Потерянный кров - Йонас Авижюс

Хозяин встал, стучит вилкой по тарелке, пока в обеих комнатах (дверь во вторую временно снята) примолкает гомон подвыпивших гостей.

— Господа и дамы! — Баерчюс задирает к потолку круглую, пятнами полысевшую голову. Тяжелая нижняя челюсть, поддерживающая маленькое личико, клацает, словно пытаясь оторваться. — Милые дамы и господа! Хм, хм… Мы с дорогой Ритой, — он кладет руку на плечо сидящей рядом жены (плечо — под стать ее могучему бюсту — напоминает сафьяновое седло), — мы с драгоценной подругой жизни весьма польщены, что нас почтили своим присутствием такие дорогие… хм, хм… и такие высокие гости. Хм… Благодарны, благодарны, благодарны. — И Баерчюс трижды поклонился своей тарелке. — И еще я, дорогие дамы и господа, обращаю всеобщее внимание… хм… хм… среди нас находится высокопоставленный гость из Вильнюса. Господин Мунд соизволил почтить наше семейство своим высоким присутствием и, невзирая на дальний путь… Я крайне взволнован, господа… Приглашаю всех поднять бокалы за начальника вильнюсского почтамта, дорогого господина Мунда! — Баерчюс повернулся к сидящему слева пожилому толстяку в пенсне, с двойным подбородком и, кланяясь, поднес свою рюмку к лоснящемуся, как стручок красного перца, носу высокого гостя. — Я благодарен судьбе, давшей мне возможность чокнуться с вами, господин Мунд.

Вильнюсский почтмейстер улыбнулся, как полагается человеку, привыкшему раздавать почести и милости, короткими жирными пальцами схватил свою рюмку и не вставая поднес к губам.

Однако хозяин не растерялся.

— Многие лета господину Мунду и великому рейху! — крикнул он, поднимая рюмку.

Загремели отодвигаемые стулья. Гости поднялись! Господин Мунд тоже встал. Все как один опорожняли рюмки в честь вильнюсского почтмейстера и третьего рейха. Стулья вернулись на свои места. Остался стоять только господин Мунд — теперь была его очередь предложить тост.

— Господа! Оказанную мне честь я принимаю как честь фюреру и Германии. Sieg heil![19]

— Sieg heil! Sieg heil! Sieg heil! — дружно повторил хор голосов, которым дирижировали комендант Ропп и начальник гестапо Христоф Дангель.

— Я очень рад встретиться за этим столом со своими славными соотечественниками и верными друзьями немцев литовцами, предки которых, увы, несколько веков назад не могли понять, что судьба Германии — это судьба всего культурного мира. Но история, хоть и с опозданием, исправляет ошибки. Наши праотцы рыцари отдали немало жизней, чтобы принести культуру на вашу живописную землю, и вот мы наконец завершили их благородную миссию и пьем со своими бывшими врагами, пьем, как друзья, из одних бокалов. Sieg heil! — Господин; Мунд выбросил руку вверх. Тотчас за столами взметнулось несколько рук.

— Sieg heil! Sieg heil! Sieg heil!

— Мои любезные литовские друзья! Для вас война уже кончилась. В ваш живописный край мы принесли свободу и мир. Германский солдат проливает свою кровь, громя большевистские орды на Востоке, а ваши землепашцы могут спокойно возделывать свое поле, любить своих женщин, растить детей. Но, мои господа, и работая, и лаская своих жен или любовниц, вам не следует забывать, кому вы обязаны этим счастьем. Мы ждем от вас помощи мужественной германской армии. Пусть хлеб, взращенный литовским крестьянином, пусть бекон, молоко и прочие продукты земледелия помогут окончательной победе германской армии! — Господин Мунд подождал, пока переводчик перевел, и, постреливая в сидящих своими острыми глазками, продолжал металлическим фальцетом: — Еще никогда в истории Германия не одерживала столь блистательных побед. Наши дивизии прошли тысячи километров по диким просторам России. Мы прочно держим в своих руках Крым, вот-вот рухнет последний центр сопротивления большевиков — Сталинград. Не завтра, так послезавтра падет Москва, мои господа. Sieg heil!

— Sieg heil! Sieg heil! Sieg heil!

— Я поднимаю тост, мои господа, за отважного германского солдата, в котором воплотился бессмертный дух наших предков — рыцарей!

— Heil!

— За великого фюрера, ведущего нацию от победы к победе! За тысячелетнее будущее великой Германии! Deutschland, Deutschland über alles!

— Heil!

Несколько рук снова вскинулось в воздух. Чуть было не выбросил свою руку и господин Баерчюс, но заколебался: вдруг не положено — все-таки он не член национал-социалистской партии.

— Сегодня не посидишь… — шепнул своей соседке Адомас.

Он был прав — тост следовал за тостом, один патриотичней другого. Высокие гости совсем забыли, что кресла украшены цветами. Они опередили историю и праздновали не серебряную свадьбу, а юбилей Германии, двадцать пять лет назад победившей весь мир. Коменданту Роппу чудилось обширное поместье на плодородных равнинах Средней Литвы, а начальник гестапо Дангель уже завел такое же (может, даже два!) в степях Украины, и оба поднимали бокалы за тысячелетний рейх, который будет стоять на костях рабов. Господин бургомистр с волостным старшиной (после каждой рюмки они кланялись все ниже) чуть не расплакались от счастья, что он не принадлежат к неполноценным особям и их дети имеют право жениться на немках, выходить за немцев и производить приплод для германской империи. И оба — и городской и волостной голова — благодарили судьбу за то, что могли поднять по тосту за мудрость фюрера и традиционное немецкое благородство.

Отдавая дань патриотизму, гости изрядно набрались. Языки заплетались, помутнели глаза. Все чаще хлопала входная дверь, пропуская во двор отяжелевших и впуская облегченных, которые уже не возвращались на свои места, а садились куда придется. Друзья казались настоящими, женщины — прекрасными как никогда. Все перемешалось в комнатах Баерчюса. Гостей оставалась лишь половина, многие разбрелись по домам, другие считали звезды, выйдя во двор.

Адомас, улучив удобную минуту, подсел к Милде.

— Примете? — спросил он, с иронией посмотрев на Гедиминаса.

— Не знаю. — Милда кокетливо улыбнулась. — У нас тут легкий флирт. А где твои розы?

— Послал, по совету госпожи Баерчене, в сад, где можно обойтись без канализации, — домашнее оборудование, насколько мне известно, временно вышло из строя.

— Знаешь, и мне, пожалуй, пора в сад, — рассмеялась! Милда и встала. — Садись на мое место.

— Мне не следовало сегодня возвращаться — испортил тебе вечер, — шепнул Адомас, пропуская ее.

— Оставь свои колкости на завтра, — вполголоса ответила она. — Сама Баерчене дважды приходила меня приглашать. Впрочем, здесь мне совсем не плохо. — И, повернувшись к Гедиминасу, громче добавила: — С Гедиминасом не бывает скучно.

— Не кривляйся, — буркнул Адомас. Он придвинул стул и пересел на место Милды. — Да, Баерчюсы показали, на что способны. Пир горой!

Гедиминас лениво поднял осоловевшие глаза.

— Есть на что. Дочка в Вильнюсе с немцами, сын евреев убивал. Нахапали чужого добра, — вполголоса ответил он.

— Приятно удивлен, видя тебя здесь.

— Пришел полюбоваться достойным сожаления ничтожеством людей. Сам знаешь — чем объешься, того долго не захочешь. А сегодня я сыт по горло. Heil Sieg! — Гедиминас отвратительно осклабился (рожа стала как у обезьяны!) и приподнял свою рюмку.

— Да, принципы у тебя не очень-то твердые. Как ни верти, сегодня мы действовали дружно: оба стояли навытяжку и пили за здоровье тысячелетней старушки. Сегодня, я думаю, ты лучше меня поймешь, чем, скажем, год назад.

— К свиньям попал — по-свинячьи и хрюкай, но не обязательно думать по-свински. — Гедиминас отпил из рюмки. — Я поднимал бокал не за них, то есть не за вас, а за… Но это тебе знать не обязательно.

Адомас помолчал. Легонько кружилась голова. Прокуренная комната с мельтешащими тенями людей казалась нереальной: банка с мутной водой, полная причудливых плавающих существ.

— Это ты зря, Гедиминас. — Он обиделся было, но вспомнил Саргунаса. — Все мы одним миром мазаны, лапочка. Этот стол, возможно, накрыл подлец, но нам как-никак больше пристало сидеть за ним, чем господам Роппам или там Мундам. Баерчюс — скотина, но своя. Свое дерьмо не так воняет. Придет время — и такие пойдут с нами.

— Они и теперь с вами.

Вернулась со двора Милда. Адомас пересел было на свободный стул рядом, но Милду у двери перехватил начальник гестапо Христоф Дангель.

— Вы арестованы, фрау Милда. В чем ваша вина? Красота — ваше преступление. Мы бессильны перед таким противником, но постараемся окружить его и взять в плен. Ха-ха-ха!

«Болван!» Адомас раздраженно опрокинул в рот рюмочку Милды.

— Обстоятельства могут временно превратить человека в скотину, но когда они изменятся, он снова станет кем был, Гедмис.

Гедиминас глянул на Адомаса.

— За пятнадцать месяцев ты, говоря большевистским стилем, преуспел в самокритике, — удивился он.