В гольцах светает - Владимир Корнаков

— В Забайкальском казачьем полку, ваш благородие! — не моргнув глазом отчеканил Аюр. Ему оставалось добавить, что служить-то служил, да не он, а его дед, царство ему небесное...

— Вольно, братец, — разрешил исправник. — Значит, казак. Отлично. Службу знаешь, выправку имеешь.

Салогуб замолчал, наблюдая за полем. Аюр решил воспользоваться случаем.

— Ваш благородие, наш народ прислал меня просить...

— Говори, говори, служба, — ободряюще произнес Салогуб.

— В нашем роду есть двое, которые желают стать мужем и женой по обычаю русских.

— Любопытно. Весьма любопытно, — повернулся к нему заинтересованный исправник. — Так в чем же дело? Церковь обвенчает как надо, по-христиански.

— Они желают, чтобы ваше благородие стал для них крестителем-отцом, — поспешно дополнил Аюр.

— Посаженым отцом, — догадался Салогуб. — С удовольствием!

Аюр утер ладонью вспотевшее лицо.

Исправник повернулся к священнику, приглушенно пробасил:

— Сами послушники идут в руки церкви.

— Торжествует вера православная, сын мой, — поднял палец священник. — Инородцы за обручением в церковь идут!

— Я покидаю Острог. Мне бы хотелось видеть венчание, чтобы подробно сообщить об этом государю.

— Не запамятуй, сын мой, о скромных служителях церкви.

— Сочту своим долгом, — многозначительно ответил Салогуб.

— Где же жених и невеста?

— Они рядом, — живо ответил Аюр, указывая на Урен, которая сидела в двадцати шагах на пригорке. — Вон та, сидящая под березой. А вон...

— Эта барышня в малиновом халатике? — в голосе исправника проскользнула удивленная нотка. Широкие брови слегка приподнялись, палец, нацеленный лизнуть ус, застыл.

— Да.

— Она прелестна! — Салогуб приласкал ус. Услужливое воображение тотчас нарисовало ему другой образ, дочь старшины. Та и другая во многом напоминали друг друга. Только у той волосы спадали пышными локонами, а у этой были подобраны, отчего лицо казалось строже. Красота той была более утонченной, более нежной и даже хрупкой, а у этой наоборот, скорее мужественной, чем нежной. Одна напоминала розу, взлелеянную искусным садовником, другая — взращенную самой природой.

— Она очаровательна. Я с удовольствием исполню твою просьбу. И безотлагательно. А не тот ли счастливец ее суженый, что сейчас станет запускать стрелы?

— Да, это так, — несколько озадаченно пробормотал Аюр, пытаясь объяснить догадливость исправника.

— А это что за молодец? Он, похоже, стережет черноокую?

Аюр мгновенно обшарил глазами пригорок. Лицо его вспыхнуло негодованием.

— Это торгующий в лавке хозяина... Его глаза стыдятся людей.

— А-а. Тот, что прыгал рядом с оленем, как старый козел? — заметил исправник и снова обернулся к священнику.

А Урен ничего не замечала. Строгое, немного задумчивое лицо ее было обращено на поле. Она сосредоточенно глядела в одну точку. Внезапно вся она выказала волнение: полусогнутая рука поднялась и застыла напряженно, лицо осветилось, готовое для радостной улыбки, губы полуоткрылись. Аюр последовал за ее взглядом — и встретился со взглядом Дуванчи, который стоял к нему лицом с луком в руках. Аюр ободряюще махнул рукой. А Дуванча быстро повернулся лицом к озеру и замер.

В ту же секунду из лука Семена порхнула стрела. Дуванча вскинул лук и, не целясь, опустил тетиву. Стрела, едва успев достичь верхней точки, распалась на две равные части.

Побережье громыхнуло.

— Стрелы сына Луксана не имеют равных!

Гасан со злостью махнул рукой Семену. В воздух снова взвилась стрела. Трижды взмывали стрелы, трижды Дуванча вскидывал лук, трижды на лед падали рассеченные на равные части стрелы. Люди торжествовали. Дуванча смущенно улыбался. Он по-своему радовался победе. Он победил ненавистного ему человека!

— Может, длинноухий захочет равняться в стрельбе по бегущей трубке? Ха! — Гасан топтался, не находя места от ярости.

Дуванча, даже не взглянув на него, закинул лук за плечо, быстро зашагал через поле, провожаемый злым смехом.

— Длинноухий боится стрелять по бегущей трубке!

Аюр и Урен с нетерпением поджидали Дуванчу. Один — со сдержанной улыбкой, другая же — с радостным волнением. Едва он приблизился, как Аюр подал знак следовать за собой и строго шепнул:

— Делай так, как скажут русский начальник и Нифошка.

Исправник встретил их ласково.

— Какая парочка, а? Хороша! Стреляешь ты отлично. Непревзойденно. Нет! И невеста у тебя прелестна.

Дуванча старался не глядеть на исправника. И тот в свою очередь не обращал на него внимания, зато рассматривал Урен, которая, потупя взор, стояла перед ним.

— Сейчас батюшка соединит ваши руки и сердца, — проронил Салогуб, с сожалением отводя взор от девушки.

— Есть ли свидетели со стороны невесты? — осведомился отец Нифонт.

— Да, — с готовностью подтвердил Салогуб и взял смуглую руку Урен в свою ладонь.

— Есть ли свидетели со стороны жениха?

— Да, — подтвердил Аюр и взял руку Дуванчи.

— Согласна ли, дочь моя, стать женой раба божьего Дмитрия?

Аюр передал слова священника Урен.

— Да, это так, — утвердительно кивнула головой девушка.

— Согласен ли, сын мой, стать законным супругом...

— Урен, — хмуро подсказал Дуванча, твердо добавил: — Да, это так.

Неожиданно появился Гасан. Он тяжело сопел, лицо было красно от гнева. Он заговорил, торопливо глотая слова:

— Русский начальник, губинатр. Эта...

— Обожди, старшина. Не мешай, — оборвал исправник и нежно пожал девичьи пальцы.

Отец Нифонт взял руки юноши и девушки, свел их вместе, заключил:

— Венчаются... На веки веков. Аминь! Не забывайте церкви, дети мои, — отец Нифонт покосился на Гасана.

— Да. Это будет так, — смиренно согласился Аюр и шепнул Дуванче: — Вы можете уходить. Я догоню вас.

И здесь случилось непредвиденное. Урен смело шагнула к исправнику, с доверчивой улыбкой протянула ему маленькую руку. Поступок был настолько неожиданным, что Салогуб на мгновение растерялся. Рука было поднялась, чтобы тронуть ус, однако быстро изменила направление и ласково обняла девичьи пальцы.

— С богом, — пробормотал Салогуб, но тут же поправился: — Мир и любовь твоему очагу, прелестная барышня. Очень тронут вашей признательностью, — галантно раскланялся он.

Урен гордо посмотрела на взбешенного Гасана и отошла к Дуванче, который пасмурно следил за ней, казалось, не одобряя ее поступка. Но достаточно было одного ее взгляда, чтобы на его лице засияла улыбка.

Дуванча и Урен пошли рядом, Аюр повернулся к исправнику.

— Желаю долго видеть солнце, ваш благородие.

— С богом, служба, — ответил Салогуб, задумчивым взглядом провожая счастливую пару.

— Да. Превосходная пара. Как находишь, старшина?

Гасан молчал.

— Первыми пришли в церковь за обручением, — многозначительно подхватил отец Нифонт.

— Есть о чем сообщить их величеству. Лично присутствовал при обручении, хотя и без кольца, отцом посаженым! А тебе, старшина, — голос исправника построжал, — окрестить первенца этой пары. Крестным тебя нарекаю!

— Занятие богоугодное и для души пользительное, — назидательно подтвердил отец Нифонт.

— Для царя послужить надо, старшина, — уже мягче произнес и исправник.

— Гасан знает, что делать!

— Нет сомнения. Ты умеешь делать так, как надо царю. И государь узнает об этом. Ты превосходно стрелял, старшина, — спохватился исправник, вытаскивая из внутреннего кармана сюртука массивные серебряные часы с такой же массивной серебряной цепочкой. — Эти часы я дарю тебе за хорошую службу русскому царю и за искусную стрельбу!

Как ни велика была злоба Гасана, но она на время уступила место славолюбию — ненасытному чувству, которое руководило этим железным человеком, определяя все его поступки, рождая презрение ко всему окружающему, гордость и довольство собой.

— Гасан хорошо умеет стрелять! Гасан умеет хорошо служить царю! — подтвердил он, разрывая зубами отворот шелкового халата, чтобы прикрепить подарок исправника.

— Несомненно. Я убедился в твоих способностях, старшина, — громко заметил Салогуб, мысленно прикинув, во сколько обойдутся эти часы горделивому старшине, в богатствах которого не сомневался.

— Ах да! Сегодня мы старшиной званы на ужин, батюшка, — с удовольствием напомнил Салогуб священнику, который с плохо скрытым недовольством наблюдал за стараниями Гасана.

— Сперва ублажай душу, сын мой, а потом тело. Меня еще ждут святые дела, — с достоинством ответил отец Нифонт.

— Святые дела прежде всего, — согласился Салогуб, окончательно убеждаясь в неблагосклонном отношении священника к старшине.