия.

— Заткни глотку! — приструнил он спокойно Шоймера, а обращаясь к Марии, бросил: — Поднимай свой зад и пойдем со мной!

Мария откинула одеяло и поднялась. Ее грубое льняное платье, имевшее форму мешка, лежало, аккуратно сложенное, на стуле. Она схватила его и послушно направилась к двери, опустив голову. Шарфюрер Йодлер рассматривал ее со всевозрастающим вниманием.

— Вы должны поверить, что мной руководили самые лучшие намерения… — озабоченно лепетал штудиенрат Шоймер, ведь с Йодлером-младшим шутки были плохи. — Я чувствую себя обязанным…

Йодлер-младший отвернулся от него. Он шлепнул Марию ниже спины и крикнул:

— Шевелись, гвоздичка! Марш в хлев, там твое место!

Штауффенберг встал в начале шестого. Ему удалось поспать всего несколько часов — впрочем, как обычно за последние недели. Однако он был абсолютно бодр, лицо его выглядело свежим, а единственный глаз смотрел зорко.

Полковник подошел к окну, ухватил штору тремя пальцами левой руки и раздвинул ее. В лучах раннего солнца озеро сверкало бледно-голубыми искрами. В течение нескольких минут Клаус задумчиво смотрел на открывшуюся его взору мирную картину, затем пошел в ванную. Бертольд был уже там. Они только кивнули друг другу — слова казались сейчас лишними.

Клаус стянул с себя пижамную куртку. Бертольд не помогал ему: он знал, что брат не терпит этого.

— Ртуть в термометре вот-вот закипит, — заговорил наконец Бертольд. — По-видимому, сегодня будет самый жаркий день года.

Клаус намылил лицо и шею, причем постарался никоим образом не показывать, какие боли при этом испытывает. Ему было тридцать шесть лет. Брат был старше его на два с половиной года, но безжалостное время почти полностью стерло эту разницу, и теперь казалось, что они одногодки.

— Все должно идти по плану, — сказал Клаус, обрабатывая свое лицо безопасной бритвой. — На этот раз я уверен в успехе…

План, по которому Клаус фон Штауффенберг собирался действовать в этот день, был отработан с генштабистской точностью. Первая его часть выглядела следующим образом: полковник должен покинуть дом на Ванзее в шесть часов утра в сопровождении брата, при нем будет портфель, а у дома его будет ждать служебный автомобиль.

Далее предусматривалось, что по дороге на аэродром к ним присоединится адъютант Штауффенберга обер-лейтенант Вернер фон Хефтен. У него тоже должен быть портфель со взрывчаткой: полковник хотел обезопасить себя от любых случайностей. В Рангсдорфе их ожидает самолет связи «Хейнкель-111». Отлет назначен на семь утра.

— Уже пора, — поторопил Бертольд.

Прежде чем Клаус фон Штауффенберг покинул комнату, он еще раз взглянул на фотографию, стоявшую на маленьком столике у его кровати. На ней была изображена его жена Нина с детьми. Он ласково улыбнулся им на прощание.

Увидев полковника, приближающегося к машине твердым шагом, и, как всегда, дружески улыбающегося, водитель в знак приветствия приложил к пилотке руку.

Пронзительный свет первых часов наступающего дня уже дрожал на вздыбленных взрывами развалинах города, а большая часть жителей Берлина еще находилась во власти тяжелого, как свинец, сна.

Капитан фон Бракведе растянулся на своей походной кровати на Бендлерштрассе. Штурмбанфюрер Майер отсыпался впрок на своей рабочей квартире, перенеся на более позднее время два запланированных на это утро ареста. Обер-лейтенант Герберт лежал рядом со своей невестой Молли и мечтал о великих свершениях, не подозревая, что они ожидают его в самом ближайшем будущем.

В подвале на Ландверштрассе Леман прикорнул рядом со студентками, любезно уступившими ему один из мешков, на которых обычно располагались сами. А драматургу не спалось. Он делал заметки на небольших листочках бумаги и на одном из них написал: «Меня всегда удивляет, что у нас такие же лица, как у людей, живших три тысячи лет назад, хотя за эти тысячелетия пережито столько невзгод и горя».

Генерал-полковник Бек страдал аритмией сердца и во время приступов сильно потел. В последние дни это случалось довольно часто и его домоуправительница по утрам меняла полностью постельное белье. Друзья опасались за жизнь генерал-полковника, человека тяжелобольного, когда видели на его лице следы перенесенных страданий.

Юлиус Лебер, который в этот день должен был стать министром внутренних дел, провел ночь, как и все предыдущие, в камере гестаповской тюрьмы. Он лежал на полу и размышлял, почему его, как обычно в утренние часы, не вызвали на допрос. По-видимому, на то были особые причины, так как палачи старались выполнять свои обязанности аккуратно.

Карл Фридрих Гёрделер, которого заговорщики прочили на пост рейхсканцлера, нашел убежище у одного из бывших начальников окружного управления. Предыдущую ночь он провел у советника посольства, а на следующую кров ему обещал предоставить священник. Гёрделер еще не знал, что полковник фон Штауффенберг уже в пути.

Профессор Ойген Г. за день до этого прибыл в Берлин из Штутгарта. Он пробрался в квартиру своего друга Гельмута фон Мольтке, перемахнув через забор в саду, так как полагал, что она находится под наблюдением. А сейчас он спал спокойно и крепко, потому что получил открытку с обнадеживающим содержанием: «Свадьба скоро состоится. Петер Йорк». Граф Петер Йорк фон Вартенбург, доктор юриспруденции, высший чиновник, принадлежал к узкому кругу организаторов заговора.

Сотням людей наступающий день предвещал конец их жизни, и не только потому, что они были решительными участниками заговора. Многие погибли из-за нескольких неосторожно сказанных слов, некоторые — из-за того, что предоставили убежище друзьям, которых преследовали, другие — из-за того, что их фамилии были обнаружены в тех или иных списках, о которых они не имели ни малейшего представления. Даже заметки на полях могли стоить людям жизни!

Самые же полные данные о подготовке государственного переворота находились в портфеле, который стоял сейчас в небольшой светлой комнатке на третьем этаже дома номер 13 по Шиффердамм.

Элизабет и Константин все еще лежали рядом без сна. Они всматривались в бледно-серый потолок, который представлялся им куполом, защищавшим их от внешнего мира.

— Почему вы не спите? — спросила тихо Элизабет.

— Я не могу уснуть, — признался Константин, — ведь рядом вы!

Их лица были повернуты друг к другу. Казалось, они нежно светились, как серебро при слабом пламени свечи. Оба тяжело дышали.

— Элизабет, — позвал он едва слышно.

— Да… — откликнулась она.

В это время где-то громко хлопнула дверь, потом зашумела спускаемая в туалете вода и кто-то прошел по коридору, осторожно шаркая ногами. Вот на большом удалении прозвучал похожий на вой сирены женский крик и тут же оборвался, словно его приглушили подушкой.

Элизабет и Константин ничего этого не слышали. Они на ощупь протянули друг другу руки.

— Я люблю тебя, — сказал Константин.

— Да… — ответила Элизабет с закрытыми глазами, как бы не желая видеть света наступающего дня.

А потом она позволила свершиться тому, что считала неизбежным.

— Дружище, я, наверное, завидую вам, — сказал Гном.

— А чему, собственно? — удивился драматург, слегка усмехаясь. — Тому, что милые студентки составляют мне компанию по ночам?

— Конечно! — ответил Леман с подчеркнутой грубоватостью. — Я редко так хорошо проводил время.

Они переговаривались тихо, потому что девушки еще спали. Свеча была давно потушена — драматург мог уже делать свои заметки вблизи небольших, заклеенных полосками бумаги окошек.

— Вы можете так проводить каждую ночь, — сказал драматург Леману.

— А знаете, в чем я вам действительно завидую? В том, что ваша совесть спокойна. Ибо вы можете сказать о себе: «И я кое-что сделал!»

— Да что вы! — воскликнул драматург поспешно. — На сочиняйте о нас того, чего мы не заслужили. Мы просто не могли поступить иначе, и все.

— Выходит, что людей такого сорта, как вы, много?

— Достаточно. Только здесь, на Ландверштрассе, действуют две группы. Вблизи Александерплац живет пенсионер, инвалид первой мировой войны. Так вот, он пишет печатными буквами и рассылает почтовые открытки против Гитлера и войны, каждый день — не менее одной. На Метцерштрассе работает электрик, который снабжает нас лампочками, батарейками и карманными фонарями. В районе Люксембургерплац за ночь на стенах домов появляется не менее трех различных лозунгов, которые пишут разные группы.