Начало конца комедии - Виктор Конецкий

Она стояла у самого порога автомобильного кладбища, опустив ресницы черных сучков и одновременно задрав подол нижних ветвей, как перезрелая девственница, которой совсем уж невтерпеж от зова матери-природы и которая готова согрешить с кем угодно и даже на могильном холмике.

Яблонька соблазняла нас точь-в-точь, как ее райская прародительница. Захотелось сломать усыпанную яблочками веточку и притащить ее в стальной гроб каюты или просто-напросто попробовать заморских плодов. Но в го же время мы испытывали робость перед собственностью Соединенных Штатов.

Первым преодолел робость Елпидифор Фаддеич. Он с партизанской решительностью свернул с бетона дороги в заросли ежевики. И, подчиняясь стадному инстинкту, мы свернули за ним и полезли сквозь ежевику, которая цеплялась за одежду и заставила боцмана Витю помянуть "титскую силу" -любимое боцманское выражение.

Елпидифор пер впереди нахраписто и целенаправленно, прокладывая тропу сквозь колючие и пожухлые заросли к краснеющей все больше по мере нашего приближения яблоньке и автомобильному Монблану за ней. Монблан этот уже закрыл половину серого неба. Автомобильные трупы лежали штабелем, давя друг друга и выпучив фары, как глубоководные рыбы на палубе траулера.

Добравшись до яблони, мы убедились, что она из тех красоток, физиономию которых лучше вблизи не видеть: плоды ее оказались пропыленными и прокопченными и осыпались от первого прикосновения.

-- Эхма! Кто не рискует, тот живет на зарплату! -- сказал тогда Елпидифор Пескарев таким тоном, каким наши отчаянной душевной широты предки сопровождали швырок треуха об землю. -- Полезу-ка гляну ихнюю технику вблизи! -- И с глупым проворством полез на Голгофу из полупрессованных автомобилей.

Я и моргнуть не успел, как пенсионер оказался на бампере "мерседес-бенца" метрах в четырех выше плоскости истинного горизонта.

-- Ничего евонный бамперок, -- приговаривал он, охваченный непреодолимым интересом автолюбителя к удачам и промахам иностранного автомобилестроения,-- а рессорчики-то дрянь, металл буржуи экономят, тонкое железо-то на кузовах, ох, тонкое черти ставят -- так что и прогибается-то под ногой! Как бы Пескарев калоши-то об ихний утиль не порвал...

-- Я бы поостерегся на месте вашего друга, -- сказал ученый химик. -Может выйти большой скандал, если хозяин этого склада увидит, как ваш друг там лазает без всякой предварительной договоренности и разрешения.

-- Это почему же он мой друг? -- рассеянно спросил я кандидата, наблюдая не без зависти, как шустро пенсионер одним броском перекинулся с "мерседес-бенца" на "понтиак", а вторым броском с "понтиака" на расплющенную, плоскую, как камбала, японскую "датсун". "Весь в отца -верхолаз", -- с невольным одобрением подумал я о Пескареве.

-- Да, недаром, титская сила, Пескарев каждое утро на велосипедном тренажере лаптями крутит! -- сказал боцман Витя. Он тоже любовался верхолазным искусством Елпидифора.

-- Желтых фар навалом! -- сообщил с верхотуры Елпидифор. -Целехонькие! Иваныч, может, вам открутить?

-- Не надо, -- сказал я. -- Я, Фаддеич, автомобильный крест давно продал.

-- Наука, а вам кронштейн для радиоприемника бросить? Хромированный! Ишь, черти, коврики в ихних салонах так и валяются, так и валяются... -несколько уже сомнамбулически приговаривал Елпидифор Фаддеич, удаляясь к серым холодным небесам по отвесному фасаду автомобильного штабеля.

-- И зачем я гулять пошел! -- воскликнул стонущим голосом химик. -Нужно мне было это гулянье -- запросто влипнешь в историю! Остановите своего друга!

-- На передних подвесках амортизаторы ихние хуже наших! -- сообщил Елпидифор.

-- Хоть и праздник у них, а добро они без присмотра не бросят, -сказал химик. -- Вот всегда так, вот погоришь из-за чужого любопытства, и ничего-то хорошего не выйдет!

-- А вот мы этого партизана-пенсионера бросим здесь одного и домой пойдем! -- сказал я в пространство возможно строже и громче, как говорят родители в зоопарке, когда их отпрыск не может оторваться от клетки с бегемотом и прячется за куст, чтобы минутку лишнюю на бегемота глядеть. Я так говорил потому, что Елпидифор уже исчез из поля зрения среди расплющенных "кадиллаков" и "фордов".

В ответ на автомобильном штабеле раздался не наш, не русский вопль, заставивший вспомнить Фенимора Купера, снятие скальпов и трагическую судьбу ирокезов. Затем раздался ужасающий мат Пескарева. Затем по гребню автомобильного штабеля отчаянными прыжками промчался какой-то незнакомый человек. Затем что-то наверху чудовищно загрохотало, и весь штабель содрогнулся, и вместо исчезнувшего незнакомца поднялось облачко рыжей ржавой пыли. Затем все стихло. Затем откуда-то издалека, с той, противоположной стороны штабеля донеслось: "С-О-Б!" -- распространенное в англосаксонских странах выражение, обозначающее в буквальном переводе "сын суки".

-- Елпидифор Фаддеич, что там с вами?! Вы живы?! -- заверещал кандидат, подбежав под штабель, подпрыгивая от волнения и задрав голову к небесам.

Елпидифор не отвечал. Вместо ответа со штабеля соскользнула и, переворачиваясь в воздухе, полетела на химика одинокая калоша. Химик успел отпрыгнуть, но очки сорвались с его носа и брызнули о камень.

-- Что там с вами происходит, Пескарев, черт возьми?! -- заорал и я. -Немедленно доложите!

-- Индеец!.. -- доложил Елпидифор, высовывая голову из дыры в штабеле на высоте приблизительно пятнадцати метров над уровнем моря. Голова третьего помощника высунулась из хитросплетения перекореженного металла точь-в-точь, как у Чарли Чаплина в "Новых временах", когда его затянуло в заводской механизм и он извивался между шестерен, изредка показываясь на поверхность, где его кормили кукурузой.

-- А мобыть, негр! -- засомневался Елпидифор в национальной принадлежности убежавшего аборигена. -- Там наши "Жигули" обнаружились, по-ихнему "Лада", а он и выскочил! С того бока удрал, за им весь крайний ряд обвалился: Пескареву, кажись, теперь отсюдова не слезть!

-- Индеец! Господи! -- прошептал химик, потрясенный и разбитыми очками, и всем вообще происходящим. -- Подумать только! Индейца чуть не убили!

-- Товарищ наставник, а ведь третьему оттуда, действительно, пожалуй, самому не слезть, -- сказал боцман Витя, оценив ситуацию с точки зрения профессионального такелажника. -- Побегу-ка я на пароход за веревками, разрешите?

-- Сам знаешь: поодиночке здесь бегать нам не положено -- гангстеры и прочее, -- сказал я. -- Может, это и не просто индеец был или негр, а какой-нибудь Пол Варио -- матерый главарь подпольной штаб-квартиры мафии, черт знает. Вообще-то, в принципе, я бы, Витя, не возражал, чтобы Пескарев там, на холодном ветру, среди теней всех погибших под этими колесами посидел некоторое время. Ему, черт бы его за его прыть и глупость побрал, полезно было бы побыть там пару часиков...

И тут я вспомнил, что главной причиной пиетета перед ученым химиком было бы занятие альпинизмом.

-- Подожди, подожди, боцманюга! -- обрадовался я. -- Нам наука поможет! Сергей Исидорович, какова с вашей альпинистической точки зрения ситуация? Можем, мы покрыть срам Елпидифора Фаддеича своими силами? Быть может, вы разработаете и подскажете маршрут безопасного спуска или даже сами за ним слазаете? Ведь вам, вероятно, раз плюнуть?

-- Вы что, не видите -- у меня очки разбились? --спросил альпинист. -Вот всегда, как неприятность, так все стараются меня в нее больше всех впутать! И, если хотите знать, никакой я не альпинист и не горнолыжник, я это просто так говорил, случайно, чтобы чем-нибудь компенсировать трудное положение в специфическом мире на корабле, -- вы-то, как интеллигентный человек, это должны понимать!

-- Бежать?--спросил боцман, застегивая пуговицы на куртке из аргентинской овчины.

-- Давай, беги! -- сказал я. -- И капитана сюда! Пусть сам своих помощников спасает! Не мое это наставническое дело!

Боцман помчался на пароход, а мы с химиком остались у подножья Монблана сплющенных автомобилей, Елпидифор предпринимал робкие попытки самостоятельного возвращения на землю и сильно гремел железом в разных точках Монблана.

Было зябко, ветер дул порывами, с разных направлений, как всегда на пустырях. Истерзанная, смешанная, с углем, копотью, металлом,битым кирпичом, нейлоном и перлоном земля сиротинилась под серыми филадельфийскими небесами. Грустно шуршали мертвые бурьяны, лопухи, полынь, пушица, хилый камыш и осока в придорожных обочинах. Понуро тянулась куда-то незамкнутая ограда из железобетонных столбов с кронштейнами и проволокой на них. Два дырявых товарных вагона пригорюнились на давно не езженных рельсах. Далеко за вагонами виднелась в сером небе рекламная полуголая женщина. Она лежала над приго-родно-свалочно-близпортовым пейзажем, подперев рукой голову и мерцая плечами, -- там была автозаправочная станция. Глупая райская яблонька и рекламная женщина переглядывались, а может, и переговаривались, когда никого здесь не было.