Покушение - Ганс Кирст

— И все-таки прежде всего — терпение! — опять посоветовал капитан. — Любая поспешность может привести к роковой ошибке.

Штурмбанфюрер увлек своего посетителя в ближайший угол и зашептал:

— Дело уже закрутилось. Приказ на арест Гёрделера поступит в самое ближайшее время, а Кальтенбруннер, которого, по-видимому, разжег Гиммлер, собирается объявить его розыск по всей стране через уголовную полицию. Бек уже несколько месяцев стоит одним из первых в моем списке, и у меня большое желание заполучить его, хотя бы в порядке самозащиты, понимаете? Какой-нибудь доказывающий его вину материал наверняка найдется.

«Пожалуй, целая куча, — подумал фон Бракведе. — Для этого следует лишь очистить письменный стол генерал-полковника. На основе того, что там отыщется, можно завести несколько пухлых дел». А вслух он спросил:

— Как обстоит дело с Юлиусом Лебером?

Штурмбанфюрер, казалось, слегка смутился:

— Его уже допрашивают со вчерашнего дня… Поверьте, против моей воли, я ничего не мог поделать. Но этот парень — чертовски крепкий орешек, если это вас хоть немного успокоит. С ним нам придется повозиться не одну неделю.

— Если вы хотите остаться в умниках, тогда попытайтесь притормозить это дело, — сказал Бракведе требовательно. — И поэнергичнее! Вам, вероятно, придется потоптаться на месте всего сутки, а может, часов двенадцать.

Майер бросил на Бракведе пристальный взгляд прищуренных глаз:

— Это как же понимать — как зловещую шутку или как предложение?

— Как вполне конкретное предложение. И подумайте об этом хорошенько, Майер. Какую цену вам придется за это заплатить? Надеюсь, вы прекрасно понимаете, что дешево вам все равно не отделаться. Поэтому возникает вполне естественный вопрос: сколько стоит в нынешнее время такая голова, как ваша или моя?

— Удивительно, как быстро проходит ночь! — сказала графиня Элизабет Ольденбург и слегка потянулась.

Константин чувствовал себя совершенно счастливым. В эти часы молодые люди говорили друг с другом так, как если бы были знакомы долгие годы, чуть ли не с детства. Их юность была очень похожей и прошла в родительских имениях.

— Летом мы часто спали под открытым небом — брат и я, — рассказывал Константин. — В саду или в лесу ставили палатку: одно одеяло стелили на землю, другим укрывались…

— По-видимому, хорошо иметь такого брата, как капитан. А я всегда была одна: у меня нет ни братьев, ни сестер.

Сказать «У вас есть я» Константин не решился, но в его глазах сквозила неприкрытая нежность. И Элизабет, казалось, с радостью воспринимала эти исходящие от него волны искренней симпатий.

— Я немного устала, — сказала она и открыто посмотрела на него, — но не настолько, чтобы хотеть спать. Я просто прилягу.

Константин уже в третий раз за эту ночь заверил ее, что не хотел бы причинять ей хлопот, и предложил:

— Я могу, пожалуй, пройтись немного пешком, пока не пойдет первая электричка на Бернау. А кроме того, я могу провести несколько часов и на Бендлерштрассе.

— Ни в коем случае! — возразила графиня и тихо добавила: — Хотя, может быть, вам неприятно оставаться здесь?

— Я думаю только о вас, — заверил ее Константин. — Однако ваша репутация…

— Да что там! — энергично запротестовала Элизабет. — Хорошая репутация — одно, а война — совершенно другое. В эти дни миллионы людей вынуждены ютиться в тесных каморках, а у нас целая комната.

После этого они договорились прилечь, естественно не раздеваясь, на ее кровать. Его предложение устроиться на полу она отклонила, заявив, что нет никакой необходимости создавать лишние неудобства.

— А портфель?

— Его мы положим между нами, — рассмеялась графиня. — А сейчас — спать, у нас остается не так уж много времени.

— Мы малюем лозунги ночи напролет, — сказал драматург устало. — В такое время нужно же что-то делать!

— А мне это нравится, — заявил Леман. — Каждую ночь рисковать жизнью. И как долго вы ведете такую игру?

— Да уже три года, — ответил драматург и несколько смущенно добавил: — Правда, с некоторыми перерывами.

Они по-прежнему собирались в подвале на Ландверштрассе. Лишь несколько человек, живших поблизости, разошлись по домам. Оставшихся было четверо: обе студентки, драматург и Леман. Лишь с наступлением дня они могли без опаски выйти из убежища и смешаться с рабочими, идущими на смену. Путь к их убежищу был долгим.

Студентки раньше едва ли знали друг друга, так как одна из них занималась философией, а другая медициной. Сейчас они молчали, утомленные проделанной работой. Обычно после подобных ночных бдений все укладывались спать прямо на мешках. На этот раз спать никому не хотелось.

— Вы делаете все это, по сути, на свой страх и риск? — допытывался Леман.

— Да, — подтвердил драматург.

Леман лежал на спине и, прищурившись, смотрел на слабый свет свечи. Если он поднимал руку, стена оказывалась в тени. Студентки, прикорнувшие в углу, напоминали ему молчаливые тени. Драматург пристроился около двери, опершись спиной о потрескавшуюся стену.

— И у вас никогда не возникало чувства одиночества? — Леман даже приподнялся от возбуждения. — Не кажется ли вам иногда, что вы всеми покинуты? Много ли смысла в том, чтобы писать на стенах домов лозунги, когда повсюду гибнут люди?

— Давайте-ка лучше слать, — предложила одна из студенток. — Над тем, что происходит сейчас, долго ломать голову нечего, конечно, обладая хоть немного здравым смыслом да и убежденностью. А лучше сказать — совестью.

Другая студентка, светловолосая блондинка с голубыми глазами и несколько вытянутым лицом, на котором теперь лежало выражение строгости, спросила:

— Вы, видимо, уже слышали о брате и сестре Шолль?

Драматург пояснил ровным голосом:

— София Шолль и ее брат с одним приятелем разбрасывали листовки в актовом зале мюнхенского университета. Они ненавидели Гитлера и его режим и входили вместе со своим профессором, по фамилии Хубер, в группу под названием «Белая роза». Их казнили. Наряду с другими была и так называемая «Красная капелла», в которой, насколько мне известно, большинство составляли офицеры министерства авиации. Они тоже были казнены, причем тайно. По приказу Гитлера казнили священников и педагогов, чиновников и писателей, профсоюзных деятелей и бывших депутатов рейхстага — представителей самых различных партий. Да и многих других. По нескольку тысяч в год. Но многие живы до сих пор, и мы в их числе.

— Я знаю одного генерала, по фамилии Тресков, — сказал Леман, — из прусской дворянской семьи, который неоднократно пытался убить Гитлера. Знаю я и некоего подполковника Хайнца. Он еще в тысяча девятьсот тридцать восьмом году намеревался ворваться со штурмовой группой в имперскую канцелярию. Собирался уничтожить Гитлера и подполковник фон Бёзелагер со своими людьми. Генерал-майор Штиф, так же как генерал-майор фон Герсдорф и капитан Аксель фон дем Бусше, носил на себе взрывчатку, чтобы разнести Гитлера на куски…

— Так почему же этот человек жив до сих пор? — спросил чуть слышно драматург.

— Может быть, потому, что должен был появиться достаточно сильный противник, так сказать, антипод дьяволу, — выдвинул свою версию Гном, а мысленно заключил: «И он наконец появился. Это полковник Клаус фон Штауффенберг».

— Немедленно откройте! — крикнул шарфюрер СС Йозеф Йодлер и ударил кулаком в дверь.

Крик его разнесся по всем этажам дома номер 13 по Шиффердамм. Дверь была отперта незамедлительно, и штудиенрат Шоймер предстал перед Йодлером в халате в бело-голубую полоску. Его седые волосы отливали серебром, а прическа была немного помята.

— Хайль Гитлер, господин шарфюрер! — приветствовал он гостя и быстро добавил: — Как ваше здоровье?

— Эта скотина Мария у вас? — Йозеф Йодлер в помятой ночной сорочке очень напоминал памятник воину, отлитому из бронзы в обнаженном виде, перед самым его открытием. — Выставьте это дерьмо за дверь или мне придется применить силу!

Йозеф был сыном управляющего домом и блоклейтера Йодлера. Он входил в состав оперативной группы, которая выполняла в восточных областях специальные задания. Сейчас Йозеф — в который уже раз! — был в отпуске. Обычно он располагался в комнатах первого этажа и жил там, как правило, один, так как его жена находилась на службе. Ее занятие было сродни его собственному — она считалась специалистом по золоту, особенно по золотым зубам, а ее подразделение являлось прямым поставщиком имперского банка.

Йозеф отодвинул штудиенрата в сторону, прошел по коридору и через открытую дверь заглянул в комнату. На софе лежала Мария. Глаза ее были полны страха, одеяло натянуто до подбородка.

— Посмотрите-ка на него! — загоготал шарфюрер. — Уж не являетесь ли вы, старая перечница, тайным сластолюбцем?