Полный вперед назад, или Оттенки серого - Джаспер Ффорде

Утро было жарким, и мы сели под ближайшее дерево. Фанданго вскипятил чаю на керосиновой плитке. Цветчик рассказал нам о своей карьере — в тысячу раз более увлекательной, чем заведование веревочными фабриками. Я жадно слушал, как он рассказывал о злободневных и неразрешимых вопросах — с такой властностью, которой я еще ни в ком не замечал.

Он поведал, что индекс рассеивания насыщенности — известного всем как «выцветание» — будет расти: плохая новость! Почтовые ящики, ранее красившиеся раз в полвека, теперь требовали покраски каждое десятилетие. Это создавало недопустимую нагрузку на ограниченные ресурсы пигмента и увеличивало потребность в цветном мусоре.

— А правда, что, если предметы слишком много рассматривают, это усиливает их выцветание? — спросил я. На эту тему писали много, но далеко не всегда разумно.

— Вовсе нет, — возразил цветчик. — Я даже советую рассматривать их как можно больше, прежде чем синтетический цвет побледнеет.

— Но ведь если увеличить сбор цветного мусора, — поинтересовался отец, — это избавит от нехватки пигмента?

Энэсцэшник объяснил, что пик сбора давно прошел и, хотя сейчас разрабатываются новые участки в нетронутой пока еще Великой Южной конурбации, синтетические цвета подвергнутся еще более жесткому рационированию.

— А что насчет бандитов? — спросил я. — Ведь если бы не их присутствие в пределах Внутренней границы и проблемы с преодолением стометровой Полосы дискомфорта, богатые месторождения Великой Южной конурбации начали бы осваиваться куда раньше.

— Массированное применение плесени, разновидность «Б», — сказал цветчик, понизив голос, — и если то, что я слышал, правда, это случится очень скоро.

— А как насчет законодательной базы? — осведомился отец.

Правила прямо запрещали причинение вреда любому человеческому существу, независимо от его гигиенических навыков, привычек или особенностей речи. Представители же вида homo feralensis были хоть и примитивными, но все же людьми, вне всяких сомнений.

— Хороший вопрос, — кивнул тот. — Ущерб ландшафту и посевам, который они наносят, позволяет переквалифицировать их во вредителей, которые, согласно правилам, подлежат уничтожению. — Он рассмеялся. — Уловка, и притом блестящая.

Мы с отцом переглянулись, но ничего не сказали. Да, бандиты были всего лишь ходячим биологическим недоразумением, но если плесень коснулась твоей семьи, ты не пожелаешь ее никому — ни желтым, ни малоприятным префектам, ни даже бандитам. Видя, что мы не согласны со столь радикальным подходом, цветчик сменил тему и заговорил о дружественной человеку городской среде. В частности, он упомянул о своих работах в Восточном парке — одном из трех крупнейших садов Коллектива.

— Как я слышал, это нечто потрясающее, — заметил отец, отчасти хромоботаник в душе. — Мечтаю как-нибудь посмотреть на него.

— Вы даже представить себе не можете, насколько это грандиозное зрелище, — ответил Глянц. — Полная гамма CYM,[15] пигмент подается под восьмидесятифунтовым давлением. Чистота и яркость цвета — на уровне шестидесяти процентов, а все, что выходит за пределы гаммы, окрашивается вручную. Мы не придерживаемся строго ботанического цветоподбора, используем самые разнообразные и тонкие оттенки — промежуточные, вторичные, триадические, — которые возвышают душу и изгоняют из нее серость. Особенно хороши люпиновые ковры. Когда я считал в последний раз, у нас было восемьдесят четыре оттенка одного только розового.

Около часа мы слушали, как он рассуждает о проблемах централизованного цветоснабжения и дефицита краски, — и расстраивались все больше. Глянц еще раз подчеркнул важность Великой Южной конурбации, но сообщил, что под землей таится множество невыявленных цветных предметов, поскольку в Эпоху сердечности мягкая почва и листья покрыли созданное в Эпоху нетерпимости, и требуются лишь умелые копатели. Они с отцом побеседовали о плюсах и минусах открытой и закрытой разработки цветного мусора, о том, что НСЦ рассматривает возможность создания общевидных цветов из натуральных пигментов и даже сумела путем хромосинтеза добыть синтетическую бледно-оранжевую краску из моркови.

— Из восьми тонн моркови получается одна ложка общевидного пигмента с чистотой всего в шестнадцать процентов, — сказал он. — Негусто, но парни из технического отдела не сдаются.

У меня все не появлялось возможности отползти в сторонку для встречи с Джейн, но наконец Фанданго велел мне наполнить ведро воды для «форда». Я пошел к реке через дубовую рощицу. То, что рассказал цветчик, мне понравилось. Работа в НСЦ была мечтой каждого гражданина, но удавалось это немногим. Ежегодно они принимали четырех кандидатов из тысячи, иногда меньше. Всего лишь мечта — но зато какая! Сотрудникам НСЦ давались громадные привилегии: статус старшего инспектора, свободное передвижение внутри Коллектива с посадкой на любой станции, независимо от сезонных ограничений, легальное использование предметов, запрещенных в ходе скачков назад, право реквизировать любой «форд» и — самое лучшее — постоянная жизнь в окружении синтетических цветов. Единственной загвоздкой было то, что даже при необходимых знаниях и умениях и 60-процентном (как минимум) цветовосприятии кандидаты выдвигались главным префектом. А префекты предпочитали оставлять людей с высоким восприятием для сортировки цветных вещей. Я всерьез не думал о карьере в НСЦ, такой далекой и невозможной она казалась, — но что, если попробовать все же стоило?

— Сюда!

Я увидел Джейн: улыбаясь, она махала мне рукой. Ободренный тем, что мне удалось — кажется — завоевать ее благосклонность, я ускорил шаг и был уже футах в двадцати от девушки, когда вдруг встал на месте как вкопанный.

— Ты это нарочно, — процедил я сквозь зубы, не осмеливаясь двигаться.

Улыбка исчезла с лица Джейн.

— Да. И теперь, думаю, ты расскажешь мне все, что я хочу знать.

Значит, меня завлекли на гладкую травянистую площадку, какие бывают под деревом ятевео. Я нервно посмотрел наверх, на извилистые, утыканные колючками ветви. Что, если рвануться изо всех сил — вдруг плотоядное дерево недавно поглотило оленя и все еще переваривает его? Или у меня был шанс сделать пробежку, поскольку атака требовала активации двух сенсоров? Но я прекрасно знал, что голодное ятевео способно схватить антилопу на полном скаку, и не решился.

— Итак, — сказала Джейн, становясь у края травянистой площадки, — что ты знаешь? Еще важнее: кому ты разболтал?

— Послушай, — сердито отозвался я, — тебе не кажется, что шутка зашла слишком далеко? Потом, ты обещала убить меня, только если я скажу про твой нос, а я ни разу этого не сделал.

Вместо ответа она бросила к моим ногам веточку, которая задела корневой сенсор; колючки дерева вздыбились, готовые ужалить. Малейший намек на движение, и я оказался бы там, где нахожусь сейчас, — внутри пищеварительной полости, вместе с набором окислившихся ложек, медленно теряя сознание, с одной мыслью в голове: «Как же я здесь очутился?!»

— Ты что, с ума сошла? — заорал я. — Ты не можешь меня убить!

— А я и не стану. Тебя убьет ятевео. Прискорбное, прискорбное происшествие. Когда закончится траур — завтра ко времени чая, — твое имя появится на доске ушедших вместе с рассказом о твоих достойных или просто заметных поступках. Кстати, ты уже совершил что-нибудь достойное или заметное?

— Если проживу достаточно долго, — медленно проговорил я, — то смогу.

— Хорошая заявка, но так дело не пойдет. Что ты знаешь?

— Ничего, — признался я с облегчением: наконец-то можно сказать правду! — «До смешного противный ухажер-идиот» ничего особенного не сделал. Мне было интересно, что за тайны у вас с Зейном, вот и все. Я просто хотел посидеть с тобой за чаем. И может быть, найти какую-то другую перспективу для себя, кроме Марена и их веревочных фабрик.

— Не пытайся меня обдурить. — Она стала искать глазами еще одну веточку. — Видел незаконченную роспись в ратуше?

— Видел.

— А твой отец?

— Не думаю.

— Что еще ты видел?

— Кого-то призрачного.

— Тебе сказали что-нибудь?

— Нет. Она только хотела.

— Хм. А почему ты решил зайти в дом Зейна?

— Отец дал мне его ложку, — ответил я с нервной дрожью в голосе, — и там на оборотной стороне был почтовый код.

Джейн поглядела на меня и печально покачала головой.

— Выходит, ты такой же дурак, каким выглядишь.

— И даже хуже, — заверил я ее, — меня всегда подводило любопытство. Слышала бы ты, как разорялся старик Маджента, когда я предложил усовершенствовать систему очередей.

— Обычно я отношусь к любопытству хорошо, но на этот раз, пожалуй, безопаснее отдать тебя дереву. Если ты, конечно, не придумаешь веского довода против этого.