МЕЛКИЙ СНЕГ (Снежный пейзаж) - Дзюнъитиро Танидзаки

— Юкико! Юкико приехала!

— С возвращением! — приветствовали Юкико взрослые.

— Спасибо.

Юкико вошла, в переднюю, осаживая радостно прыгавшего вокруг неё Джонни. Следом появилась и Таэко с чемоданом в руках.

Рядом с Таэко, которая в последнее время как-то особенно расцвела, Юкико выглядела усталой и измождённой, видно, её утомила дорога.

— А где подарки? Что ты мне привезла? — Не дожидаясь разрешения, Эцуко открыла чемодан Юкико и вытащила оттуда пакет с узорчатой бумагой и коробочку с носовыми платками.

— Это для твоей коллекции, ведь ты собираешь носовые платки?

— Да. Спасибо большое!

— Там для тебя есть ещё кое-что. Ну-ка, поищи хорошенько.

— Вот! Нашла!

Эцуко раскрыла коробку, завёрнутую в бумагу с маркой знаменитого магазина «Авая» на Гиндзе, и увидела красные лакированные сандалии.

— Какая прелесть! — воскликнула Сатико. — В Осаке таких не купишь. Убери сандалии в коробку, Эттян, ты их наденешь, когда поедем любоваться сакурой.

— Хорошо. Спасибо тебе, сестричка!

— Мне кажется, ты ждала не столько меня, сколько подарков.

— Ну всё, а теперь забирай свои сокровища и отправляйся спать.

— Только пусть сегодня Юкико спит со мной.

— Хорошо, хорошо, — сказала Сатико. — Юкико должна принять ванну, поэтому пока что ступай к себе с О-Хару.

— Юкико, приходи скорее, ладно.

Когда Юкико вышла из ванной, было уже около двенадцати. Как давно не сидела она в гостиной вместе с сёстрами и зятем за этим столиком с белым вином и сыром, слушая, как уютно потрескивают дрова, в камине!

— До чего же тепло здесь, в Асии. Я почувствовала это сразу, как только вышла из поезда.

— Уже весна. Скоро праздник Омидзутори.

— Неужели в Токио намного холоднее?

— Конечно. Там климат куда более суровый. И потом, эти знаменитые токийские ветры. На днях я отправилась в центр за покупками, а когда шла обратно, вдруг налетел такой вихрь, что свёртки посыпались у меня из рук и покатились по улице, я едва их догнала, ведь одной рукой приходилось ещё придерживать подол кимоно. Я тогда подумала, что люди нисколько не преувеличивают, рассказывая о бешеных токийских ветрах.

— Когда я был у вас в Сибуе, меня поразило, как быстро дети освоили токийский говор. Это было в ноябре, стало быть, к тому времени они не прожили в Токио и трёх месяцев, а уже говорили на токийских диалекте так, будто там родились. Причём я заметил: чем ребёнок младше, тем чище его выговор.

— Надо думать, Цуруко в её годы не может похвастать такими успехами, — заметила Сатико.

— Что верно, то верно. Впрочем, она и не стремится к этому. Как-то раз мы ехали с ней в автобусе, и она начала говорить что-то на осакском диалекте. Всё пассажиры повернулись в нашу сторону. Мне стало очень неловко, но Цуруко продолжала говорить со мной, ничуть не смутившись, не обращая внимания на любопытные взгляды. В конце концов кто-то из пассажиров сказал: «А этот осакский говор не так уж плох». — Эту последнюю фразу Юкико произнесла на токийский манер.

— В её возрасте всё женщины таковы, — сказал Тэйноскэ. — Им совершенно безразлично, что о них подумают окружающие. Я знаю одну гейшу — ей, правда, уже далеко за сорок. Так вот, она рассказала мне, что, бывая в Токио, нарочно говорит только на осакском диалекте. Если ей нужно выйти из трамвая, она громко заявляет об этом водителю, и тот останавливается там, где она пожелает.

— Тэруо-тян стесняется осакского выговора матери и старается никуда с ней не ходить.

— Ну, он всё-таки ещё ребёнок.

— А как чувствует себя Цуруко на новом месте?

— Судя по всему, не так уж плохо. Ей нравится, что, в отличие от Осаки, там каждый занят самим собой и не вникает в дела других. Кроме того, тамошние женщины стремятся подчеркнуть свою индивидуальность и носят не то, что модно, а то, что им идёт. Цуруко и в этом усматривает выгодное отличие Токио от Осаки.

Юкико была весела и словоохотлива, как никогда. Возможно, в какой-то мере сказывалось действие вина, но она так и лучилась радостью — наконец-то она снова в Асии и может вот так сидеть в этой гостиной и беседовать с сёстрами, не замечая, что на дворе уже ночь.

— Не пора ли ложиться спать? — спросил Тэйноскэ, но беседа становилась всё более оживлённой, и ему — в который уж раз — пришлось подняться и подложить дров в камин.

— В скором времени и мне придётся отправиться в Токио, — сказала Таэко. — У них в Сибуе ужасная теснота. Когда же они думают переезжать?

— Не, не похоже, чтобы они занимались поисками нового дома.

— Как же так? Выходит, они вовсе не собираются переезжать?

— По-моему, нет. Первое время Цуруко с Тацуо без конца твердили: мол, жить в такой тесноте невозможно, нужно поскорее найти дом попросторнее, но теперь уже не заводят об этом разговора. Мне кажется, они передумали. — И Юкико рассказала следующее.

Это всего лишь её предположение, подчеркнула она, но, по её мнению, причиной, побудившей сестру с зятем расстаться с любимой Осакой и решиться на переезд в Токио, послужило стремление Тацуо продвинуться по службе. Прокормить семью из восьми человек на деньги, унаследованные от их отца, он уже не мог. Одним словом, в «главном доме» возникли денежные затруднения. И хотя поначалу Цуруко с мужем роптали на тесноту, со временем они, наверное, пришли к выводу, что с нею можно смириться. По-видимому, их устраивает сравнительно невысокая плата, всего пятьдесят пять иен. И сестра и зять подчёркивали это всякий раз, когда речь заходила о поисках другого дома. Скорее всего, это соображение и заставило их в конце концов отказаться от мысли о переезде.

Живя в Осаке, они вынуждены были поддерживать видимость благополучия, в Токио же фамилия Макиока никому ничего не говорит, поэтому они могут позволить себе больше заботиться о своём кармане, нежели о престиже. Как директор токийского филиала банка Тацуо получает весьма солидное жалованье, но при этом семья живёт гораздо скромнее, чем в Осаке. Они экономят на всём, и прежде всего на питании. Конечно, когда, имеешь шестерых детей, приходится задумываться даже о том, какие овощи подать к столу, и всё же еда у них стала поразительно скудной, не то что прежде, в Осаке. Обед чаще всего состоит из какого-нибудь одного немудрёного блюда — рагу, риса с соусом карри или сацумского супа с мясом.

Цуруко старается свести расходы на хозяйство до минимума. Мяса на столе почти не бывает, если не считать одного-двух кусочков, которые, попадаются в рагу или супе. Правда, время от времени взрослые ужинают отдельно от детей, и тогда в кой веки удаётся полакомиться сасими[54] из тунца — о том, чтобы купить окуня, не может быть и речи, он слишком дорог в Токио. Причём у Юкико сложилось впечатление, что это лакомство выставляется на стол не столько ради Тацуо, сколько ради неё. По-видимому, сестре с зятем неловко: живя в их доме, Юкико не видит ничего, кроме забот об их детях.

— Судя по всему, они решили остаться в Сибуе, — сказала Юкико, подводя итог своему рассказу. — Вот увидите, они никуда оттуда не уедут.

— Неужели с переездом в Токио они так переменились?

— Мне кажется, Юкико не ошибается в своём предположении, — сказал Тэйноскэ. — Переезд в Токио позволил Тацуо отбросить соображения престижа и поправить материальное положение семьи. Что ж, это вполне разумно с его стороны, и осуждать его за это не приходится. А с теснотой в доме вполне можно смириться, нужно лишь настроить себя соответствующим образом.

— В таком случае, они должны так прямо и сказать, а не повторять заискивающим тоном: как обидно, что у нашей Юкико нет своей комнаты…

— Ну, видишь ли, людей не переделаешь. Наверное, они говорят так ради приличия.

— Когда приеду я, станет ещё теснее, — заметила Таэко.

— Гм… Не представляю себе, где ты будешь спать…

— Значит, пока я в безопасности?

— Мне кажется, пока про тебя забыли.

— Послушайте, теперь уж действительно пора спать! — воскликнул Тэйноскэ, когда часы на каминной полке пробили половину третьего. — Юкико нужно отдохнуть с дороги.

— Я хотела ещё поговорить о смотринах, но с этим, пожалуй, можно подождать до завтра.

Оставив эти слова Сатико без внимания, Юкико первой отправилась наверх. Эцуко спала в своей комнате, а на столике рядом с её кроватью были аккуратно разложены привезённые Юкико подарки, вплоть до коробки из-под сандалий. При взгляде на освещённое неярким светом ночника умиротворённое лицо девочки Юкико опять ощутила горячий прилив радости: она снова здесь, в Асии!

Юкико подошла к спящей на полу служанке и несколько раз позвала.: «О-Хару!» — но та даже не шевельнулась. Кое-как растормошив девушку и отправив её вниз, Юкико легла в постель и тотчас же погрузилась в сон.