Гвардеец (Оболганная эпоха) - Дмитрий Данилов

Меня ситуация устроила, пускай его допрашивают чиновники из Тайной канцелярии, для них языковых барьеров не существует: дыба, знаете, куда эффективней разговорных курсов.

- Господин капрал, в окна поглядите - едут, - закричал запыхавшийся солдат из пятёрки Карла.

Я выглянул в окно и обнаружил, что вся улица забита: перед забором скопилась масса повозок, с которых спрыгивали солдаты, понукаемые знакомым офицером. Семёновцы, сегодня их очередь при Тайной канцелярии дежурить. А вот личность их командира меня не обрадовала - это был ни кто иной, как капитан-поручик Огольцов. Ничего хорошего, его появление мне не сулило. М-да, не было печали... Почему вместо него сюда не пожаловал кто-то другой?! В Семёновском полку чуть ли не сотня офицеров и как нарочно пожаловал тот, кого я смело мог записать себе во враги.

Семёновцы быстро заняли двор, выставили караульных у дверей. Моих гренадер живо оттеснили, отобрали у них шпаги и трофейные мушкеты.

Меня пока не трогали.

- Ваше благородь, шо ж такое деется? - жалобно вскрикнул Михайлов в мою сторону.

Я решительно двинулся к Огольцову:

- Господин капитан-поручик, прошу оставить гренадер лейб-гвардии Измайловского полка в покое.

Офицер, отдававший распоряжения усатому сержанту, обернулся:

- В чём дело капрал? Почему вмешиваетесь не в своё дело? - он узнал меня, довольно осклабился и коротко приказал: - Арестовать.

У меня отобрали шпагу, завернули руки за спину.

- Господин капитан поручик, за что? - громко спросил я. - Это мы вызвали Тайную канцелярию. Здесь творятся странные вещи.

- Сие не твоево ума, капрал.

Я увидел за спиной офицера выросшую фигуру Ушакова, с ним был неприметный чиновник в чёрном.

- Отпустите капрала, - приказал генерал.

- Слушаюсь, - вытянулся Огольцов.

Семёновцы ослабили хватку. Я с наслаждением расправил болевшие плечи.

- Верните ему шпагу, - холодно произнёс Ушаков.

- Сей момент.

Мне сунули шпагу. Я вновь ощутил приятный холодок рукояти, вложил лезвие в ножны и почему-то вновь почувствовал себя человеком. Что ни говори, а оружие - это оружие, даже если не боевое.

- Капрал, возвращайтесь к своим гренадерам, соберитесь вместе в ближайшей зале и ждите меня для дальнейшей беседы.

Ушаков дал знаком понять, что разговор окончен, развернулся и ушёл вместе с чиновником. Огольцов зло посмотрел на меня, но перечить приказу генерала не стал.

- Повезло тебе немец снова. Ну да чай и нам Фортуна милость переменит.

Мы с гренадерами сидели в огромном зале, вольготно раскинувшись на коротконогих диванчиках и кушетках. Михайлов случайно обнаружил хозяйскую коллекцию трубок, вместе с Чижиковым распотрошил кисеты с табаком, и закурил, пуская к потолку продолговатые кольца дыма. Ни дать ни взять Холмс с Ватсоном у камина.

Ушаков с чиновником, оказавшимся служащим Монетного двора, вернулись на удивление быстро. Они заставили гвардейцев очистить помещение и остались со мной наедине.

- В рубашке ты, барон, родился, - усмехнулся глава Тайной канцелярии. - Твои молодцы логово фальшивомонетское порушили. Сказывай, как на то вышел. Только мне не ври, я по глазам увижу, ежели брехать станешь.

- Врать я не стану. Всё как есть выложу, только простите, что наперёд лезу: не могу не спросить, что с гренадерами моими будет?

- Хорошо будет с твоими гренадерами, - пообещал Ушаков. - Казнить вас не за что, а миловать нечем. Пока нечем... - он многозначительно улыбнулся. - Так что барон, не бойся, сказывай...

Я прокашлялся и приступил к долгому рассказу, стараясь не утаивать подробностей:

- Всё началось с того, что в моём капральстве вместо князя Сердецкого служил его холоп, Михай...

- Ишь ты какой, из-за холопа крепостного на разбойство пойти решился! - внезапно восхитился Ушаков. - Силён, хвалю тебя. И слова верные говоришь: 'сам погибай, а товарища выручай'. Самлично придумал или надоумил кто?

- Надоумил, - кивнул я. - Не мои это слова.

- Ты, поди, думал из-за злопца этого Михая мы с тебя все жилы вытянем? - прищурился Ушаков. - Негоже у барина имущество воровать... Так ведь?

- Так, - склонился я.

- Вот! - поднял указательный палец Ушаков. - Испокону веков на Руси водилось, чтобы о душе мужицкой хозяин и благодетель заботился - помещик, ну а над ним царское величие стояло. Ты же в этот миропорядок влезть решил. И не испужался?

- Испугался немного.

- Значит, испугался, - удовлетворённо протянул Ушаков, - а за пуганного трёх непуганых дают. Мне такие персоны ой как нужны. Тимоха, - он взглянул на чиновника: - Выйдь ненадолго.

- Сей секунд, - поклонился чиновник.

Теперь мы остались вдвоём. Известный своим весёлым характером Ушаков помрачнел.

- Выскочка, мнящая себя польским крулем, - Станислав Лещинский, выполнил своё обещание вредить державе Российской как только можно. Деньги, что вы нашли, фальшивые, изготовлены в Польше, причём сделаны добротно - Тимофей Пазухин, что прибыл со мной не нашёл в них почти никакого изьяну. Монеты чеканены и гуртованы зело добротно, и отнюдь не молотком или другими малыми инструментами. Нет, барон, тут машина большая трудилась. И сколько таких денег наделано подсчитать невозможно. Почитай, каждый второй пятак ненастоящий. Ежели с 1723 году монетный двор наделал пятикопеечников на три с половиной мильона, выходит, что фальшивых мильон, а то и поболее будет. И все они до сих пор в ходу. Вот и суди сам, какая от этого убыль казне.

- А что нельзя их сразу изъять как фальшивки? - удивился я.

- Сразу нельзя, - устало произнёс Ушаков. - Простой люд совсем по миру пустим, а выкупить их не представляется возможным. В казне денег не хватит.

Я узнал, что во времена Петра Первого было начеканено много пятаков из так называемой 'медной стопы' - как правило, из пуда получалось сорок рублей, при себестоимости 'нечеканенной меди' в пять раз меньше. Уже тогда первые лица государства знали, что пятаки будут подделывать, но мало кто ожидал, какого размера это достигнет, не смотря на все ухищрения Монетного двора.

Фальшивомонетчики имели со своего занятия хороший навар, учитывая массовость распространения медных денег. Если российские кустарные 'изделия' ещё можно было отличить по, как правило, лёгкому весу или плохому качеству работы, то за рубежом наладили промышленный выпуск фальшивок практически ничем не отличающихся от оригинала. Страну буквально наводнили высококачественные подделки. Государство просто не знало, что с ними делать. Рассматривалось несколько проектов о дальнейшей судьбе этих монет, но все они были дорогостоящими. Пришлось оставить ситуацию, какой есть. Разумеется, применялись меры по запрету ввоза в Россию медных пятаков, таможенников под страхом смертной казни обязывали тщательно следить за этим, строго досматривать всех приезжих из-за границы. Имущество иностранцев, замешанных в незаконных обменах медной монеты на серебро или золото, конфисковывалось, сами они подвергались высылке из страны. Русских, уличённых в привозе пятаков, арестовывали, допрашивали с применением пыток и казнили.

Однако все строгости помогали мало. Из Польши продолжали поступать всё новые и новые партии фальшивок. Таможенники покупались, а сил, чтобы переломить ситуацию у полиции и Тайной канцелярии не хватало. Люди Ушакова с ног сбились.

Выйти на распространителей считалось большой удачей, тем более никто не ожидал, что такими неблаговидными делишками занимаются весьма обеспеченные люди, вроде князьёв Сердецких. Но в этом случае, похоже, лежали ещё и политические мотивы: Сердецкие приняли сторону Лещинского и помогали ему, как могли, вредя России. Что ж, сколько волка не корми...

- Раз вы сказали, что отличить поддельные пятаки от настоящих очень сложно, то каким образом узнали, что деньги у Сердецких фальшивые?

- Очень просто, - ответил Ушаков. - Перестарались тати, на монетках год проставили 1728-й, ан да не чеканились в год сей медные пятаки. Вот и вышла у них ошибка. Тимоха Пазухин сразу подвох учуял. Он муж знающий.

- И что теперь будет с Сердецкими?

- Коли поймаем, всё спытаю, лично плетью на дыбе стегать буду. Кровью умою, паскудцев. А коли сбегут они - их счастье, ну да у меня руки длинные. Хучь на край света заберутся, всё одно достанем. А ежели ещё и на самого Лещинского сможем показания взять, так мы хранцузиков, кои его сторону держат, за вихры и мордой по столу повозим, - на лице великого инквизитора появилась мечтательное выражение. - Так-то, барон. Службу сослужил ты государству российскому знатную. Жив будь Пётр Ляксеевич, расцеловал бы тебя за подарок бесценный, ну а я, старый хрыч, спасибо тебе своё скажу, только 'спасибо' моё дорогого стоит. Ежели просить чего удумал, говори сразу, не забыл пока, а то память у меня стариковская, - Ушаков лукаво подмигнул, давая понять, чтобы губу я особенно не раскатывал.