Том 4. М-р Маллинер и другие - Пэлем Вудхауз

— Что-то вы очень тихий, Эф, — сказал Фред Бассет.

Мистер Траут очнулся.

— Простите, Фред, — сказал он. — Я озабочен.

— Очень жаль, очень жаль. А в чем дело?

— Проводил Лльюэлина в Лондон.

— Что ж о нем беспокоиться? Долетит.

— Долететь-то он долетит, а что дальше?

— Хорошо пообедает.

— Один? С деловым знакомым? — Мистер Траут стал еще печальней. — Или с дамой?

— А, черт! — сказал Джонни Рансибл.

— Понимаю, — сказал Г. Дж. Фланнери, и все вдумчиво помолчали.

— Может, ничего и не случится, — сказал наконец Фред Бассет, склонный к оптимизму, как все жилищные агенты, — обойдется как-нибудь. Не забудьте, он только что развелся с этой Грейс. После таких испытаний не сунешь голову в петлю.

— Так он мне и говорил, — подтвердил мистер Траут.

— А я думаю, — сказал Г. Дж. Фланнери, склонный к пессимизму от общения с авторами, — после Грейс практически любая женщина покажется ангелом. Особенно если выпить.

Лбы нахмурились, губы сжались, глаза потемнели.

— Вот что, Эф, — сказал Фред Бассет, — надо было его предупредить.

Мистер Траут обиделся.

— Я предупреждал, — сказал он. — Мало того, я дал ему адрес конторы, которая ему подыщет душехранителя.

Фред Бассет покачал головой. Это вам не расхваливать недвижимость, тут — серьезные дела.

— Может ли один человек заменить АХ? — усомнился он.

— Навряд ли, — сказал Г. Дж. Фланнери.

— Именно, — сказал Джонни Рансибл.

— Разве что вы, Эф, — сказал Фред Бассет.

— Это мысль, — сказал Г. Дж. Фланнери.

Сердце повернулось в груди Эфраима Траута. Он знал, что может играть на Лльюэлине как на струнном инструменте, и любил это делать. Здесь, в конторе, было затишье, могли обойтись и без него — ни единой causes celebres,[32] где требуется сам хозяин.

— Вы правы, Фред, — сказал он. — Разберусь в конторе, и в Лондон.

— Сразу улететь не могли бы?

— К сожалению, нет.

— Тогда будем молиться, чтобы вы не опоздали.

— Будем, будем, — сказали Г. Дж. Фланнери и Джонни Рансибл.

А мистер Лльюэлин, прибыв в Лондон, познакомился тем же вечером на приеме, данном в его честь, с актрисой Верой Далримпл. Как и все его жены, она была красива и темноока. Вскоре ей предстояла премьера комедии «Кузина Анджела», принадлежавшей перу молодого драматурга по имени Джозеф Пикеринг.

ГЛАВА II

Вера Далримпл и человек лет пятидесяти с лишним репетировали на сцене театра «Регал», и каждый, кто слушал их, заметил бы, что реплики ее значительно интересней. Наблюдение это было правильным. Пожилой актер непрестанно жаловался, что, если ты играешь с прекрасной Верой, ты просто часть декорации.

Автор сидел в ложе и давал интервью такой хорошенькой девушке, что первый же взгляд на нее отнял у него голос. Однако прямота ее и простота быстро привели его в чувство, теперь они дружески болтали. Звали ее мисс Фитч, а представляла она какую-то неведомую газету. «Женская…», он толком не разобрал.

Замышляя Джо Пикеринга, природа имела в виду что-то легкое, веселое; и до репетиций «Кузины Анджелы» он соответствовал замыслу. Но чувствительный человек, чья первая пьеса попала к Вере Далримпл, редко сохраняет эти качества. На самой ранней стадии их союза оружие прошло ему сердце,[33] а незадолго до премьеры он ощущал примерно то, что бывало с ним прежде к концу боксерского матча.

Салли Фитч, однако, беседовала не об этом.

— Удивительно, как мрачен театр в дневное время, — заметила она.

— Тут творятся мрачные дела, — с чувством отвечал Джо.

— Хороший сюжет для детектива, — предположила Салли. — Вот в такой ложе очень удобно спрятать труп. Маленький, естественно, скажем — карлика. Курил с детства, перестал расти, спрятался в цилиндре злодея и услышал, как замышляют преступление. Но тут он чихнул. Его убили. Хотите такой сюжет? Дарю.

— Спасибо. А почему тело сунули под кресло?

— Надо же его куда-то деть. Думайте сами, я свое сделала. Она была не только хорошенькая — голос у нее просто звенел. Видимо, это пленяло не всех, поскольку еще один голос сказал со сцены:

— Нет, можно помолчать?! Болтают, болтают…

— Простите, — сказал Джо. — Простите.

— Кто это? — испуганно спросила Салли. — Бог?

— Нет, Вера Далримпл.

— Да, да, конечно. Как-то я брала у нее интервью…

— Я бы попросила! — донеслось со сцены.

— Кажется, мы тут лишние, — сказала Салли. — Пойдемте отсюда, посидим в фойе.

Когда дверь за ними закрылась, она спросила:

— Нравится вам эта звезда? Только честно, я никому не скажу.

На это ответить он мог, и ответил сразу:

— Вероятно, мать ее любит.

— Но не вы.

— Не я.

— Очень пылкая?

— Да.

— Склочная?

— Именно.

— В общем, плохой характер?

— Как у беса.

— А в остальном ничего?

— Чего. Крадет реплики.

— Простите?

— Крадет реплики у других актеров. Естественно, все съезжает набок. Вот сейчас — весь сюжет держится на том, что главный — мужчина. Но ей-то что! Что ей сюжет, если смех достанется партнеру? Двадцать раз переписывал, пока угодил. Все подгребла под себя, гадюка.

— Да, мне говорили, что она себя очень любит.

— Мягко сказано!

— А нельзя ей все выложить и утопиться в пруду?

— Нельзя. Может эфиопский раб выложить все Клеопатре и утопиться в Ниле?

— Что-то вы не очень похожи на эфиопского раба!

— Волосы посветлее, а так — один к одному.

— Она замужем?

— Не знаю.

— Если замужем, жаль ее мужа.

— Да, не повезло человеку.

— Ему уже не помочь. Вернемся к интервью.

— Зачем? Я не люблю говорить о себе.

— Приходится, в том интервью и состоит.

— На что я вашей газете? Не такая уж я персона.

— И мы не такая уж газета. Есть у вас хорошее хобби? Вы ведь боксер?

— Кто вам сказал?

— Редакторша. Обожает бокс. Она говорит, вы выиграли матч.

— Любительский. В среднем весе.

— Наверное, она видела.

— Странно, что она смотрит бокс. Сама не боксирует?

— С нее станется. Перейдем от боксера к драматургу. Джо заерзал. Ему очень не хотелось говорить об этом неувлекательном созданье.

— Ну, пишу по вечерам, после службы…

— Я тоже. А где вы служите?

— В юридической конторе.

— Да, тоска. Почему вы это выбрали?

— Я не выбирал. Я хотел стать адвокатом, но денег не хватило, пришлось служить.

Салли помолчала дольше, чем обычно, потом произнесла:

— Какая жалость!

— Да, нелегко.

— Как же вы ходите на репетиции?

— Отпускают.

— А, вон что! Скучаете на службе?

— Вообще-то да. Зарабатывать надо, а то бы все время писал.

— Вот и я так.

— Что вы пишете?

— Это я беру интервью!

— Мне бы хотелось узнать побольше о вас.

— Ну ладно. Родилась в Вустершире, дочь священника. Сбежала из резервации. Служила то там, то сям. Долго была секретаршей у Летиции Карберри. Слышали о ней?

— Вроде бы нет.

— Очень известная дама. Борется против курения.

— Хорошо, что я ее не знаю. Я таких видел. Толстые, склочные…

— А вот и нет! Тоненькая и ласковая. Правда, не слишком умная.

— Конечно, если вас выгнала.

— Почему выгнала?

— Вы же у нее не служите.

— Это очень трудная работа, мужская. Конечно, я могла бы войти в компанию, но Летиция решила поехать в Южную Америку, а мне не хотелось уезжать. Наверное, ей донесли, что там много курят. Расстались мы в самых лучших отношениях, прощались, как мать с дочерью или как тетка с племянницей, хотя не знаю, как прощаются тетки.

— Примерно так же, как дяди с племянниками.

— Потом я нашла нынешнюю работу.

— Счастливый конец?

— Да. Я ее люблю. А теперь, ради Бога, отвечайте вы. Эта пьеса много для вас значит?

— Очень много.

— Что ж, желаю удачи.

— Спасибо. Вы пьес не писали?

— Все, все, все! — сказала Салли. — Спрашиваю я. Вам показалось, что вы пишете мою биографию?

Когда она ушла, на его взгляд — слишком скоро, Джо пришло в голову, что надо помириться с мисс Далримпл. Он перехватил ее у выхода и пригласил в кафе. Она была довольно приветлива, но в кафе шла и так, с мистером Лльюэлином, известным киномагнатом.

ГЛАВА III

Привратник актерского входа сидел в своей клетушке и сильно страдал — не потому, что он хотел курить, а это ему не разрешалось, но потому, что за дверью, слева, кончала свой путь «Кузина Анджела», и это его огорчало.

Лично он, мистер Мак, не имел к ней ни малейшего отношения. Он сам любил подчеркивать, что его не касаются никакие дела за дверью. Что бы там ни творилось; он оставался, как несменяемые чиновники министерства иностранных дел. Но за короткие недели знакомства он привязался к автору и теперь его жалел. Одна только мысль обо всех недоумках, чьи пьесы шли по году с лишним, убеждала в том, что судьба серьезно ошиблась, попустив «Кузине Анджеле» лишь шестнадцать представлений.