Печать василиска - Татьяна Корсакова

Аля уже не помнила, кто первым решил использовать площадку, которой заканчивался лодочный причал, в качестве танцпола: может, неугомонный Толик, а может, Эллочка. Танцевать едва ли не посреди озера в лучах закатного солнца – это же так романтично! Особенно, если правильно выбрать партнера. С выбором Эллочка определилась с первых часов своего пребывания в Полозовых воротах. Бедный, бедный Егор...

Сама Аля от танцев и безудержного веселья уже порядком устала, поэтому пристроилась на берегу под старой вербой рядом с Вадимом Семеновичем, который пребывал в лирическом настроении и наигрывал на отобранной у Толика гитаре что-то щемяще-красивое. Слушать его было одно удовольствие. Аля и слушала: прижавшись спиной к шершавому стволу, вытянув гудящие после танцев ноги и прикрыв глаза. Возможно, она даже задремала, потому что громкий смех и веселые голоса заставили ее вздрогнуть и открыть глаза.

Причина необычного оживления стала ясна, стоило только посмотреть в сторону озера. Уже изрядно подвыпившие Толик и Николай тащили по лодочному причалу упирающегося и заходящегося истошным криком товарища Федора.

– Какая жестокая выходка! – Вадим Семенович отложил гитару, проводил парней осуждающим взглядом. – Зачем же так с несчастным мальчиком?

Аля знала зачем, и от этого знания в сердце точно воткнулась острая игла. Николай решил-таки излечить товарища Федора от его страхов и метод лечения выбрал самый радикальный. Господи, только бы она ошиблась!

Она не ошиблась. Дотащив уже не орущего, а тихо поскуливающего товарища Федора до площадки, на которой в немом изумлении замерли Егор с Эллочкой, парни с радостным улюлюканьем столкнули его в черную озерную воду...

– Ну как же так можно?! – продолжал возмущаться Вадим Семенович. – Там же глубоко. Хоть бы поинтересовались, умеет ли бедный мальчик плавать.

Умеет ли бедный мальчик плавать...

К тому моменту, как Аля оказалась на площадке, товарищ Федор еще беспомощно барахтался на поверхности: не кричал, не звал на помощь, просто бил руками по воде. А остальные, все до единого, просто стояли и смотрели, как он тонет... Они не понимали, в хмельном своем веселье не могли допустить, что человек может не уметь плавать.

Аля сбросила босоножки в тот самый момент, когда голова товарища Федора исчезла под водой.

...Черная вода Мертвого озера ласковая, теплая, как парное молоко, и смертельно опасная из-за своей непрозрачной черноты. Лучи догорающего солнца прошивают ее острыми красными спицами – бесполезная красота, не помогающая, а мешающая. Ничего не видно, кроме этих лучей-спиц. И воздух в легких кончается...

Торопливый вдох, и снова расшитая лучами чернота. На сей раз глубже, много глубже...

Рука касается чего-то мягкого, уже почти хватает, но... воздуха больше нет, и перед глазами чернота реальная, от кислородного голодания...

Смотреть на тех, кто остался на причале, нет времени. Нет времени даже позвать на помощь. Не у нее нет времени – у товарища Федора...

А озеро глубокое, почти бездонное. Волосы, точно водоросли, липнут к лицу, легкие горят огнем. Еще чуть-чуть, последний рывок...

Под рукой что-то гладкое и узкое – портупея. Все – поймала! Теперь наверх, к воздуху. И не разжимать сведенных судорогой пальцев, ни в коем случае не разжимать...

Больно. Без воздуха больно, хочется сделать вдох. И тяжелое, неподвижное тело камнем тянет на дно. Сил нет, она не справится...

Пальцы разжимаются: медленно, один за другим. Прости, товарищ Федор... Уже почти разжались...

...Чья-то рука поверх ее ладони, сжимает, помогает... И вторая – вокруг талии, выжимает из легких остатки воздуха. Все, она больше не может...

...Воздух обжигает. Дышать не получается, получается только бестолково трясти головой и кашлять, прогоняя из легких остатки воды. Рядом кто-то есть, придерживает за плечи, не позволяет снова уйти под воду.

– Аля, ты как?! – голос знакомый, Егоров. – Аля!

Егор здесь же, в озере. Мокрые волосы прилипли ко лбу, а лицо испуганное.

– Где он? – кашель все еще разрывает легкие, но воздух больше не жжется. – Егор, где Федор?

– Там, – он кивает куда-то вверх, в сторону площадки. – Его уже вытащили. Аля, ты сама выберешься или тебе помочь?

– Алевтина, давайте руку! – А это Николай, судя по взгляду, уже совершенно трезвый, стоит на коленях на причале, тянет к ней обе руки. За его спиной маячит испуганный Толик.

– Он жив?!

– Аля, господи! Да дайте же вы руку! – Николай ложится животом на пирс, хватает ее за плечо, почти силой вытаскивает на площадку. Перед самым лицом чьи-то обутые в кеды ноги.

– Как ты? – и кеды, и голос принадлежат Толику, он присаживается перед ней на корточки, в глазах-пуговицах раскаяние пополам с каким-то другим, трудно дифференцируемым чувством. – Алечка, мы ж не хотели...

– Отвали!

Сейчас не до его извинений, и морду его печальную она видеть не может, она видит только одно – обтянутую мокрой рубашкой спину Гришаева. Гришаев стоит на коленях над распростертым на площадке телом, ругается вполголоса.

– ...Козлы, чуть пацана не угробили, – голос злой, но, помимо злости, в нем слышится облегчение. – Ну, давай же, товарищ Федор, открывай глаза. Труба зовет!

– Он дышит? – разговаривать с Гришаевым не хочется, но только он один знает, жив ли товарищ Федор.

Он долго не отвечает, то ли не слышит вопроса, то ли не знает, что сказать. Ну и хрен с ним! Она сама...

...Волосы у товарища Федора мягкие и от воды вьются мелкими кольцами, а лицо спокойное – неживое...

– Товарищ Федор! – она кричит и не узнает свой голос.

– Аля, тише! – на плечи ложатся тяжелые ладони, пытаются оттащить ее прочь. Егор.

– Пусти! – она вырывается, опять падает на колени. – Федор!

– Не ори, – Гришаев смотрит куда-то поверх ее головы, хмурится. – Все с ним в порядке. Сейчас очухается.

И, точно в подтверждение его слов, тело, еще секунду назад неподвижное и неживое, дергается, заходится кашлем. Гришаев подхватывает товарища Федора под мышки, поддерживает, не дает завалиться на спину.

– Видишь, живой твой товарищ Федор, – Егор обнимает ее за плечи, прижимает к себе.

Да, живой, но она должна убедиться...

Кашель переходит в хрип, потом в жалобные всхлипывания.

– Тише, тише, парень, все хорошо, – Гришаев ободряюще похлопывает товарища Федора по спине. – Открывай глаза, не бойся.

...У товарища Федора жуткий взгляд – неживой, застывший. От него мокрая футболка покрывается ледяной коркой, холодным панцирем льнет к спине.

– Что за черт?! – пальцы Егора на ее плечах судорожно сжимаются, делают больно. – Что у него с глазами?