Макамы - Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири

Шейх промолвил:

— Этот юный ловец жемчужин не посрамит гордой славы Серуджа.

Я воскликнул:

— Да, сразу видно, твоего это дерева плод, искра огня твоего в нем живет!

Абу Зейд догадку мою подтвердил и сметливость мою похвалил, а потом спросил:

— Не зайти ли нам в какой-нибудь дом, где чашу вина мы могли бы распить вдвоем?

Я сказал:

— Горе тебе, ты людей к благочестию призываешь, а сам о нем забываешь!

В ответ он притворно усмехнулся, от меня отвернулся, прочь пошел, но потом вернулся и сказал:

— Запомни-ка на прощание еще одно назидание:

Душу вином омывай от печалей!Тем же, кто станет тебя упрекать,Ты отвечай: «Ведь потом покаяньемЯ, как и ты, буду грех свой смывать!»

Затем добавил:

— Что ж до меня, то я пойду, себе такой уголок найду, где можно и утром и вечером пить и никто не станет за это корить. Я вижу, компания моя тебе не годится и ты не умеешь веселиться. Нам с тобою не по пути — посторонись в дай мне пройти. Подсматривать за мной не пытайся и выслеживать меня не старайся!

Говорит аль-Харис ибн Хаммам:

— Тут он покинул меня и пошел, как видно не думая возвращаться; я же в огорченье вздыхал: «Лучше бы вовсе нам не встречаться!»

Перевод В. Кирпиченко

Девичья макама

(сорок третья)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Зашвырнула меня разлука мучительная, занесло путешествие утомительное в такие места, где мог любой проводник заблудиться, а славный герой — от страха ума лишиться. Растерянный, одинокий, я не стал проклинать свой жребий жестокий, а старался тревоги сердца унять и верблюдицу утомленную не уставал погонять. И выигрыш и проигрыш разом мне выпадали, то надежду дарили, то ее отнимали, а моя верблюдица то как ветер неслась, то шагом плелась, пока солнце не двинулось на покой и свет не померкнул дневной. Я испугался наступления темноты, побоялся нападения войска ночной черноты и не знал, как мне ночь скоротать: то ли верблюдицу привязать, в плащ завернуться и у ног ее на ночлег растянуться, то ли страх превозмочь и наугад погрузиться в ночь.

Пока я обдумывал решение, снимая сливки разумного мнения, вдруг у подножия темной скалы — о чудо! — мне привиделась тень верблюда. Подумал я, что и хозяин верблюда тут же прилег отдохнуть, и к ним поспешно направил свой путь. Оказалось правильным мое суждение, в цель попало предположение: я увидел верблюдицу под седлом, а рядом ее владелец спал, укрывшись плащом. Я решил, что мне подождать придется, пока он от сна очнется, присел у его изголовья — и в тот же час зажглись светильники его глаз. Он чужого почуял, встрепенулся, испуганно отшатнулся и спросил, приглядываясь сквозь мрак:

— Кто ты — друг или враг?

Я сказал:

— Я путник ночной, потерявший дорогу. Помоги мне — и я приду к тебе на подмогу.

Он откликнулся радостно:

— Отбрось тревоги, пусть они сердце не отягчают — ведь не только родичи нас из беды выручают!

При этих словах дружелюбных отошли от меня заботы и к глазам подкралась дремота. Но незнакомец сказал:

— Не хвали ночной переход до утра![306] Ты согласен, что нам в дорогу пора?

Я ответил:

— Согласен, ведь я из тех, которые мнение друга чтут, и буду покорней тебе, чем сандалии, в которые ты обут.

Привлекло его мое поведение, а моя покорность вызвала одобрение, и, чтобы время зря не тянуть, мы отправились в путь, ехали всю тяжелую ночь, седел не покидая, дремоту едва одолевая, пока заря свое знамя не развернула и темноту не спугнула.

Когда же утро с лица своего убрало черное покрывало, разглядел я товарища нежданного, Аллахом мне данного, — это был Абу Зейд, предел надежд и мечтаний лучших, руководитель заблудших. Мы протянули друг к другу руки, как двое любящих, что сошлись после долгой разлуки, а потом свои тайны друг другу открыли и новости сообщили.

К утру моя верблюдица от усталости громко стонала; его же верблюдица резво, как страусенок, бежала. Такая неслыханная сила очень меня удивила, стал я верблюдицу разглядывать и о ней Абу Зейда расспрашивать.

Он сказал:

— У этой верблюдицы история удивительная, красивая и поучительная. Клянусь Аллахом, подобной истории ты никогда не слыхал! Если хочешь услышать — нужно сделать привал. А если не хочешь ее узнать — я не обижусь и буду молчать.

Охваченный любопытством, я согласился сразу и сделал свой слух мишенью его рассказа. Он сказал:

— Знай, что эту верблюдицу я в Хадрамауте[307] купил, хорошую цену за нее заплатил. Сила ее в долгих дорогах испытана, много кремней разбито ее копытами; быстро она пересекает пустыни, как пустится вскачь — пыл ее не остынет! Не знает она усталости и утомления, любую верблюдицу перегонит — людям на удивление; не нужна ей смола для того, чтоб залечивать раны; и голод и холод готова она выносить постоянно.

Своей покорностью сердце мое она всегда ублажала, но вдруг однажды от меня убежала, оставив мне только свое седло, а с нею вместе словно счастье мое ушло: горевал я, все прежние беды ничтожными мне показались, глаза мои распухли от слез и больше не открывались.

Так провел я три ночи и три дня. Силы покинули меня, не спал я, не ел, не мог подняться, готов был с жизнью расстаться. Наконец я пустился на поиски, обшаривал пастбища и дороги, обивал напрасно чужие пороги, думал — больше мне ее не видать, но никак не мог успокоиться и бросить искать. Вспоминал я, как резво она по пустыне бежала, как птиц быстрокрылых опережала, и мутили мне мысли эти воспоминания, а сердце терзали страдания.

Как-то, во время поисков, в бедуинском становище я отдыхал и громкий голос издалека вдруг услыхал:

— Эй, кто потерял хадрамаутскую, много дорог исходившую, своему владельцу верно служившую? От коросты она избавлена, клеймо у нее на коже поставлено, сбруя из ремешков на ней переплетена, горбом изогнута ее спина, всадника она украшает, по пустыне двигаться помогает, в путешествии дальнем незаменима, хозяином неизменно приближена и любима, никогда усталости не ощущает, боль никакая ей не мешает, подгонять ее палкой не нужно — всегда покорна она и послушна!

Сказал Абу Зейд:

— Приманил меня вестник, громко кричавший, радостной вестью о пропавшей. Побежал я к нему что было сил, учтиво его приветствовал, потом попросил:

— Верни поскорей пропажу мою — я большую награду тебе даю!

Он спросил:

— А что у тебя за пропажа? Скажи, и пусть за ошибку Аллах тебя не накажет.

Я ответил:

— Это верблюдица с крепкой высокой спиной, горб у нее словно холм большой, быстрый бег ее как птичий полет, ведро молока она каждый день дает. Бедуины в Йемаме[308] у меня ее торговали, двадцать монет мне за нее предлагали, да за нее и этого мало: такой верблюдицы нигде не бывало!

Услышав мои слова, он от меня отошел и сказал:

— Нет, ты не хозяин той, которую я нашел.

Я за ворот схватил его и стал обвинять во лжи, кричал ему:

— Находку свою покажи!

Был готов разорвать я на нем рубаху, а он повторял спокойно, без всякого страха:

— Ты ищешь другую, послушай, не надо злиться, умерь-ка свой пыл и перестань браниться! Или вот что предложу тебе я: в этом племени есть третейский судья. Безошибочно он дела решает, каждый ему доверяет. Если тебе он находку присудит — ты ее заберешь, а если откажет — успокоишься и уйдешь.

Не увидел я иного решения и печали своей утоления; пришлось мне рискнуть и согласиться к этому судье обратиться.

Вошли мы к шейху достойному, словно с птицей на голове[309], медлительному, спокойному; украшала его большая чалма, на челе виднелась печать справедливости и ума. Горько жалуясь, все я судье рассказал, а мой противник упорно молчал. Когда же опустошил я жалоб своих колчан, уверенный, что судья рассудит, где истина, где обман, достал мой спутник сандалию грубую, изношенную, владельцем забытую или брошенную, и с усмешкой сказал:

— Вот находка, которую я описал. Неужель за такую ему давали двадцать монет? Веришь ты этому или нет? Не иначе — он лжец и клеветник или недобрый шутник. Разве что этот упрямец старый имел в виду не двадцать монет, а двадцать крепких ударов, — пусть тогда он находку мою забирает и меня в обмане не обвиняет!

Судья сандалию повертел в руках, потом промолвил:

— Прости Аллах! Сандалия мне принадлежит, а твоя верблюдица в стойле моем стоит. Ступай поскорей, ее забери и впредь, сколько можешь, добро твори!

Я встал и сказал:

Клянусь пред вами Каабою[310] святойИ праведных паломников толпой:Не сыщется нигде судья такой!Да будет славен суд прекрасный твой,Пока верблюдов поит водопой!

А судья ответил без промедления, без всякого затруднения: