Ночь над водой - Кен Фоллетт

– Ладно. Готова примириться с вашим американским акцентом, если вы не будете меня донимать идиотскими разговорами.

– И на том спасибо, – сказал он, перевоплощаясь в Гарри Ванденпоста. Она вовсе не легкомысленная идиотка, подумал он. Девушка хорошо отдает себе отчет в происходящем. Но это делает ее еще более интересной.

– Вообще вам ваша роль хорошо удается. Никогда бы не догадалась, что вы что-то изображаете. Наверное, это ваш modus operandi[3].

Он всегда становился в тупик, когда кто-то говорил по-латыни.

– Может быть, – сказал Гарри, не имея ни малейшего представления о том, что она имеет в виду. Надо переменить тему. Как же подобраться к ее сердцу? Ясно, что с ней не пофлиртуешь, как с другими. А может, она принадлежит к особому психическому типу и увлекается спиритическими сеансами или даже некроманией. – Вы верите в привидения? – спросил он.

На это последовал новый резкий ответ:

– За кого вы меня принимаете? И зачем вы решили сменить тему?

С другой девушкой он бы отшутился, но не с Маргарет.

– Потому что не говорю по-латыни, – буркнул он.

– При чем тут латынь?

– Я не знаю, что значит modus andi.

Она озадаченно и даже раздраженно посмотрела на него, затем ее лицо прояснилось:

– Надо говорить operandi, а не andi.

– В школе я задержался совсем ненадолго. До латыни не добрался.

Эти слова произвели неожиданный эффект. Она пристыженно покраснела:

– Ради Бога, извините меня. С моей стороны это было бестактно.

Он изумился такому повороту. Большинство таких девушек считали своим долгом кичиться образованностью. Хорошо, что у нее другие манеры. Он улыбнулся:

– Все забыто.

Но она снова его удивила:

– Я знаю латынь, хотя никакого образования не получила.

– С вашими-то деньгами? – Он не мог в это поверить.

– Мы с сестрой не учились в школе.

Гарри не верил своим ушам. В среде лондонских рабочих считалось позорным не посылать детей в школу, как и попадать в полицию. Большинство детей время от времени пропускали занятия, например когда их обувь отдавалась в починку, потому что другой пары не было, и матери сильно по такому поводу переживали.

– Но дети должны учиться, ведь это закон!

– К нам приглашали глупых гувернанток. Поэтому я не могу поступить в университет. У меня нет школьного аттестата. – Она погрустнела. – Думаю, мне бы понравилось в университете.

– В это невозможно поверить. Я думал, что богатые могут все.

– Скажите это моему отцу.

– А парнишка? – спросил Гарри, кивнув в сторону Перси.

– О, он, разумеется, учится в Итоне, – горько сказала она. – С мальчиками все иначе.

Гарри задумался.

– Значит ли это, что вы не соглашаетесь с отцом и по другим вопросам, скажем, политическим?

– Конечно, – сказала она зло. – Я – социалистка.

Вот где может быть ключ к этой девице, подумал Гарри.

– Я когда-то состоял в коммунистической партии.

Это была правда: он вступил в нее в шестнадцать лет и через три недели вышел. Гарри ждал, что девушка ответит, прежде чем рассказать ей что-то еще.

И она действительно сразу же оживилась:

– Почему же вы вышли из партии?

Правда заключалась в том, что партийные собрания навевали на него смертную тоску, но говорить ей такое, наверное, ни к чему.

– Это трудно выразить словами, – сказал он уклончиво, не придумав пока удовлетворительного объяснения.

Гарри, впрочем, предвидел, что такой ответ ее не устроит.

– Вы должны знать, почему ушли, – сказала она недовольно.

– Это слишком сильно напоминало мне воскресную школу.

Девушка засмеялась:

– Вот теперь мне понятно.

– Так или иначе, я думаю, что делаю больше любого комми, возвращая богатство тем, кто его произвел.

– Каким образом?

– Ну, отбирая деньги в Мэйфере и отдавая их в Бэттерси.

– Вы хотите сказать, что крадете только у богатых?

– Какой смысл грабить бедных? Денег у них нет.

Она снова засмеялась:

– Но вы, конечно, не раздаете все, что добываете, как Робин Гуд?

Гарри не знал, как лучше ответить. Вряд ли Маргарет поверит, если он скажет, что грабит богатых лишь для того, чтобы облагодетельствовать бедных. Хотя девушка наивна, но умна. Впрочем не так уж и наивна.

– Я не благотворительный фонд. – Он пожал плечами. – Но иногда помогаю людям.

– Поразительно, – сказала она. В ее глазах светились огоньки неподдельного интереса к собеседнику, и выглядела девушка потрясающе. – Я полагала, что есть такие люди, как вы, но встретить их наяву – событие чрезвычайное.

«Не увлекайся, милочка», – подумал Гарри. Он всегда начинал нервничать, когда девушки проявляли к нему излишний энтузиазм: они потом чрезвычайно сердились, выяснив, что Гарри – всего лишь обыкновенный жулик.

– Я просто вышел из того мира, который вам был недоступен.

Она бросила на него взгляд, говоривший, что он – человек особенный.

Это заходит дальше, чем нужно, решил Гарри. Следует переменить тему.

– Вы меня смущаете, – сказал он скромно.

– Простите. – Она на мгновение задумалась, потом спросила: – Зачем вы едете в Америку?

– Спасаюсь бегством от Ребекки Моэм-Флинт.

Девушка засмеялась:

– Я серьезно.

Она напоминала ему терьера: вцепится – не отпустит. Управлять такой нелегко, и это делало ее опасной.

– Мне пришлось бежать, чтобы не оказаться за решеткой.

– Что вы будете делать в Америке?

– Подумываю записаться в канадскую авиацию. Хочу научиться летать.

– Как интересно!

– А вы? Почему вы уезжаете?

– Мы тоже спасаемся бегством, – ответила она с явным отвращением.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы же знаете, что мой отец – фашист.

– Я читал о нем в газетах, – кивнул Гарри.

– Он восхищается нацистами и не хочет с ними воевать. Кроме всего прочего, если бы он остался, правительство посадило бы его в тюрьму.

– Вы собираетесь поселиться в Америке?

– Семья моей матери живет в штате Коннектикут.

– И долго вы там пробудете?

– Родители хотят пересидеть в Америке войну. А может быть, вообще никогда не вернутся.

– Но вы не хотели уезжать?

– Конечно, нет, – сказала она решительно. – Я хотела остаться и принять участие в войне. Фашизм – самое страшное зло на свете, и эта война очень серьезна, я хочу внести свой вклад в победу. – Она заговорила о Гражданской войне в Испании, но Гарри слушал ее вполуха. Маркса пронзила мысль столь волнующая, что сердце его неистово застучало, и он с трудом сохранял обычное выражение лица.

Когда люди бегут из страны от войны, они не бросают дома ценные вещи.

Все очень просто. Крестьяне гонят перед собой скот, спасаясь от вражеской армии. Евреи бегут от нацистов, зашив в подкладку золотые монеты. После 1917 года русские аристократы, вроде княгини Лавинии, появились в европейских столицах, прижимая к груди яйца Фаберже.

Лорд Оксенфорд должен был учитывать, что ему, быть может, не придется вернуться домой. Да к тому же правительство ввело валютный контроль, чтобы богатые высшие классы не перевели за границу свои деньги. Оксенфорды знают, что никогда, наверное, не увидят то, что оставили дома. Ясно, что они везут с собой все, что можно было захватить.

Конечно, это довольно рискованно – везти драгоценности в багаже. Но есть ли способы менее рискованные? Послать почтой? Отправить с курьером? Оставить и допустить, что мстительное правительство все конфискует, или разграбит вторгшаяся армия завоевателей, или «освободит» послевоенная революция?

Нет. Оксенфорды взяли свои драгоценности с собой.

Прежде всего они взяли Делийский гарнитур.

От одной мысли об этом перехватывало дыхание.

Делийский комплект был главным в знаменитой коллекции старинных драгоценностей Оксенфордов. Сделанный из рубинов и алмазов в золотом обрамлении, он состоял из ожерелья, серег и браслета. Рубины бирманские, самые дорогие, неимоверной величины. Их привез в Англию генерал Роберт Клайв, известный как Клайв Индийский. Оправа работы ювелиров Британской Короны.

Говорили, что Делийский гарнитур стоит четверть миллиона фунтов: такие деньги человеку за всю жизнь не под силу не то что заработать – потратить.

И почти наверняка этот Делийский гарнитур сейчас в самолете.

Ни один профессиональный вор не станет совершать такую кражу на пароходе или в самолете: список подозреваемых слишком короток. Более того, Гарри изображает из себя американца, путешествует по фальшивому паспорту, выпущен под залог, да к тому же сидит прямо напротив полицейского. Было бы чистым безумием даже подумать о том, чтобы присвоить себе это изделие, и при мысли о неизбежном риске его пробирала дрожь.

С другой стороны, такого шанса может больше никогда не представиться. И вдруг мысль о том, что ему эти драгоценности просто жизненно необходимы, пронзила его с той же силой, с какой утопающий судорожно глотает воздух.