Млечный Путь №1 (1) 2012 - Коллектив авторов

Гражданин привел молодого человека в подвал. Тут было тепло, темно, сыро и пахло мышами вперемешку с грязным бельем. Зажглась пыльная лампочка в углу. Юноша скромно присел на перевернутый ящик у входа. Гражданин сосредоточенно порылся в огромном мешке, а потом швырнул на колени молодому человеку джинсы, черную рубашку, толстенный свитер, пропахший табачным дымом, и кроссовки. Все мятое, сношенное, но (удивительно!) чистое, выстиранное. Пока юноша, краснея и совершая стыдливые телодвижения, натягивал одежду, гражданин быстро накрыл на «стол». Появилась банка тушенки, миска с гречневой кашей, хлеб, нарезанный толстыми ломтями, зеленые мятые стрелки лука и початая бутылка водки.

– Меня Борисом зовут, – сказал гражданин. – Давай, парень, садись… Заправимся, чем бог послал.

Ели молча. Борис два раза наполнял стаканы водкой, а потом убрал остатки.

– Завтра погреемся, – объяснил он. – Да и напиваться зимой – опасно. Мой бывший сосед замерз насмерть на улице. Украл все мои деньги и напился. Теперь – там… – и он многозначительно показал глазами на закопченный низкий потолок подвала.

Юноша старательно жевал гречневую кашу. По телу растекался приятный жар, ноги согрелись, растворился в хмельных парах колючий страх перед неизвестным будущим и прошлым.

– Так кто же ты, Маугли? – спросил Борис, растягиваясь на деревянном топчане и закуривая.

– Не помню, – тоскливо ответил молодой человек. – Ничего не помню.

– Ну, ладно, – добродушно сказал Борис. – Поспишь, в себя придешь – да и вспомнишь. Видал я таких…

Он закрыл глаза, выпуская колечками дым изо рта. Юноше внезапно захотелось сделать что-нибудь для этого доброго человека.

– Дядя Борис, – шепотом сказал он, – скажите, а чего бы вам больше всего хотелось?

– Вообще или сейчас именно? – проворчал Борис, не открывая глаз.

– Ну, сейчас… И – вообще.

– Сейчас – чтоб из подвала до весны не выгнали. А то начальник жилконторы – сволочь, каждый день грозится.

Юноша обдумал услышанное. Вот если бы эту сволочь, начальника – да к ногтю, чтоб неповадно было жизнь портить добрым людям. Юноша вздохнул – внутри чувствовалась какая-то невосполнимая пустота, горечь тяжелой утраты.

– Была у меня жена когда-то, – говорил Борис, лежа с закрытыми глазами. – Хорошая женщина, терпеливая. А я, дурак, бегал от нее, пить начал. И вот, скатился до бомжа. Сейчас поумнел, конечно, философом стал, да только жена моя, наверное, уж не простит теперь.

– Если умная женщина – поймет, – застенчиво прошептал юноша. Но Борис его не слушал – ему хотелось выплеснуть застарелую боль.

– Дети тоже хороши, от папки отказались… Да я их понимаю – по пьяной лавочке не раз лупил. Сыну даже как-то бровь разбил – а как, не помню. Дети взрослые уже, может, внуков народить успели… Ох-хо-хо… Все было, все. Бросил, растоптал, ничего не осталось…

Он что-то еще бормотал, вздыхая, и уснул.

Юноше не спалось. Ничего не зная о себе, он вдруг изо всех сил пожалел бедного дядю Борю.

«Вот ведь какие люди бывают, – восхищенно подумал он. – Минималисты. Философы. А жизнь вот его как – избила». Он даже всхлипнул от жалости. Сунул в рот стрелку зеленого лука и уставился в грязное зарешеченное окошко под самым потолком.

На следующий день они собирали бутылки. Борис терпеливо и подробно объяснял, какие брать стоит, а какие нет, советовал обходить стороной милицейские посты, а потом взял с собой на вокзал – там можно было наняться на разгрузку вагонов.

Им повезло, в свой подвал они вернулись с деньгами и едой. Борис больше не спрашивал юношу о его жизни и не задавал вопросов: вспомнил – не вспомнил. Найденыша он называл Пацан.

Ели горячую тушенку, давились ароматным паром и ухали от удовольствия. Борис после еды тотчас уснул, а Пацан взял на себя обязанности домашней хозяйки: убрал со стола, заботливо смахнул крошки в ладонь и высыпал за порог – воробьям, припрятал остатки еды и водки, отмыл от застарелых пятен тарелки и миски.

Спать не хотелось. Тогда он закутался поуютней в свою куртку и пошел побродить по улицам.

Через квартал он увидел золотой крест церкви. Шла служба, теплый свет поманил к себе бродяжку. Пацан вошел в церковь, перекрестился у порога и – бочком-бочком – пробрался поближе к иконам.

Глядя на грустный лик распятого Христа, он сглотнул подступившие к горлу слезы умиления и стал говорить про себя: «Боженька наш, любимый. Наверное, совершил я тяжкий грех, раз наказал ты меня потерей памяти. Но все равно тебя люблю. И ты меня тоже любишь, раз поворачиваешь на правильный путь. Ты, Боженька, меня прости, а еще прости моего благодетеля, дядю Бориса. Пошли ему милости неземной, пусть сволочь-начальник жилконторы не выселяет его из подвала, а то куда ему идти – зимой? Пусть его дети на него не сердятся, жена простит. Если бы я мог, Боженька, я бы сам ему помог. Но нету у меня такой силы. Поэтому вся надежда на тебя. Аминь».

Конечно, Бог ничего не ответил ему, но на сердце было тепло и спокойно. Хотелось верить, что молитва дошла до божественных ушей.

Он простоял в церкви несколько часов. Кончилась служба, а он все просил и просил здоровья для Бориса, счастья для тех, кто разрешил ему копаться на свалке в поисках бутылок, солнца и радости всем живым существам, созданным Богом. Слезы так и лились из его глаз. Растроганные служки и прихожане совали ему в руку деньги.

Пацан вернулся в подвал и застал неприятную картину: Борис, кряхтя, вытаскивал из подвала свой нехитрый скарб. У подъезда стоял толстый человек в дорогом черном пальто и грозно следил за Борисом.

– Что случилось? – шепотом спросил Пацан, оглядываясь на грозного человека.

– Выселили, – ответил Борис. – Сволочь начальник! Дал бы еще хоть пару недель, до весны…

– Пожалуйста… – Пацан был готов зарыдать. Оставаться на ночь на морозе ему было просто страшно.

– Кто такой? – сердито спросил начальник жилконторы. – Документы есть?

– Беспамятный он, – ответил Борис. – Больной человек.

Пацан молча принялся помогать Борису.

– Ладно, – внезапно сказал человек в черном пальто. – До тепла – живите. Только смотри у меня, Борька, чтоб ни блох, ни крыс… Только раз кто-нить пожалуется – сразу в ментовку сдам.

Борис изумленно икнул. Черное пальто важно направилось в подъезд.

– Ну, Пацан, благость на тебя спустилась, – проникновенно сказал Борис. – Чудо воистину.

Вещи пришлось таскать обратно. Ночью Пацан не спал – уставившись в грязный потолок, шептал молитвы и улыбался.

Утром в подвал робко постучали. Борис, сердито ворча, сполз с топчана и открыл дверь. На пороге стояла женщина – немолодая, но еще красивая, испуганно-удивленная. Она увидела заросшего щетиной Бориса и прижала к щекам ладони. Он тоже остолбенел.