Блудное художество - Далия Трускиновская

Опять же - именно этот медальон спас ему жизнь, и Левушка не хотел с ним расставаться как с предметом, приносящим удачу.

Но амурный разговор был прерван Шварцем, который доложил: сегодня-де вздымают над крыльцом архива железный глобус, он сам проходил, видел - народ толпится, непременно где ротозеи - там и шуры, так не угодно ли его милости отрядить полицейскую команду для поддержания порядка?

– Мог бы старый черт Миллер и предупредить, - буркнул Архаров. - Мало мне с ним было хлопот…

И точно, хлопот за почти четыре года архаровского обер-полицмейстерства хватило.

Федор Иванович Миллер достался ему в наследство от бывшего обер-полицмейстера Юшкова, сбежавшего от чумы, вместе со всеми затеями неугомонного немца. К тому времени знаменитый путешественник, историограф, академик был уже не столь красив и силен, как в молодости, сильно болел, но по-прежнему бывал то язвителен, то чрезвычайно весел, склонен к остроумным и причудливым мыслям, но при этом - вспыльчив и суров. Кстати сказать, спервоначалу был он отнюдь не Федор и не Иванович, а Герард Фридрих, но Россия с европейскими именами не церемонилась.

Десять лет назад Миллер был назначен главным надзирателем московского воспитательного дома, с оставлением при Академии Наук в звании историографа, а через год определен начальником Московского архива иностранной коллегии (ныне Московский. главный архив министерства иностранных дел). Архив находился в самом бедственном положении. Ценнейшие документы, хранившиеся в подвалах старых кремлевских приказных палат, были в запустении. В год шелковой революции их извлекли оттуда, перевезли в бывшее Ростовское подворье на Варварке, на углу Рыбного переулка, и едва не погубили - место было низменное, неподалеку от Москвы-реки, да и сложили сундуки с друвними грамотами в подваах да в каких-то ветхих амбарах. Подвалы затоплялись в половодье, а в амбарах бумаги нещадно истреблялись мышами и крысами. Четыре года пришлось сжечь собранные в девять сундуков остатки архивных дел, причем сгребали их и укладывали в сундуки лопатами - до такой степени все сгнило и расползлось.

В Москву Миллер просился уже давно, сознавая важность для науки кремлевских архивов и страстно желая их раскопать. Переехав и определившись на службу в Московский архив иностранной коллегии, он ознакомился с состоянием дел, ужаснулся и стал настаивать на приобретении нового здания. Когда государыня в 1767 году приезжала в Москву для открытия Уложенной комиссии, Миллер выпросил у нее денег для покупки дома князя Голицына в Хохловском переулке. Дом, стоящий особо, в отдалении от иных построек, и потому безопасный от пожаров, был куплен на средства из постовых доходов, а далее началось самое страшное - починки, переделки и исправления. Княжеские хоромы немало обветшали, пришлось чинить и стены, и фундамент, для бережения от пожара в двух палатах деревянные полы заменили чугунными и каменными, навесили железные двери и решетки на окна, причем ради похвальной экономии взяли и листовое железо для кровли, и решетки, и оконные железные затворы, и чугунные плиты для полов, и даже лестничные ступени из разобранных кремлевских приказных палат.

Все эти работы проводились с той степенью безалаберности, которая прямо-таки восхищала Архарова в первые месяцы его обер-полицмейстерской службы: даже не удосужились обнести забором двор, и через него ходили все, кому не лень, прихватывая все, что плохо лежит. И более того - в пустых и не запертых палатах повадились прятаться голицынские крепостные девки. К новым владениям архива примыкала усадьба управляющего московскими имениями Голицына - оттуда они и прибегали, спасаясь от побоев. «Явочные» о нахождении этих девок в пустых палатах и ссорах чиновников Московской конторы иностранных дел с управляющим как при Юшкове поступали в полицейскую канцелярию, так и при Архарове продолжали поступать - с кратким лишь перерывом на время чумы.

Лишь недавно архив был достроен, привезены и расставлены особые застекленные шкафы - чтобы не было нужды, в сундуках и укладках. Миллер, семидесятилетний, уже три года как парализованный, но душевно бодрый, руководил работами с прежней горячностью. Вот ведь и до железного глобуса додумался - чтобы обозначить причастность архива к делам иностранным. А в Москве всякая вывеска тут же толпу собирает - нетрудно представить, сколько фурору произведет огромный глобус… праздник для шуров, а не глобус, черти б его побрали!…

– Гутен таг, герр Шварц! - воскликнул Левушка. И, балуясь, полез обниматься. Немец перенес это стоически, почитай что героически.

Бесстрашный Левушка четыре года кряду все не мог придумать, чем бы допечь Шварца. Черная душа имела для таких молодецких наскоков непоколебимое спокойствие - спокойствие крупного пса, чью тяжелую лапу избрал для своих упражнений месячный котенок.

Архаров обычно наблюдал за Левушкиными проказами с любопытством - ссоры он не желал, но ссоры бы и не вышло, а посидеть зрителем в партере при этаком поединке занятно.

– А я анекдот вычитал, - похвалился Левушка. - Словно для нас напечатали. Про прусского короля Фридриха, которого мы еще при Елизавете Петровне били.

Архаров посмотрел на Шварца - нет, немец вроде не был пруссаком и не должен был обидеться. Хотя еще его деды русскому трону служили, но черт ли эти национальные обиды разберет…

– Как-то Фридрих вздумал посетить берлинскую тюрьму. Там, надо полагать, такие же застенки, как у нас - по двадцать арестантов в каморке с конское стойло, мужики с бабами вместе, - начал Левушка. - Взял с собой тюремного коменданта, пошел, вошел в камеру. Преступники его узнали, попадали на колени и наперебой завопили, что невиновны, что попали сюда ошибкой или промышлением злых врагов, и все они - люди верноподданые и порядочные.

– Дело знакомое, - согласился Шварц.

– Наслушались, - подтвердил Архаров.

– А один разбойничек стоит себе в сторонке, ни о чем не просит. Фридрих подходит к нему и спрашивает: «Ты, поди, тоже белокрылый ангел, а попал сюда по ошибке?» «Никак нет, ваше величество! Я лесной налетчик, сижу за грабеж!»

Почему-то Левушка отрапортовал за грабителя примерно как солдат на плацу, браво и с веселой гордостью за свое звание.

– Тут Фридрих обернулся к тюремному коменданту и говорит… - Левушка сделал паузу, чтобы собрать внимание и преподнести неожиданный выверт прусского короля во всем его блеске: - «Немедленно вышвырните отсюда этого негодяя, чтобы он не оскорблял своим присутствием порядочных людей!»

Архаров расхохотался, да так, что Шварца несколько накренило от него - двигаться вместе со стулом от заржавшего, как стоялый жеребец, начальника он не мог, открыто шарахнуться - тоже.

Приступы хохота с Архаровым случались именно в таких случаях - когда являлось на свет нечто вовсе неожиданное.

Левушка был доволен беспредельно.

– Что, Карл Иванович, не проделать ли такое и у нас в полицейско й конторе? - спросил он.

Архарову понравилось это «у нас» - юный друг не корчил из себя столичную райскую птицу, залетевшую случайно в московский курятник. И вообще он несколько изменился - лицо суше стало, что ли, юношеский голос - гуще?

Шварц понял подначку.

Вся Москва толковала, что у него в застенках и невинные сидят. Что бывают наказуемы до тех пор, пока не возведут на себя поклепа - лишь бы спустили наконец с дыбы. Что и сам кнутобойничает в охотку.

Ответить нужно было и так, чтобы не поссориться с Архаровым.

Вся Москва и о другом толковала - что новоявленный обер-полицмейстер навербовал полицейских из всякого сброда, среди которого бывший мортус - отнюдь не редкость, а обычное явление. Шварц же знал, как все это происходило, - те же Федька и Тимофей не корчили из себя невинных, прямо выложили свое прошлое - чтобы с облегченной душой честно служить тому, кто их признал достойными службы. Брякнешь сдуру о налетчике, которого Фридрих неосмотрительно выпустил на свободу, - три года не расхлебаешь, потому что бывший преображенец Архаров не по-дворянски злопамятен, это за версту видно.

– Такое могло быть совершено только раз, - сказал Шварц, обдумав ответ. - И только для того, чтобы разнеслась весть. Выгоднее говорить о себе правду даже в застенке, нежели лгать, полагая своего государя глупее себя, - вот что хотел сообщить верноподданным его величество. И ради этого был выпущен на свободу один человек, который, возможно, раскаялся и стал полезным членом общества.

Левушка и Архаров переглянулись. Похоже, Шварц действительно считал такое чудо возможным.

– Скучно ты растолковал, Карл Иванович, - только и заметил Архаров, и тут же перешел к иным делам. Левушка же засобирался - он положил себе до вечера проехаться с визитами. Уговорились ужинать вместе у Архарова, и поручик Тучков отправился развлекаться.

Некоторое время спустя прибыл Клашка Иванов - но без Марфы. И выглядел весьма смущенным.