Интим не предлагать! - Агата Лель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— “Да-да, такую горячую, что соседи вызовут пожарных. Представляешь, какая будет сила трения?”, — запрокинув голову назад, заливисто хохочет рыжая стерва.
— “О, да, я уже предвкушаю… Только для начала мне нужно отделаться от одной занозы в заднице, которая возомнила себе, что она могла мне понравиться. Она где-то там”, — Богдан обводит рукой толпу внизу и наклоняется к уху бесстыдной девки: — “Ромашкина, может, знаешь?”
— “Фу-у, ты серьёзно? Стрёмная лохушка Ромашкина? Вот идиотка! Не то, что я”, — рыжая вспенивает ладонью свою пушистую шевелюру и по-любому добавляет какую-то пошлость, которую я не стала даже представлять.
Иногда фантазия идёт во вред и сейчас я более чем уверена, что говорили они именно обо мне и именно это. Смеялись, не забывая словно ненароком лапать друг друга…
Стало так обидно, что даже в глазах защипало.
Нет, не то, чтобы я мечтала, что он влюбится в меня или что-то такое, но… я же только начала думать, что он не тот, каким зачем-то хочет казаться. Что никакой он не тупоголовый мажор с мозгами чуть ниже аппендикса. Что он добрый, смешной, чуткий. Он бегал для меня за таблетками в дождь, чинил лопнувший сифон и ел со мной жареную картошку. И тут такое предательство…
Сдерживая эмоции, одним махом осушаю сжимаемый в руках коктейль. Горло обожигает словно огнём, даже дыхание перехватывает и из глаз уже точно брызгают слёзы. Шоковая терапия. То, что надо, чтобы не раскисать.
Осматриваюсь по сторонам: Пашутин куда-то испарился. Хоть что-то хорошее.
— Женька, вот это да! На вечеринках мы стали видеться чаще, чем в универе, — откуда ни возьмись передо мной нарисовывается Эдик и, широко расставив руки, заключает меня в объятия. Обнимаю его в ответ и снова смотрю наверх — парочка больше не зажимается, но по-прежнему стоят рядом и о чём-то мило беседуют.
Неожиданно оглушающий бит резко обрывается и даже перестают мигать прожектора. Под всеобщий выдох танцпол погружается в темноту.
Мир как будто замер. Тревожно, непонятно. В точности, как и ситуация в моей душе.
«Лю-юбо-овь — ил-лю-юзия-я» — растягивая буквы жутко проговаривает искажённый компьютерный голос и по потолку бегут точечные выстрелы неона. Быстрее, ещё быстрее. Наконец-то тишину разбавляет ритм хоть и электронной, но с претензией на медленную музыки.
— А идём-ка танцевать! — схватив Эдика за руку, вытягиваю растерянного бедолагу на танцпол и, всеми силами стараясь больше не унижаться и не смотреть наверх, принимаюсь покачивать бёдрами в ритм мелодии.
Эксперимент с любовью провален, пошёл этот Малиновский к чёрту! И пусть завтра все будут думать, что я пошла по рукам, но лучше я выставлю себя идиоткой в глазах всего универа, чем в его.
Музыка волнообразно ускоряется, вспышки неона становятся всё ярче — они словно взбесились, бегая по потоку, стенам, обезумевшим лицам. Коктейль, наконец, ударяет в голову и очень хочется сделать в отместку предателю ещё какую-нибудь пакость…
— Эдик, а я тебе нравлюсь? — наклоняюсь к его уху и спрашиваю без всякого кокетства.
— Э … ну да… Да, конечно! — перетаптываясь под музыку радостно ощеривается Эдуард.
Поднимаю глаза наверх и вздрагиваю — Малиновский больше не слушает рыжую, он смотрит прямо на нас и взгляд его метает если не молнии, то искры безмолвного проклятия точно.
— Тогда целуй, чего встал! — выпаливаю, и сама присасываюсь к тонким губам Эдика.
Поцелуй получается мокрый, липкий и ужасно неприятный, но я обязана отомстить этому зарвавшемуся мажору! Думал, взял залежалый товар? Как бы не так!
Неожиданно Эдик отрывается от меня, словно его отталкивает неведомая импервиус коньюрус[3].
— Я тебе уже, по-моему, говорил к ней не приближаться! — шипит Малиновский, удерживая Эдика за шкирку. Несчастный беспомощно машет тощими руками и дрыгает ногами в чёрных узких джинсах, предпринимая бесплодную попытку вырваться.
— Что ты себе позволяешь? Немедленно его отпусти! — кричу я и тяну Эдика за рукав.
Малиновский на удивление послушно разжимает пальцы: бедный Эдик, едва не падая, кое-как умудряется удержаться на ногах, а обернувшись, неожиданно набирается невиданной доселе смелости:
— А ты ей кто такой? Вообще-то, она тебя прогоняет, а не меня! Так что попрошу оставить нас в покое! И меня, и Евгению!
— Эдик, блин, ну почему ты такой тугой, — с лицом Роберта Дауни из популярного мема выдыхает Малиновский и, как и в прошлый раз, впечатывает кулак аккурат в несчастную переносицу Эдуарда.
Сегодня удар был более точным — на фиалковую рубашку несчастного брызгают алые капли крови.
— Придурок! Я… Я тебя по судам затаскаю! Ты знаешь, кто мой отец? Все же видели? Все?! Вы все свидетели! — гундосит Эдик, прижимая ладонь к окровавленному лицу.
Откуда не возьми позади Богдана нарисовываются пара бравых ребят с надписью “секьюрити” на одинаковых чёрных футболках. Не давая себя трогать, Малиновский передёргивает плечами, сжимает и разжимает кулак, словно проверяя тот на целостность, после чего, бросив мне непререкаемое: “Уходим!” — сам молча шагает за охраной.
Я растерялась. Из-за меня никогда не дрались мужчины, и тем более из-за меня никто не получал дважды. Бедный Эдик, он же совсем ни в чём не виноват… Но и Малиновский может заработать проблем из-за моей глупой провокации.
— Женя, ты что, пойдёшь за этим варваром? — возмущается Эдуард. — Он же дикарь! Невменяемый! С ним опасно находиться рядом! Его место в Кащенко!
— Прости, Эдик, но мне надо. Ты это, иди в бар, лёд попроси, — извиняюще поджимаю губы и мчусь через толпу на выход, выцепив по пути администратора, чтобы узнать, где у них тут пункт охраны.
Часть 25
Домой мы едем молча.
Насупившийся Малиновский ведёт свой Порше и демонстративно не смотрит в мою сторону. Специально летит на огромной скорости, гад, знает же, что у меня поджилки от этого трясутся. Но я молчу, потому что я тоже обижена. И вообще, он первый начал! Если бы он не стал подкатывать свои шары к той рыжей, то ничего этого бы
