Блудное художество - Далия Трускиновская

Наконец на телегу нагрузили всю добычу - трех покойников, одного связанного пленника и окровавленного беглеца.

– Ваша милость, чего прикажете? - спросил Тимофей.

– Едем все в контору. Садись сбоку, как на чумной фуре сиживал… Канзафаров! Побудь тут до рассвета. Вряд ли, что после всего шума сюда кто-то сунется, но ты погуляй вокруг, авось чего приметишь…

– Учителишка, поди, уже у нас в подвале, - заметил Тимофей, взбираясь на телегу. - Вот бы сразу и допросить…

Но Архаров мог держать пари, что кавалера де Берни изловить не удалось!

И точно - оказалось, что зловредный француз, ранее повредивший ногу, угодил в какую-то колдобину, не отойдя и полусотни сажен от дома вдовы Огарковой. Постоял, потосковал - и заковылял обратно, да так шустро! Архаровцы, следившие с немалого расстояния, не успели добежать - а он уже колотился в дверь и вопил по-французски весьма пронзительно.

– Клаварош, чего он вопил? - спросил Архаров.

– Требовал впустить. Кричал, как будто за ним разбойники гонятся.

– Ничего больше?

– Именно это, ваша милость.

– Черти б его драли… Кой час?

– Третьи петухи уж прокричали, ваша милость, - вместо Клавароша ответил Тимофей.

До восхода оставалось часа два, не более. Архаров подумал - и велел ехать за Матвеем, может, еще удастся спасти раненого. Сам же потребовал к себе в кабинет пленника.

Пленник, как он и думал, оказался из мазов, из тех, что промышляют не в самой Москве, а окрест нее. До сих пор этот детина с московским обер-полицмейстером не встречался и понятия не имел, что столь значительная персона умеет орать на байковском наречии, применяя все его заковыристые словечки весьма точно.

Архаров велел позвать Сергея Ушакова и оставил его в кабинете с пленником, чтобы тот растолковал пользу немедленного и чистосердечного признания. Сам же отправился в мертвецкую, откуда за ним прислали.

– Ваша милость, не думали, не чаяли… - так встретил его смотритель мертвецкой Агафон. Этот крепкий старик жил тут же, при Рязанском подворье, выполняя еще и обязанности сторожа, и его сразу призвали для приемки троих свежих покойников.

– Что там у тебя?

– Ваша милость, я-то знаю - одежду повреждать не велено… я тряпицей лишь…

Старик был взволнован.

– И что ты сделал тряпицей?

– Харю ему протер, гляжу - а он баба…

– Кто - баба?

Агафон подвел обер-полицмейстера к лавке, где лежало тело в распахнутом армяке. Сажа с лица была кое-как стерта.

– Баба, и все при ней, я пощупал, ваша милость… И стриженая, без кос…

– Дожил ты, дед Агафон, покойниц щупать, - пошутил Архаров. На самом деле он был сильно озадачен - мало ему было недоразумений вокруг подвала, так еще и переодетая мужиком баба.

– Так одежду повреждать не велено…

– Посвети-ка.

Баба оказалась немолодая. То есть, в ее годы придворная особа была еще девицей на выданье, но крестьянка уже приближалась к роковому порогу, за которым получала звание старухи. Изношенное тело и худое жалкое лицо не вызывали более у мужчин приятного волнения, а когда этого у бабы нет - тогда уж точно старость.

Архаров проявлял к женщинам довольно необычное любопытство. Ему нравилось исподтишка на них поглядывать, отмечая уловки кокетства - смех, ужимки, игру веером. Как всякий здоровый мужчина, он был рад случаю заглянуть в декольте, рад увидеть ножку выше колена. В гостях у отставного сенатора Захарова он от души порадовался французским картинам: пейзаж красивого парка в модном аглицком стиле, к толстой ветке привязаны качели, на качелях девица раскачивается, высоко задирая ноги, так что видны подвязки. Но все женщины и девицы были для него, в сущности, на одно лицо. В свое время он не признал на улице Дуньку, выскочившую к нему из кареты. Теперь - наверняка не признал бы тех девиц, с которыми бывал близок в Санкт-Петербурге. Вот разве что запомнилось одно необычное личико, тоже, кстати, суховатой лепки, с выдвинутым вперед острым подбородком… Так, может, потому и запомнилось, что среди бело-розовых и кругленьких - диковинка?…

Однако эта покойница в армяке чем-то была знакома…

Архаров некоторое время вглядывался в ее лицо, чтобы убедиться - она именно та, кого он уже не первый день числит в покойницах, да только все руки не доходят разобраться с Демкой и Тимофеем.

Память ничего внятного не подсказывала, но похоже, что перед ним лежала Тимофеева жена. Не по приметам, а по чутью…

Он особо не всматривался в нее, когда гнал прочь от крыльца полицейской конторы, он просто полагал, что именно так она должна была объявиться - в заброшенном подвале, задушенная.

Ничего не сказав Агафону, он пошел прочь из мертвецкой.

– Клашку ко мне Иванова, живо!

Прибежал Клашка.

– Скачи ко мне на Пречистенку, разбуди и доставь сюда моего Ивана… стой! Пусть Сенька закладывает экипаж… Сенька, Иван, Сашка… - Архаров задумался, припоминая, кто еще из его дворни был с ним в тот вечер, получилось, что лишь эти трое. Опять же, домой после ночных проделок лучше возвращаться в карете, а не в седле.

Клашка убежал, а Архаров пошел обратно в кабинет.

Там Ушаков уже успел потолковать с пленником и внушить ему, в чем его выгода.

– Ваша милость, прикажите позвать писаря, он все доложит, как было, - сказал Ушаков. - Звать его Данилой Журавлевым, по прозванию Циглай, из коломенских мещан. Он, понятно, все без разбору валит на покойного Скитайлу, да только, ваша милость… он такое городит, что проверять придется…

– Ну и что он городит? - спросил Архаров, садясь за стол. - Станови его предо мной, Ушаков, да все свечи зажги.

– Божится, будто Скитайла прознал про клад с золотой посудой от кого-то из наших.

– Прелестно, - сказал, помолчав, Архаров. - Теперь ты сам говори, Циглай.

– Я, барин милостивый, от Скитайлы слыхал! У него дружок какой-то у вас тут, и он Скитайле наговорил, будто полицейские клад ищут, и чтобы Скитайла поглядывал, его на место наведут, а слам - пополам…

– Выходит, кто-то нас выслеживал для Скитайлы, чтобы знать, где мы розыски ведем? - спросил Архаров. - Ну, ловко… додумались, сукины дети… Что скажешь, Ушаков?

– Мудрено уж больно, ваша милость. Ведь что вышло? Мы из подвала, и ваша милость изволила говорить, что понапрасну туда лазили, а они - шасть в подвал, где заведомо ни хрена нет?

– Так кто искал-то? - перебил его Циглай. - Одно дело вы, поглядели да и бросили, а иное дело Скитайла, он умеет клады отыскивать, у него и ладанка на кресте висит заговоренная на клады.

– Вот что, Циглай. Сейчас тебя отведут вниз, сиди, вспоминай, что ты про Скитайлина дружка помнишь, - велел Архаров. - Будешь умен - легко отделаешься. Начнешь запираться - для таких случаев у нас господин Шварц имеется, слыхал?

– Слыхал… - прошептал Скитайлин подручный. И по роже было понятно - что именно слыхал.

Циглая увели.

– Ваша милость, позвольте внизу до утра пересидеть, - сказал Ушаков. - Скоро Чкарь придет, будет кашу варить, самовар вздует, хлеба даст.

– Ступайте…

Проводив взглядом Ушакова, Архаров вздохнул - ему вдруг захотелось есть, и в ожидании экипажа стоило, пожалуй, присоединиться к полицейским. Непременно они знают, где Чкарь прячет свои припасы.

Он вышел из кабинета, больше всего на свете желая съесть ломоть ржаного хлеба, присыпанный солью, - давнее полузабытое удовольствие. Но в коридоре ему попался Устин Петров, и Архаров тут же вспомнил - с Устином связано некое недоразумение… он не догнал длинноногого мошенника, но к досаде примешалось еще что-то…

– Поди-ка сюда, Петров. Доложи внятно, как ты мошенника упустил.

Устин, повесив голову, встал перед начальством.

– Упустил по своей дурости… и бегаю плохо, ваша милость, виноват…

– А вот взял бы пистолет - и не упустил бы.

– Да, ваша милость.

– Вперед без оружия на дело не выходи. Не то с Вакулой спознаешься.

– Да, ваша милость.

– Ну так как же ты за ним гнался?

Архаров ощущал состояние Устина точно так же, как если бы Устин ему громко докладывал: при первых вашей милости словах я перепугался безмерно, а когда понял, что более вопросов о моем промахе не будет, расслабился; однако вопрос прозвучал, и мне вновь стало жутко при мысли, что придется сказать правду.

Устин не врал, признаваясь в своем неумении резво бегать. Однако тут была еще какая-то правда, которую он безнадежно пытался скрыть. Архаров вспомнил, как Устин чумной осенью пытался пострадать за убийство митрополита Амвросия, выгораживая тем самым истинного убийцу. Сейчас творилось нечто весьма похожее.

– Увидел, побежал, кричал ему, он не послушал, выскочил на Спиридоновку, а там и другой… они далеко от меня были, я лиц не разглядел…

– А что, должен был разглядеть?

– Да… там в окне свет горел…

– Так и ушли?

– Так и ушли, ваша милость.

– В какую сторону, к болоту или к Никитским воротам?

– К болоту…

– Дважды ты соврал, Петров, - спокойно сказал Архаров. - И лица ты видел, и не к болоту они убежали. Приди в себя и отвечай без вранья. Кто они были таковы?