Любовь по-французски - Коллектив авторов

Если ее не находили на птичьем дворе, тогда надо было искать в глубине парка, на зеленом холмике среди «скал»; это была игрушечная «пустыня», уединенный уголок, как у Руссо в Эрменонвиле, – три камешка и кустик вереска. Усевшись там в тени, она пела во весь голос, читая «Надгробные слова» Боссюэ или другой столь же душеспасительный труд. Если ее и там не оказывалось, значит, она каталась верхом где-нибудь среди виноградников, заставляя мирную деревенскую лошадку скакать через канавы и подпорки, поддерживающие виноградные лозы, с невозмутимым хладнокровием дрессируя для своей забавы бедную клячу. Если же Эммелины не было ни на виноградниках, ни в «пустыне», ни на птичьем дворе, она наверняка сидела за фортепьяно, разбирая какой-нибудь новый клавир-аусцуг. Вытянув шейку, она впивалась глазами в черные значки, и от волнения у нее дрожали руки; она вся была поглощена чтением нот, вся трепетала от радостного ожидания: вот сейчас под ее пальцами зазвучит прекрасная мелодия, звуки сложатся в стройную музыкальную фразу. Но если и табурет, стоявший перед фортепьяно, пустовал, – вы, несомненно, увидели бы хозяйку дома у камелька: вот она, бросив у огня диванную подушку, примостилась на ней и помешивает щипцами раскаленные угли. Рассеянный взгляд ее ищет в прожилках мраморной облицовки камина, на которой дрожат отсветы пламени, человеческие лица, фигуры фантастических животных, пейзажи, – множество образов питает ее грезы; забывшись в этом созерцании, она порой не замечает, что раскаленные щипцы прожигают ей носок туфли.

«А ведь она и в самом деле сумасбродка», – скажете вы. Что ж, сударыня, я ведь не роман сочиняю, и вы прекрасно это заметили.

Но так как, невзирая на свое сумасбродство, Эммелина была еще и умна, у нее как-то незаметно, без всяких стараний с ее стороны, составился собственный кружок из умных людей, собиравшихся в ее доме. Г-ну де Марсану в 1829 году пришлось выехать в Германию по делу о наследстве, которое, кстати сказать, ничего ему не принесло. Не пожелав взять с собою жену, он доверил ее попечениям своей тетки, маркизы д’Эннери, и та приехала на «Майскую мельницу».

Г-жа д’Эннери любила светскую жизнь; она была прекрасна в прекрасные дни Империи и до сих пор все еще выступала с шаловливым достоинством, словно влачила за собой длинный шлейф нарядного платья. Старый веер с блестками, неразлучный спутник маркизы, служил ей ширмочкой, из-за которой лукаво выглядывали только ее глаза, когда она позволяла себе отпустить какую-нибудь вольную шуточку, что случалось довольно часто; но она никогда не забывала о правилах приличия и, лишь только опускала веер, тотчас опускала долу и глаза. Сначала ее взгляды и речи до крайности удивляли Эммелину, ибо при всех своих сумасбродствах г-жа де Марсан была на редкость чиста душой. Забавные рассказы маркизы, ее воззрения на брак, улыбочки, с которыми она говорила о знакомых супружеских парах, унылые возгласы «увы!» в повествовании о ее собственной невозвратной молодости – все это поражало Эммелину, и она то впадала в глубокое раздумье, то предавалась безудержной радости, – словно в детстве, когда ей читали вслух какую-нибудь захватывающую волшебную сказку.

Старухе маркизе показали «Аллею вздохов», и это место ей, само собой разумеется, понравилось; прохаживаясь с ней по дорожке, Эммелина сквозь целый ливень вздорных глупостей смутно видела в рассказах старухи самую суть вещей, то есть, попросту говоря, – образ жизни парижан.

Они прогуливались вдвоем каждое утро и доходили до леса Ла-Рошет; г-жа д’Эннери тщетно пыталась заставить племянницу рассказать историю ее любви и всячески выпытывала у нее, что же происходило в тот таинственный год, когда девица Дюваль встретила в Париже г-на де Марсана и он стал за ней ухаживать; маркиза спрашивала, смеясь, бывали ли у них свидания, поцеловались ли они хоть раз до свадьбы – словом, как зародилось меж ними пламя страсти. Эммелина всю свою жизнь хранила об этом молчание; может быть, я ошибаюсь, но, мне кажется, тут причиной было то, что она ни о чем не могла говорить без насмешки, а шутить над этим она не желала. Видя, что все ее старания напрасны, старуха переменила тактику и однажды спросила, жива ли еще в сердце Эммелины, после четырех лет супружества, столь необычная любовь.

– Люблю его все так же, как и в первый день, – ответила Эммелина, – и буду любить до последнего дня жизни.

Услышав эти слова, г-жа д’Эннери остановилась и торжественно поцеловала племянницу в лоб.

– Дорогое дитя, – сказала она, – ты заслуживаешь счастья, а как должен быть счастлив человек, любимый тобою! – Произнеся напыщенным тоном это изречение, она сразу разжала объятия и, выпрямившись, добавила игриво: – А мне казалось, что господин де Сорг умильно на тебя поглядывает.

Г-н де Сорг был молодой щеголь, поклонник моды, заядлый охотник и знаток лошадей; он часто приезжал на «Майскую мельницу» – скорее к графу, чем к его жене. Правда, он довольно умильно поглядывал на графиню, но какой же повеса, находясь в двенадцати лье от Парижа, не посматривает ласково на любую хорошенькую женщину? Эммелина никогда не обращала на него никакого внимания, только заботилась как хозяйка дома, чтобы ему было хорошо. Он был ей совершенно безразличен, а после замечания тетушки она втайне возненавидела его и не могла подавить в себе это чувство. Но случилось так, что именно в день разговора о нем с маркизой, возвращаясь домой, она увидела во дворе уже знакомую ей карету г-на де Сорга. Через минуту появился и он сам и, поздоровавшись с Эммелиной, выразил сожаление, что слишком поздно возвратился из деревни, где он провел лето, и поэтому уже не застал г-на де Марсана. При виде этого человека Эммелина не могла скрыть некоторой взволнованности, вызванной не то отвращением, не то глубоким удивлением, – она покраснела, и гость это заметил.

В качестве постоянного посетителя Оперы и человека, содержащего двух-трех фигуранток, которым он давал по сто экю в месяц, г-н Сорг мнил себя истым донжуаном и считал необходимым выдерживать эту роль. Направляясь к столу, он решил узнать, насколько графиня де Марсан увлечена им, и для испытания крепко сжал ей руку. Она вздрогнула всем телом, так новы были для нее подобные впечатления; для самодовольного фата этого было вполне достаточно, он опьянел от гордости.

Целый месяц тетушка уверяла, что г-н де Сорг – «обожатель» Эммелины, это был неистощимый источник старомодных шуточек и насмешек, которые Эммелина выслушивала скрепя сердце, лишь по доброте сердечной заставляя себя терпеть все это. По каким причинам старухе маркизе был любезен «обожатель» Эммелины, а что в нем нравилось ей меньше – этого, к счастью или к несчастью, невозможно не только сказать, а даже и угадать. Но нетрудно себе представить, какое действие производили на Эммелину тетушкины воззрения; старуха подкрепляла их примерами, почерпнутыми в современной истории нравов, и принципами благовоспитанных людей, которые искусны в науке любви, как учитель танцев в фигурах кадрили. В книге, столь же опасной, как и те связи, о которых говорит ее название, есть одна глубокая мысль, пожалуй, недостаточно оцененная: «Ничто так не развращает молодую женщину, – говорится там, – как уверенность в развращенности тех людей, коих она обязана уважать». Однако речи г-жи д’Эннери пробуждали в душе Эммелины совсем иные чувства. «Что мне делать, – думала она, – если свет так устроен?» Постоянно ее тревожили мысли об отсутствующем муже; ей так хотелось, чтобы он был подле нее, когда она мечтает у огня; по крайней мере, можно было бы посоветоваться с ним, спросить у него правду – он, должно быть, знает жизнь, ведь он мужчина; Эммелина чувствовала, что ей не надо бояться той правды, которую она услышит из любимых уст.

Она решила написать мужу и пожаловаться ему на тетушку. Письмо было написано и запечатано, и Эммелина уже собиралась послать его, как вдруг по странному свойству своего характера она, смеясь, бросила это послание в огонь. «До чего я глупа! Нашла о чем беспокоиться! – сказала она про себя с обычной своей веселостью. – Неужели я испугалась этого красавчика с умильным взором?» Как раз в эту минуту вошел г-н де Сорг. Очевидно, дорогой он принял самые смелые решения, ибо тотчас же затворил дверь, затем, не произнеся ни слова, схватил Эммелину в объятия и поцеловал ее.

Она онемела от изумления и вместо ответа дернула за шнурок звонка. Г-н де Сорг в качестве опытного донжуана тотчас все понял и удрал. В тот же вечер он написал графине длинное письмо, и с тех пор его на «Майской мельнице» больше не видели.

Эммелина никому не рассказала о своем приключении. Она увидела в нем урок для себя и повод для размышлений. Расположение духа ее нисколько не испортилось, но вечером, когда г-жа д’Эннери, по своему обыкновению, перед тем как удалиться на покой, поцеловала ее, она слегка вздрогнула.