Как развалили СССР. Крушение Сверхдержавы - Руслан Хасбулатов

Спустя много лет после ликвидации этой системы мы видим, как предельно вульгарно организована власть и управление в России в современных условиях, мне кажется, что та, прежняя, была и разумной, и вполне демократичной. После устранения роли всесильных партийных органов она представляла собой наиболее оптимальную модель организации власти в городах, селах и деревнях – обеспечивая прямую связь с избирателями и подконтрольность органов управления легислатуре. В то же время, как показала практика, за четверть века, которые прошли после ликвидации модели Советов, которые были почти идеальными органами местного самоуправления, – новая система организации местных органов власти, мало связанная с волей избирателей, – это, по сути, профанация, издевательство над самими понятиями «самоуправление» и «демократия».

Публика в России в отличие от европейской имеет свои давние, многовековые традиции и психологические особенности национального характера. В частности, подчинение и поклонение прямой силе, повышенное значение авторитета силы, а не силы авторитета. Отсюда – легкость, с которой общество всегда подчинялось грубой силе, давлению. Потому и Ельцин не желал считаться с парламентом, исходя из убеждения: как же так, меня же избрал народ, почему я должен считаться с какими-то «парламентариями»? Точно так же рассуждают губернаторы, мэры и прочие руководители, – которых в кресло возвели не избиратели через парламенты, а вышестоящая власть. В этом еще одно принципиальное отличие – в данном случае психологии огромной армии исполнительной власти в России всех уровней от поведенческих мотивов соответствующего корпуса чиновничества в западных странах. (Не во всех, а в тех, которые составляют «ядро» культуры западноевропейского сообщества.)

Отсюда мое твердое убеждение: в России может успешно действовать исключительно как парламентская республика, и все должностные лица должны назначаться (избираться) через «парламентское сито». Любая другая модель неизбежно ведет к авторитаризму, произволу и самолюбованию власти, коррупции в гигантских статистиках, и в конечном счете – гибели государства.

Тогда, в начале 90-х, а это происходило непосредственно после подавления августовского (1991 г.) путча, Гавриил Попов обратился в Президиум Верховного Совета с ходатайством позволить провести в Москве выборы мэра непосредственно избирателями. И хотя Московский городской совет в лице своего председателя Николая Гончара возражал, я этот вопрос вынес на решение Президиума Верховного Совета и добился его согласия (как эксперимент). Интересно, что к концу заседания пришел запыхавшийся Анатолий Собчак с «кучей бумаг» и тоже стал просить нашего разрешения на выборы в Петербурге губернатора (мэра) аналогичным образом. Мы, конечно, не стали читать все эти «бумаги», я предложил согласиться с предложением Собчака, возражений не было. Оба – и Попов, и Собчак – вскоре были избраны. Первый – мэром Москвы, второй – Петербурга. Попов вскоре ушел добровольно, его первый заместитель Юрий Лужков не имел ни одного шанса стать мэром – ни москвичи, ни депутаты города (Моссовет) и районов не допустили бы этого, его популярность была в пределах 1–2 %, как сообщали СМИ.

После ухода Попова я и Ельцин столкнулись с выбором нового руководителя Москвы – мы оба знали, что стабильность в столице – это важный элемент общей стабильности в стране. И понимали, что москвичи не изберут серенького чиновника Лужкова мэром. Напомню читателю, что Московский Совет народных депутатов был избран, как и парламентарии Российской Федерации, на самом пике горбачевской демократической реформы. Поэтому избиратели столицы направили своими представителями в Моссовет людей с самыми разными идейными воззрениями – от неистового трибуна Виктора Ампилова («русский Че Гевара», как называли его в западной прессе) до рафинированного интеллектуала с умеренными демократическими взглядами Сергея Станкевича, вместе с известным союзным депутатом профессором Гавриилом Поповым. Моссовет был свободным, раскрепощенным, и в ходе его работы разворачивались целые политические баталии. Попов и Станкевич стали широко известными благодаря их частым критическим высказываниям в адрес Михаила Горбачева на съездах народных депутатов СССР. Попов, как я выше писал, был избран председателем Моссовета, а Станкевич стал его первым заместителем. А вот Юрия Лужкова в качестве своего ставленника на пост исполнительного комитета Попову удалось провести с огромными трудностями. Многие помнили Лужкова со времен прихода Ельцина в 1985 году к руководству Москвой, когда он назначил Лужкова руководителем аграрно-промышленного комплекса и тот благополучно провалил дело – снабжение города только ухудшилось, это помнили москвичи. Поэтому было очевидно, что ни выборы населением, ни выборы Московским Советом не дадут шансы Лужкову стать главой Москвы после «тихого» ухода Гавриила Попова.

«Мне нужен Лужков во главе Москвы, Руслан Имранович, – сказал мне тогда Ельцин. – Подумайте, найдите выход из этой ситуации. Вы знаете, насколько важно сохранить в Москве стабильность. Я верю, что Лужков с этим справится, других кандидатур я не вижу, хотя и Лужков – не особенно сильная личность. Я помню его – так, добротный середняк. Пусть поработает год-два, а потом посмотрим».

Я был согласен с президентом. Часто встречался с Лужковым по разным вопросам, включая те из них, которые были связаны со строительством жилых домов для депутатов России, и многим другим вопросам. Он показывал желание помочь, оперативно решал вопросы. Мне тогда представлялось, Лужков может стать неплохим градоначальником. Вопросы возможной деградации в плане мошенничества, коррупции и пр. – это даже не приходило в голову.

Через дня два я поехал к Ельцину и передал ему проект совместного постановления, который должны были подписать президент и председатель Верховного Совета. В нем Юрий Лужков назначался мэром до истечения срока с периода избрания ушедшего в отставку мэра Гавриила Попова. Ельцин внимательно прочитал, потом подумал и сказал: «Да, пожалуй, это самое правильное решение. Против этого документа, подписанного нами вдвоем, даже самые ярые противники Лужкова возражать не будут». Так и произошло – Моссовет согласился с нашим решением. Так, со 2 июня 1992 года Юрий Михайлович Лужков стал мэром Москвы. Он оказался весьма неблагодарным человеком и никогда не упоминал, что стал мэром не по воле москвичей, а по милости председателя Верховного Совета и президента России, и ложно утверждал, что был избран москвичами.

Оба, и Собчак, и Лужков, так и не смогли найти взаимопонимания со своими легислатурами, непрерывно воевали с ними, стремились стать «над ними», выходили за пределы своих полномочий, откровенно злоупотребляли своей властью. Мне постоянно приходилось успокаивать депутатов двух столиц, выслушивать их жалобы, а затем – вести соответственные «беседы» с двумя предельно выраженными автократами, в которых было столько же демократизма, сколько в грибоедовском Скалозубе.

И вот – вал жалоб депутатов обеих столиц (прежде всего, со стороны «демократов»), пухлые папки с компроматом, чуть ли не ежедневные публикации в питерских и московских газетах разной ориентации – от прохановского «Дня» до суперлиберальных «Московских новостей» и «Новой ежедневной газеты» – с целыми повествованиями о мошеннических проделках в системе управления столиц. Это было предельно неприятно. Я, как выше писал, к обоим героям относился хорошо (даже в страшном сне не мог представить себе, как низко, подло будут они вести себя в сентябре – октябре 1993 года по отношению ко мне и Верховному Совету). Одним из первых по поводу противоречивой деятельности Лужкова забил тревогу знаменитый журналист, публицист и писатель Юрий Щекочихин. 10 сентября 1992 года в «Литературной газете» появилась его обширная статья «Страх». Это была бомба, журналист провел криминальное расследование, в центре которого оказался мэр Москвы Ю. Лужков. Ниже – некоторые из изложенных им фактов.

«Так, еще на посту вице-мэра, – писал Щекочихин, – Лужков участвовал в так называемом «оргкомитете» – по существу частной фирме – по приватизации нежилых помещений, в которую сплошь входили ответственные чиновники московского правительства. Уже впоследствии, изучая документы «оргкомитета», я поразился, с какой легкостью он распоряжался городским капиталом и даже, не стесняясь, проводил лжеаукционы, где первоначальная стоимость квартир на продажу равнялась сумме, которую за эту квартиру учредители аукциона получили, и при этом покупатель был обозначен одним и тем же номером». И далее: «Как он (Ю. Лужков. – Р.Х.) объяснит, какие доходы позволили ему провести отпуск с женой – в декабре (1991 г.) прокатиться в Англию?» Щекочихин направил сведения о фактах коррупции со стороны Лужкова в письме на имя президента Ельцина – это, по его словам, было обращение к «своему бывшему коллеге по межрегиональной группе в Союзном парламенте, а также и человеку, за президентство которого он, Щекочихин, отдал свой голос», – так писал Щекочихин в «Литературной газете». Никакого ответа он не получил. О реакции Кремля на письмо Щекочихина другой журналист писал: запомнилась гробовая тишина, наступившая на какой-то период в ошарашенной Москве и официозных средствах массовой информации[63]. Воцарился своего рода «заговор молчания». Запомнилось смятение Лужкова, запечатленное телекамерой во время посещения Ельциным Третьяковки. Мэр предстал тогда в смиренной позе кающейся Марии Магдалины. Но мэрия – не Мария. По данным, приведенным Юрием Щекочихиным, только «недопоступление» от проданной в 1991 году в Москве гуманитарной помощи превысило 200 млн руб. (по нынешним ценам это – миллиарды). А, следовательно, «наша кающаяся Магдалина скорее сравнима с Вараввой»[64].