Натюрморт из Кардингтон-кресент - Энн Перри

— С вами все в порядке, леди Эшворд? Я на всякий случай поставил рядом с вами стакан воды. Думаю, служба не затянется долго.

— Благодарю вас, мистер Хейр, — рассеянно ответила Эмили. — Спасибо за заботу.

Она опустилась на скамью вместе с Эдвардом. Рядом с ними сели Шарлотта, тетя Веспасия и Юстас. Было слышно, как за спиной шумно усаживается миссис Марч, как она шелестит молитвенником. Старуха явно злилась, что ей не дали сесть впереди, и всячески демонстрировала свое неудовольствие.

Тэсси сидела рядом с ней, опустив голову и сложив на коленях руки. Глядя на нее, с трудом верилось, в каком виде она предстала прошлой ночью, — вся в крови, отрешенно-спокойная, на цыпочках крадущаяся по лестнице.

Проходя мимо, Мунго Хейр остановился и заговорил с Лавинией.

— Доброе утро, миссис Марч. Могу ли я вам чем-то помочь или как-то утешить?

— Сомневаюсь, молодой человек, — холодно отозвалась старуха. — Разве что вовлечь мою внучку в добрые дела, чтобы она не сбежала с каким-нибудь проходимцем, который вскружит ей голову, а потом убьет из-за денег.

— В этом не будет никакого смысла, — пробормотала Тэсси. — Если я сбегу, вы не оставите мне ни единого пенни.

— Если тебя кто-то и убьет, то только за твой острый язычок, — огрызнулась старуха. — Не забывай, что ты в церкви, и не позволяй себе вольности.

— Доброе утро, мисс Марч, — поздоровался с Тэсси помощник викария.

— Доброе утро, мистер Хейр, — вежливо ответила та. — Спасибо за вашу заботу. Думаю, бабушка будет благодарна вам, если вы придете проведать ее.

— Я бы предпочла мистера Бимиша, — возразила Лавиния Марч. — Он гораздо ближе к смерти, нежели вы. Он понимает, что такое боль от утраты близкого человека. Тем более если покойный — ваша родная кровь и пал жертвой собственных низменных страстей и в результате самым жестоким образом поплатился за это.

Помощник викарий негромко ахнул, однако поспешил сделать вид, будто ему хочется чихнуть.

— Вот как? — язвительно бросила сидевшая в переднем ряду Веспасия, даже не повернув головы. — Если это так, в таком случае вам известно о мистере Бимише гораздо больше, чем мне.

Тэсси, прикрыв лицо носовым платком, издала какой-то булькающий звук. Помощник викария двинулся дальше, поговорить с Уильямом и Сибиллой. Шарлотта не стала оборачиваться, чтобы понаблюдать за ними. Служба была чопорная и унылая, монотонный голос викария, пока тот читал молитвы, звучал невыразительно. И все же в отдельные моменты это печальное действо было по-своему приятным, как будто наружу прорывались чувства, которые до этого держались под спудом.

Шарлотте виделось в нем своего рода признание того, о чем в этом семействе отказывались говорить вслух. Вместо того чтобы быть запертыми за дверью молчания, в ожидании, когда им будет позволено облечься в слова, смерть и тлен наконец были признаны и обрели имя.

Даже звуки органа, дрожавшие в ее ушах, приобрели некое вневременное звучание, незаметно перетекая из одной ноты в другую. Казалось, они рвались на свободу из стен самой церкви, чтобы затем снова в них раствориться. Каменная кладка, витражи на окнах, органные трубы — звуки лились отовсюду.

Эмили стояла молча и прямо, и под вуалью было невозможно рассмотреть ее лицо. Шарлотта могла лишь угадать ее чувства. Между ними застыл Эдвард. Правда, он держался как можно ближе к матери, а свободная рука была сжата в кулак.

Наконец последние ноты органа, воспарив вверх, растворились высоко под каменными арками. Близился самый неприятный момент. Шестеро мужчин в черном с ничего не выражающими лицами подняли гроб и, шагая в ногу, вынесли его на безжалостный солнечный свет. Вслед за ними вышли все, кто был в церкви. Эмили и Эдвард зашагали впереди остальных.

В сырой земле зияла свежевырытая могила с ровными краями. Эшворды не обзавелись ни семейным склепом, ни мавзолеем, предпочитая тратить деньги на жизнь, а не на смерть. Разумеется, со временем здесь появится надгробие, резное или даже украшенное позолотой. Сейчас же все это казалось ненужным и даже вульгарным.

Бимиш, розовощекий, с взлохмаченными ветром волосами, отчего те казались взбитыми венчиком, привычным речитативом начал произносить избитые, банальные фразы. Он был даже по-своему рад, что ему не нужно думать, не нужно изобретать что-то свое. Тем не менее он все так же избегал смотреть на Эмили. Один лишь раз священник покосился на тетю Веспасию и даже попробовал улыбнуться ей, но у нее был такой несчастный вид, что улыбка на его губах тотчас померкла. Он невнятно продолжил свою речь, как будто ему в голову закралось некое подозрение.

Шарлотта исподволь посмотрела на лица присутствующих. Кто-то из этих людей — убийца Джорджа. Что же двигало этим человеком? Был ли это минутный порыв, на смену которому затем пришел ужас и даже раскаяние? Или же человек этот ощущал свою правоту, как будто убийством спас себя от некоей опасности? Или даже считал, что ему положена награда?

Подозреваемый номер один — это, конечно, Джек Рэдли. Неужели он вообразил, что Эмили… что именно? Выйдет, за него замуж? Похоже, здесь имелся всего один ответ. Если он полагал, что она, несмотря ни на что, примет его ухаживания, то стать ее любовником ему наверняка было мало. Иное дело сделаться ее мужем. Ведь останься Эмили вдовой, она унаследует внушительное состояние, а в тридцать лет и с ребенком она наверняка предпочла бы снова выйти замуж.

На похороны Шарлотта тоже надела вуаль, частично ради приличия, частично — чтобы незаметно наблюдать за присутствующими, не привлекая к себе внимания. Сейчас ее взгляд был устремлен туда, где по другую сторону могилы рядом с горкой свежей земли застыл Джек Рэдли. Руки сложены на груди, лицо — сама серьезность. Но вот костюм на нем был очень даже щегольским, а галстук — элегантным. Шарлотта могла поклясться, что когда он опустил глаза, ей была видна тень ресниц на его щеке. Неужели ему хватило тщеславия убить Джорджа в расчете занять его место? Неужели зависть уступила место искусу, и в его воображении постепенно сложился план, который он при первой же возможности воплотил в жизнь?

Но нет, на его лице Шарлотта ничего не увидела. С тем же успехом на его месте мог стоять мальчик из церковного хора. С другой стороны, если убийство Джорджа все-таки на его совести, то можно сказать, что эта самая совесть ему чужда, и бессмысленно искать на его лице ее отражение.

На лице Юстаса застыла благочестивая маска, которая если что-то и выражала, то лишь серьезность момента и важность его собственного присутствия. Что бы еще он ни хранил внутри, в его позе не чувствовалось ни вины, ни страха. Если убийца он, то раскаяние ему неведомо. Но что могло подтолкнуть его к этому шагу?

Оставалась последняя пара подозреваемых — Уильям и Сибилла. Они стояли рядом, как и положено супругам, и вместе с тем были далеки друг от друга, словно посторонние люди. Уильям смотрел прямо перед собой куда-то поверх могилы, мимо Юстаса и викария Бимиша на ряд тисов, этих вечных хранителей смерти, которыми кладбище было отгорожено от мира живых. Казалось, среди их темных ветвей и колючих листьев затаилась тьма. Под ними ничего не росло. Их ягоды были ядовиты.

Уильям стоял, слушая монотонную речь Бимиша, и в его серых глазах Шарлотта прочла схожие мысли. Рот художника кривился в болезненной гримасе, щеки горели красными пятнами. Шарлотте было больно на него смотреть. Казалось, будто его светлая кожа на один слой тоньше, чем у остальных, и боль любых ран достигает его нервов гораздо быстрее. Наверное, без этого невозможно стать художником, невозможно различать тонкие оттенки цветов, игру тени и солнечного света. Любое мастерство бессильно, если за ним не скрывается чувство. Могла ли эта тонкая рука художника украсть пузырек с дигиталисом, чтобы вылить его смертоносное содержимое Джорджу в кофе, зная, чем это для него закончится? Но почему? Впрочем, ответ очевиден: Джордж ухаживал за Сибиллой и добился ее.

Взгляд Шарлотты автоматически переместился на Сибиллу. Красавица, что и говорить. Даже одетая в черное, она затмевала своей красотой всех, кто здесь был. Безупречно-белая кожа шеи кажется едва ли не перламутровой. Овал лица тонко очерчен. Глаз не видно, они скрыты под вуалью. Шарлотта наблюдала за ней несколько минут, пытаясь заглянуть ей в душу. И в какой-то момент заметила, что на щеках ее поблескивают слезы, а шея напряжена, как будто Сибилла из последних сил сдерживает рыдания. Шарлотта перевела глаза ниже. Руки в черных перчатках сжаты в кулаки, на носовом платке оторван краешек кружева. Вот и сейчас пальцы нервно теребили ткань, отрывая от нее клочок за клочком. Обрывки кружева снежинками падали на землю. Что это? Горе? Или вина? Раскаяние в том, что соблазнила чужого мужа, или же что убила его, потому что ему наскучила?