Настоящая фантастика – 2010 - Генри Лайон Олди

скучать — о жизни скотской, когда пашешь на трех работах и концы с концами еле сводишь? Борьку в школе вечно дразнили… Он заикался, понимаешь, и характер такой… тихий. А здесь, с их языком, перестал заикаться.

— Ему семнадцать? Он будет сдавать тест на полное гражданство или уже сдал?

Крокодил сразу понял, что спросил не то. Женщина, до этого момента приветливо улыбавшаяся, потемнела лицом:

— А зачем? Зачем эти тесты? Нам не надо. Когда приехали, мне предложили при местном приписаться, как бы частнике. Я довольна, и Борька будет при нем. Мы уже подали заявку. Борьке дадут ресурс на образование, он пойдет на оформительские курсы, закончит — получит хорошую работу. Зачем ему какой-то тест?

Крокодил хотел промолчать, но не удержался:

— Он ведь будет иметь статус зависимого?

— Ну и что?! — спросила она с открытой неприязнью. — Это тебе не Земля! Это на Земле ты от всех свободен, хочешь — подыхай с голоду. А здесь пропасть не дадут!

— Я ничего такого не имел в виду, — пробормотал Крокодил. — Я просто спросил.

Женщина окинула его скептическим взглядом:

— Ты бы переоделся. Я уже и забыла, как эти штаны выглядят, джинсы, в смысле. Грязь на них собирается, рвутся, сохнут долго… Надень местное, сразу другим человеком себя почувствуешь.

— Хорошо, — сказал Крокодил.

Спрашивать у женщины, изъятой в две тысячи восьмом, что случится на Земле в две тысячи двенадцатом году, он раздумал.

— Борьке бы еще девочку присмотреть, из наших, из мигрантов, — сказала она мягче, будто устыдившись своей вспышки. — Жалко, мало нас. Может, еще прибудет кто? Ты не знаешь?

— Может, и прибудет, — сказал Крокодил.

И вдруг ощутил надежду. Может, те, кто прибудет позже, в самом деле что-то знают?

* * *

Остаток дня он провел, катаясь на монорельсе.

Похожая на карету из тыквы, круглая, с огромными окнами кабина катила через лес, и над обрывом, и снова через лес — кругами. Появлялся и пропадал вдалеке город, похожий на скопление устремленных в небо иголок. Кабина кружила по кругу, видимо, зная, что пассажир у нее один и ехать ему некуда.

Крокодил глядел в окно и вспоминал истертые рифмы. Например, «любовь» и «кровь». Слова не рифмовались. В первый раз осознав это, он ощутил дикий ужас.

Палка-галка. Свечка-печка. Ни тени созвучия, а ведь Крокодилу казалось, что он думает на родном языке. Нет, умом он понимал, что язык заменили, но ужаснулся только сейчас: на месте родного, на старом фундаменте, без спросу угнездилось наречие Раа, о котором ничего не известно, кроме того, что фонетически оно сходно с русским.

А по-русски не говорит никто во Вселенной. Если заговорят, то через сотни миллионов лет. Если никто не наступит на бабочку и Вселенское миграционное бюро не разживется новым парадоксом…

В первый раз за все эти дни он осознал свою потерю — потерю языка. И был готов зареветь белугой, но тут кабина притормозила, и в нее вошли сразу четверо местных: трое мужчин и женщина, все в коротких широких штанах и очень легких, почти прозрачных рубахах. Женщина выглядела в этом наряде особенно эффектно; все четверо кивком поприветствовали Крокодила, сели напротив и вполголоса продолжали давно начатый разговор: трое убеждали четвертого, крупного и полного мужчину, что «дельта тэ ни при каких условиях не будет больше ста, а если будет, то всю систему надо строить по-другому».

Публично он не мог предаваться отчаянию. Он сидел, сгорбившись, и исподтишка разглядывал грудь незнакомой женщины, смуглую, едва прикрытую тонкой тканью. Женщина не казалась такой уж молодой или особенно красивой, но грудь у нее была отменная, а в ушах, как серьги, покачивались два желтых цветка, и Крокодил не мог понять, золотые они или живые.

Миллионы лет до его рождения, а он таращится на бабу. Все хорошо, все прямо-таки замечательно, но ее спутники уже начали коситься. Не сочтут ли сексуальным домогательством?

Он заставил себя отвести взгляд и уставился в окно. И тут же обнаружил, что кабина сменила маршрут: эти четверо ехали туда, где Крокодил никогда прежде не бывал. Город сделался ближе… пропал из виду… кабина нырнула в подземный тоннель и вдруг разогналась, как поезд метро на большом перегоне. Четырем спорщикам приходилось кричать — так свистел вокруг ветер; сделалось почти совсем темно — но тут стены разошлись, и Крокодил вместе с кабиной и попутчиками оказался в колоссальной подземной полости, освещенной многими огнями.

Кабины, нанизанные на рельс, как бисер на леску, ожерельями тянулись во всех направлениях, светились медовым, изумрудным, бирюзовым и золотым — видимо, в зависимости от маршрута. Бежали информационные строчки, похожие на висящие в воздухе ручейки. Сигарообразные вагоны, полупрозрачные контейнеры, аппараты, похожие на огромных насекомых, потоком шли по множеству лент; Крокодил прижался лицом к стеклу, как ребенок.

Четверо его попутчиков, не прекращая спора, вышли на движущуюся ленту и скоро пропали из виду. Кабина продолжала движение как-то очень медленно и неуверенно. Крокодил поискал внутри терминал, с которого можно было бы задать маршрут, и не нашел; примятая трава поднималась, распространяя неуместный запах болотца. Крокодил толкнул дверь — она легко поддалась — и выбрался на перрон.

Транспортная развязка располагалась, похоже, глубоко под землей. Дышалось легко, хотя воздух был сыроват. Перрон, деревянный и гладкий, не был снабжен перилами, зато по краям его шевелились темные лианы; Крокодил увидел, как одна из них подобралась к какому-то хламу на перроне — не то тряпице, не то бумажке, зацепила отростками и утащила вниз.

Система информации несомненно знала о присутствии Крокодила и желала понять, почему он стоит на месте. Что надо этому конкретному пассажиру, чем он недоволен? Бегущая строка возникла в воздухе чуть не под самым его носом, немного померцала — и сменилась большой виртуальной панелью. Крокодилу предлагалось выбрать направление, транспорт, пункт назначения, уровень