Жизнь и труды Клаузевица - Андрей Снесарев

Но в умственных переживаниях Клаузевица парадоксальной и кичливой, но бесспорно талантливой фигуре Бюлова принадлежит крупное место. Своими научными экстравагантностями и геометрическим формализмом Бюлов пробудил в душе молодого мыслителя целый поток мыслей, потекших в совершенно ином направлении; он дал Клаузевицу программу, опрокинув части которой вверх дном, последний построил свою систему Бюлов явился для Клаузевица учителем наизнанку. С другой стороны, как ни был суров Клаузевиц к Бюлову в молодые годы, однако потом, едва только последний сошел с писательской арены, он иначе посмотрел на сложный, противоречивый, но полный блеска, творчества и вдохновений арсенал мыслей и чувств, оставленный преждевременно погибшим мыслителем, и Клаузевиц много потом заимствовал из этого неисчерпаемого и незавершенного источника.

Уже вполне на новой почве Наполеоновской стратегии выросли мысли Жомини, сверстника Клаузевица[318]. В военной литературе он долгое время являлся полноправным конкурентом немецкого теоретика[319].

Подытоживание их ценности произошло в тридцатых годах, когда Жомини, неоднократно уязвленный Клаузевицем, в свою очередь перешел на него в атаку, хотя, правда, довольно бледную[320].

Нужно отметить, что Жомини за год до того, как Клаузевиц опубликовал свою первую анонимную статью, выступил с обоими первыми томами своей программной работы «Traité des grandes operations» [ «Трактат о великих походах» (франц.)][321]. Содержание книги являлось в высшей степени актуальным и современным, в нем Жомини явился первым и удивительно метким толкователем Наполеона, но по своему мышлению, особенностям изложения, склонности к старым геометрически-топографическим основам и, наконец, по своему увлечению неподвижными принципами и правилами Жомини остается в тесном родстве с теоретиками XVIII века. Без глубокой исторической перспективы он старался военное искусство своего времени взять в узкие догматические рамки, как то делали упомянутые теоретики со своим. Конечно, наполеоновская стратегия с ее логической ясностью, простотой комбинаций и связностью частей легко вела к познанию присущих войне сил, но ограниченность и частность наполеоновских приемов легко бы выявилась при первой попытке исторического сопоставления. Но и эту, несколько однобокую стратегию Жомини старался забрать в рамки догматической схемы и ее содержание уложить в ящик ограниченного числа правил. Действия по внутренним операционным линиям — этот термин им же был и создан — были для него неизменной и безошибочной основой стратегического искусства. При этом он с почтением относился к математическим расчетам Бюлова и стоящему в связи с этим учению о местности. Безопасности операционной линии — этой отрыжке XVIII века — Жомини придавал столь большое значение, что в своих толкованиях Наполеона из этого часто азартного игрока сделал человека, только и думающего о своем тыле. Жомини странным образом забыл в Наполеоне воплощение военного гения, пугало своего времени, потрясавшее мир раскатами своего гнева и мести[322], и на фоне этого нервного гения создал ремесленную удобопонятную теорию войны, сколок со старых теорий.

Космополит и «бродяга»[323], Жомини не задавался тенденциями, от старых времен вплоть до Бюлова появлявшимися на свет, путем рационализирования войны прогнать ее из мира, он проповедовал военное искусство во имя его самого, но и в преклонении пред этой чисто формальной виртуозностью военного искусства сказался представитель старых течений.

В результате в творчестве Жомини новое и старое было перемешано самым странным образом; те мысли, которые он выдвигал на сцену, были интересным и важным достоянием нового времени, но форма его теории и основные тенденции принадлежали минувшему веку. Наполеон внушил ему несколько большую динамику, сдвинул его несколько с мертвого формализма, но не смог заставить покинуть его основы.

В стороне от этих систематиков стоит Шарнгорст, оказавший, как мы уже говорили не раз, большое влияние на Клаузевица. Хотя это влияние было, несомненно, сложным и многосторонним, но уловить его в рамки теоретического изложения довольно трудно. Правда, блестящий труд Лемана[324] дает нам возможность проследить с полной ясностью за процессом духовного роста самого Шарнгорста, и его облик нам ясен в каждую пору его жизни; но что из этого взято Клаузевицем, что ослепило его особенно в своем учителе, что он, напротив, отринул — на эти вопросы ответить трудно. По глубине мысли и философскому размаху Клаузевиц был выше своего учителя и обогнал его без особой трудности; по жизненному опыту, способности властвовать над людьми и жизнью Шарнгорст был выше своего ученика, и последний довольно нерадиво использовал пример наставника. Только разве большое историческое чутье, искусство данные прошлого всегда сближать с текущими событиями, уважение к истории как сильнейшему фактору познавания — вот что Клаузевиц мог взять у Шарнгорста и что он упорно отразил на страницах своего классического труда.

Часть III

Главный труд жизни Клаузевица

Установив предыдущими строками главный труд Клаузевица в рамки исторической перспективы, коснемся непосредственно его главных тем. Труд «О войне» является, собственно говоря, единственным трудом Клаузевица, результатом его дум о войне в течение всей его жизни, потому что остальные его работы имеют преходящее значение и являются не более как отдельными кирпичами, послужившими для возведения главного здания. «Я питал гордые надежды, — говорил Клаузевиц, — написать книгу, которая была бы не забыта после двух-трех лет, такую книгу, в которую не один раз заглянули бы те, кого интересует война». Мы еще скажем в конце, как блестяще оправдались надежды автора, теперь приведем лишь по этому поводу слова генерала Кардо: «Теория большой войны[325] заслуживает быть настольной книгой для всех командующих армиями, которые задумываются и считают себя призванными поразмыслить над своими роковыми функциями».

Труд о войне состоит из восьми частей (книг), подразделяющихся каждая на разное число глав. Части эти следующие:

Часть I. Природа войны.

Часть II. Теория войны.

Часть III. Стратегия.

Часть IV. Бой.

Часть V. Вооруженные силы.

Часть VI. Оборона.

Часть VII. Атака.

Часть VIII. План войны.

Первая часть устанавливает тот исходный базис, который является особенностью творения Клаузевица и делает последнее всеобъемлющим и великим. Он устанавливает природу войны не только как «чисто военного» явления, а как общесоциального, лежащего в природе человеческих отношений и в особенностях природы самого человека. Этот широкий базис дает ему возможность сблизить войну с другими явлениями и вложить ее в общую систему человеческих деяний, страданий и радостей. Книга сразу получила необъятные горизонты, она этим-то и выделилась на первое место среди груд сырья и посредственности.

Из подобного определения войны вытекла затем, как логически естественная, формула, что стратегия является не чем иным, как продолжением той же политики, но с иными средствами… формула, разорвавшая Гордиев узел старых путаниц и сентиментальностей.

Но из той же основной базы автор вывел и другую идею также капитальной важности, идею о двойной природе стратегии, о ее полярности. Так как эта идея была им только набросана[326], а разработать ее он не успел, то крупнейшая идея была заглушена громом решительных кампаний 1866 и 1870–1871 гг. и прочно забыта. Только на наших днях трудами исторической критики[327], а также многострадальными событиями мировой войны 1914–1918 гг. эта идея вновь оживлена, и тем за Клаузевицем восстановлена честь ее создания.

Устанавливая широкую базу для понятия войны, Клаузевиц, естественно, должен был расширить и сумму обусловливающих ее факторов. Среди них мы видим ясно подчеркнутую категорию моральных факторов и тех причин, какие ведут к их подъему или понижению. Среди двигателей, влияющих на бой, автор выделяет два: страсти, охватывающие нацию, и гений полководца. Это, конечно, далеко не полная сумма; о средствах, могущих вдохновить армию, почти не говорится, но как метод это было уже поучительной новостью. Зато анализ военного гения поражает блеском содержания и широтой своего замысла. Среди пружин морального настроения мы находим интересно проанализированными страх, физические напряжения, сведения на войне, трения — термин, введенный автором впервые и т. д.

Вторая часть касается теории войны и представляет собою ряд глубоко интересных философских эскизов. В начале ее мы находим указание на два вида деятельности на войне, которые потом автор группирует по категориям тактики и стратегии. Тот признак деления, который устанавливает Клаузевиц — основное устремление, цель — является совершенно новым, как мы уже этого один раз касались. В установке теории Клаузевиц также является новатором: проводя разницу (впервые им оттененную) между знанием и умением, признавая неотъемлемость моральных факторов, Клаузевиц находит, что теория не может быть собранием рецептов, извлеченных из учета только материальных элементов войны. Теория войны — это мудрое наблюдение (Betrachtung) прошлого и вытекающее отсюда поучение, тренирующее мозги в смысле пробуждения творчества, умения устанавливать разумную связь между средствами и целью, словом, вырабатывающее в человеке определенное военное миросозерцание. Пользуясь данными истории, теория должна упорядочить и осветить материал, чтобы каждому не приходилось учиться самому заново. Теория[328] должна руководить самообразованием вождя, как мудрый наставник руководит и помогает развитию мышления юноши, но не должна всю жизнь вести его на помочах.