Этика - Бенедикт Спиноза

Эта печаль еще более поддерживается, если человек воображает, что другие порицают его; это доказывается таким же образом, как и королларий пол. 53 этой части.

Эта печаль, сопровождаемая идеей нашей слабости, называется приниженностью; радость же, происходящая от представления самого себя, называется самолюбием или самодовольством. И так как это повторяется каждый раз, как только человек созерцает свои добродетели или свою способность к деятельности, то отсюда и следует, что каждый охотно рассказывает о своих действиях и желает показывать силы как своего тела, так и души, и оттого люди бывают тягостны друг другу. А из этого опять следует, что люди по природе завистливы (см. схол. пол. 24 и схол. 32 этой части) или радуются слабости себе равных и, напротив, печалятся при виде их доблестей. Ибо каждый всякий раз, как воображает свои действия, испытывает радость (по пол. 53 этой части), и тем большую, чем действия его выражают больше совершенства, и чем отчетливее он их воображает, т. е. (по тому, что сказано в схол. 1, пол. 40 части 2) чем более он может их отличать от других и созерцать как особые вещи. Поэтому каждый при созерцании самого себя будет больше всего радоваться тогда, когда он созерцает в себе нечто такое, что он отрицает в остальных. Но если то, что он утверждает о себе, относится к общей идее человека или животного, тогда он радуется не так сильно; наоборот, он будет печалиться, если вообразит, что его действия сравнительно с действиями других слабые, и эту печаль (по пол. 28 этой части) он будет стремиться устранить, и притом тем, что будет превратно толковать действия подобных себе или приукрашивать, насколько возможно, свои собственные. Из этого открывается, что люди по природе склонны к ненависти и зависти, чему содействует также и само воспитание. Ибо родители обыкновенно возбуждают детей к доблести только одним стимулом чести и зависти. Но здесь остается, может быть, то недоразумение, что нередко мы удивляемся доблестям людей и почитаем их. Для устранения его я прибавлю следующий королларий.

Каждый завидует доблести только равного себе.

Зависть есть сама ненависть (см. схол. пол. 24 этой части), или (по схол. пол. 13 этой части) печаль, т. е. (по схол. пол. 11 этой части) аффект, которым сдерживается способность или стремление человека к деятельности. Но человек (по схол. пол. 9 этой части) не стремится ничего делать и не желает ничего, кроме того, что может вытекать из данной его природы. Следовательно, человек не будет желать, чтобы его хвалили за какую-нибудь способность к деятельности или (что то же) за какую-нибудь добродетель, которая свойственна природе другого и чужда его собственной. Поэтому его пожелание не может встречать затруднения, т. е. (по схол. пол. 11 этой части) он не может печалиться оттого, что он видит в ком-нибудь, на него не похожем, какую-нибудь добродетель, и, следовательно, он не может и завидовать ему, но может завидовать равному, который предполагается одинаковой с ним природы, – что и требовалось доказать.

Итак, когда мы говорили выше в схол. положения 52 этой части, что мы почитаем человека потому, что удивляемся его благоразумию, храбрости и проч., то это бывает потому (как видно из самого положения), что мы воображаем, что эти добродетели особенно свойственны ему и не составляют чего-нибудь общего с нашей природой; и поэтому мы будем завидовать им не более, чем деревьям в высоте и львам в силе, и проч.

ПОЛОЖЕНИЕ LVI

Есть столько видов радости, печали, пожелания и, следовательно, каждого аффекта, который составляется из них, как, например, душевного колебания, или который производится от этих последних, а именно любви, ненависти, надежды, страха и проч., сколько есть видов предметов, которые производят на нас действие.

Радость и печаль, и, следовательно, аффекты, которые из них составляются или от них производятся, суть страсти (по схол. пол. II этой части), но мы (по пол. 1 этой части) необходимо страдаем, поскольку имеем неполные идеи, и поскольку имеем их (по пол. 3 этой части), постольку лишь и страдаем, т. е. (см. схол. I пол. 40 части 2) постольку лишь необходимо страдаем, поскольку воображаем, другими словами (см. пол. 17 части 2 с его схол.), поскольку испытываем действие аффекта, который заключает в себе природу нашего тела и природу внешнего тела. Таким образом, природа каждой страсти должна раскрываться так, чтобы в этом выражалась природа предмета, который возбуждает аффект. А именно, радость, которая происходит, например, от предмета А, заключает в себе природу самого предмета А, а радость, которая происходит от предмета В, заключает в себе природу самого предмета В; и следовательно, эти два аффекта радости различны по природе, потому что происходят от причин различной природы. Таким же образом аффект печали, происходящий от одного предмета, отличен по природе от печали, происходящей от другой причины; и это же самое нужно разуметь относительно любви, ненависти, надежды, страха, колебания души, и проч. И поэтому необходимо существует столько видов радости, печали, любви, ненависти и проч., сколько есть видов предметов, которые производят на нас действие. Но пожелание есть сама сущность или природа каждого, поскольку она рассматривается определяемой к известному действию каким– нибудь данным ее состоянием (см. схолию пол. 9 этой части). Следовательно, судя по тому, как каждый от действия внешних причин испытывает тот или другой вид радости, печали, любви, ненависти и проч., т. е. судя по тому, как его природа устраивается таким или другим образом, и пожелание его необходимо бывает такое или другое, и природа пожелания одного должна отличаться от природы пожелания другого настолько, насколько разнятся между собою аффекты, от которых происходит каждое пожелание. Итак, существует столько видов пожелания, сколько есть видов радости, печали, любви и проч., и, следовательно (как это уже показано), сколько есть видов предметов, которые производят на нас действие, – что и требовалось доказать.

Между видами аффектов, которых (по пред. пол.) должно быть весьма много, выдаются роскошество, пьянство, сладострастие, корыстолюбие и честолюбие, которые суть не что иное, как понятия любви или пожелания и которые раскрывают природу этих двух аффектов посредством предметов, к которым относятся. Ибо под роскошеством, пьянством, сладострастием, корыстолюбием и честолюбием мы понимаем не что иное, как неумеренную любовь или пожелание пировать, пьянствовать, иметь половые удовольствия, богатство и славу. Кроме того, эти аффекты, поскольку мы их отличаем от других лишь по предмету, к которому они относятся, не имеют противоположных себе аффектов. Ибо умеренность, которую мы обыкновенно противопоставляем роскошеству, трезвость, которую противопоставляем пьянству, и, наконец, целомудрие, противопоставляемое сладострастию, не суть аффекты или страсти, но указывают на силу души, которая умеряет эти аффекты. Остальных же видов аффектов я не могу объяснить здесь (так как их столько, сколько видов предметов), и даже если бы мог, то в этом нет необходимости. Ибо для нашей цели, именно для определения силы аффектов и власти души над ними нам достаточно иметь общее определение каждого аффекта. Достаточно, говорю я, понимать общие свойства аффектов и души для того, чтобы можно было определить, какова и как велика власть души в деле умерения и сдерживания аффектов. Итак, хотя и велико различие между тем и другим аффектом любви, ненависти или пожелания, например между любовью к детям и любовью к жене, однако не наше дело разбирать эти различия и исследовать далее природу и происхождение аффектов.

ПОЛОЖЕНИЕ LVII

Какой бы то ни было аффект всякого индивидуума отличается от аффекта другого настолько, насколько сущность одного отличается от сущности другого.

Это положение следует из акс. 1, которую см. после леммы 3 схол. пол. 13 части 2. Но тем не менее мы докажем его на основании определений трех первоначальных аффектов. Все аффекты относятся к пожеланию, радости или печали, как показывают данные нами их определения. Но пожелание есть сама природа или сущность каждого (см. его опред. в схол. пол. 9 этой части); следовательно, пожелание каждого индивидуума отличается от пожелания другого настолько, насколько природа или сущность одного отличается от природы или сущности другого. Далее, радость и печаль суть страсти, которыми увеличивается или уменьшается, поддерживается или стесняется способность или стремление каждого сохранять свое существование (по пол. 11 этой части и его схол.). Но под стремлением сохранять свое существование, поскольку оно относится вместе к душе и к телу, мы разумеем позыв и пожелание (см. схол. пол. 9 этой части); следовательно, радость и печаль есть само пожелание или позыв, поскольку он увеличивается или уменьшается, поддерживается или стесняется внешними причинами, т. е. (по той же схол.) есть сама природа каждого. Поэтому радость или печаль каждого отличается от радости или печали другого настолько, насколько природа и сущность одного отличается от природы и сущности другого и, следовательно, какой бы то ни было аффект всякого индивидуума отличается от аффекта другого настолько и проч., – что и требовалось доказать.