Скандал - Сюсаку Эндо

«До встречи… там… – пробормотал он про себя. – Все ж таки и ты, и я – мы жили в этом мире, писали…»

Тут только с щемящим чувством он впервые осознал, что Кано умер, навернулись слезы. Желающие проститься всё прибывали, в комнате, где была расставлена еда для поминок, показался Сиба, вместе с которым они когда-то начинали свой литературный путь. Сиба давно смирился с тем, что ему не быть литературным критиком, преподавал в женском университете и держался скромно, полностью утратив свой прежний задор.

– Казалось, все еще впереди, – сказал он грустно, наливая в стакан пиво. – Но вот Кано ушел первым, и теперь смерть как будто и ко всем нам подошла ближе…

Сугуро кивнул:

– Ты прав. Редеют наши ряды.

Сидевший напротив Сэки пробормотал с печальной улыбкой:

– Я следующий.

Высказав соболезнования Н. и еще раз взглянув на Кано, Сугуро ушел. Было уже за полночь. Как назло, ни одного такси. Небо казалось совершенно черным. Он не думал, что смерть Кано приведет его в такое отчаяние.

Скрип, раздавшийся в тот момент, когда врач, закончив просматривать анализы, повернулся к нему, не предвещал ничего хорошего.

– ACT – двести пять. АЛТ – его восемьдесят восемь. Я бы посоветовал вам лечь в больницу… Если ничего не делать, может произойти резкое ухудшение.

Сугуро посмотрел на длинную ленту с результатами анализов, которую врач положил на стол. Странно, но слова врача его нисколько не взволновали. Только пронзило чувство: вот и я шаг за шагом приближаюсь к миру, в который ушел Кано. Это и есть старость…

– К сожалению, обстоятельства не позволяют мне немедленно лечь в больницу.

– Однако…

– Постараюсь, насколько возможно, соблюдать покой. Давайте подождем следующих анализов, тогда и решим насчет больницы.

– Проблема в том, что печень не подает никаких болезненных симптомов до тех пор, пока становится уже неоперабельна. Но как только начинается скопление воды в брюшной полости, в печени происходят необратимые перемены. Необходимо оперативное вмешательство прежде, чем это произойдет.

– Понятно, – кивнул Сугуро, но не поддался на уговоры, отказавшись от госпитализации.

На обратном пути в вагоне метро, усевшись в углу и сложив руки на коленях, он рассеянно разглядывал рекламные плакаты. Новые выпуски еженедельных журналов, банкетные залы для свадеб… Взгляд остановился на рекламе жилого комплекса, предназначенного для пожилых семейных пар. Пожилую пару изображали актер и актриса, которых Сугуро помнил с детства, над их лицами, расплывшимися в натужных улыбках, было крупно напечатано: «Красивая старость». Он повторил про себя, точно пробуя на язык: «Красивая старость»… Но старость, которая настигла его после вручения премии, не только не была красивой, она была гнусна и отвратительна. Словно мрачный, тяжелый сон. Сумеречный час, когда ветер смерти взметает то, что до поры до времени таилось под спудом, – вот что такое старость. Сугуро закрыл глаза.

Когда он вернулся в рабочую квартиру, пришла жена, чтобы убраться.

– Ну как? – спросила она.

– Анализы? Все как обычно. Не о чем беспокоиться.

– Ну, слава богу, – обрадовалась жена, – а то я с утра места не нахожу.

Сугуро, опустив глаза, похвалил себя за то, что избавил жену от ненужных волнений.

Церемония прощания с Кано состоялась в храме Сэйгандзи в Сибе. Обращаясь к большой фотографии покойного, выставленной на заваленном хризантемами алтаре, Сугуро от имени друзей зачитал слова прощания – их сегодня утром он писал часа два. Вспоминая великодушие и мастерство, с какими Кано в начале зимы на церемонии вручения премии разъяснял суть его творческих исканий, Сугуро говорил:

– Если надо было бы одним словом охарактеризовать жизнь и творчество Кано, то это прежде всего – бескомпромиссность. Кано никогда не заигрывал с читателем, не подлаживался к эпохе, писал своенравно, писал о том, о чем считал нужным писать. Это своенравие наложило отпечаток и на его жизнь…

Когда церемония закончилась и он вышел из храма во дворик, где еще расхаживали мужчины и женщины в траурной одежде, он заметил молодого человека, который стоял невдалеке, опершись о каменный фонарь, и поглядывал в его сторону. Опять этот Кобари! Приблизившись, тот спросил:

– Можно вас на пару слов?

Расценив молчание Сугуро как согласие, он продолжал:

– Помните, в прошлом месяце в Токио была ночь… С густым туманом?

– С густым туманом?

– Да. В газетах писали, что такого тумана не было уже лет тридцать.

– Какое это имеет ко мне отношение?

– Вы куда-нибудь ходили в ту ночь?

Сугуро, пропустив мимо ушей вопрос репортера, двинулся к выходу, но тот не отставал, пристроившись сбоку:

– Вы столкнулись со мной у гостиницы в Ёёги. И убежали, спрятавшись в переулке.

Сохраняя убийственное молчание, Сугуро вышел из ворот храма. Там люди из издательства, помогавшие с организацией похорон, подзывали такси для гостей. Даже такой нахал, как Кобари, вынужден был отступить.

Сев в автомобиль, он вдруг подумал: «гостиница в Ёёги»… Поспешно достал конверт и вынул из него маленькую бумажку. Это был обрывок салфетки, который ему дала Нарусэ в ресторане «Сигэёси». На ней было отчетливо написано «Ёёги».

Кобари утверждает, что столкнулся с ним перед этой гостиницей в тот день, когда на улицах стоял густой туман. Действительно, в ту ночь он выходил. Никакой особой цели не было. Просто хотелось побродить по окутанному непроницаемой пеленой парку. Гуляя, он думал о том, как это похоже на его старость. В тот самый момент, когда у него появилась уверенность, что открылась ясная жизненная перспектива, откуда-то вынырнула эта грязная рука, которая все смешала, взбаламутила, превратив его старость в сплошной непроглядный туман.

Это уже слишком!.. Сугуро почувствовал, как в нем вновь вскипает гнев. Ладно бы этот неуемный репорте-ришка, но наглость самозванца переходит вообще все мыслимые границы!

Хватит! Надо положить этому конец!

Завтра пятница. Он долго сомневался – идти или не идти, но теперь его чувства определились. Он должен встретиться с этим человеком.

Пятница.

Накануне вечером по телевизору сообщили, что не исключен снегопад, и хотя прогноз погоды обычно бьет мимо цели, похолодало, а в такие дни у жены всегда болели суставы.

Заночевав в рабочей квартире, Сугуро проснулся рано утром. Закрыв глаза, он попытался вновь провалиться в сон, но ничего не получилось.

Раздраженно поднялся с кровати, не умываясь, вошел в кабинет, свое убежище. На столе со вчерашнего дня лежали торопливо исписанные листки: «Скрытое обнаружится, и тайное станет явным», «Если твоя рука соблазняет тебя, отрежь ее!»

Прошел в кухню, налил в кофейник воды, включил в розетку. Умывшись, выпил горячего кофе и позвонил жене.

– Суставы не болят?

– Нет, на всякий случай постоянно делаю согревающий компресс. Сегодня пятница, поэтому позже пойду в церковь.

– Обо мне не беспокойся. Меня пригласили в ресторан люди из одного журнала.

Сугуро мечтал, чтобы именно сегодня у него было много визитеров. Хорошо бы один за другим являлись редактора, посланцы из издательств, тогда бы он мог не думать о том, что ему предстоит. Взглянул на свое расписание – утром должен зайти Куримото.

Куримото собирался обсудить и наметить сроки следующего романа. Сугуро спросил, не могут ли ему предоставить год на предварительную подготовку.

– Почему? – удивился Куримото.

– У меня уже возраст. Нет желания писать так, как я писал до сих пор. Хочется произвести небольшую встряску…

– Как это понять?

– Хочу проверить, насколько устойчивы основы всего того, что я делал до сих пор.

Куримото недоумевающе склонил голову набок.

– Кано перед смертью сказал мне… – Сугуро замялся, – о том, что обо мне ходят всякие сплетни.

– Ничего подобного! Ваши истинные поклонники никогда не поверят, что вы на такое способны.

– Истинные поклонники?

– Ну хотя бы тот юноша, помните, работающий в интернате. Но если в результате, как вы выразились, «встряски» ваша литературная репутация пошатнется, что тогда, скажите, с ними со всеми будет?

Сугуро горько усмехнулся, с языка чуть не сорвалось: «Что будет то будет».

– Однако, чтобы написать такую вещь, мне понадобится год или два. Название уже есть: «Скандал, или Молитва старика».

После того как Куримото ушел, он, подойдя к окну, посмотрел на небоскребы Сибуи и Синдзюку. Город казался унылым и молчаливым, была уже середина марта, но если бы сейчас выпал снег, это бы его не удивило.

Чтобы отвлечься, раскрыл книгу зарубежного писателя. Но и слова, и образы оставляли равнодушным. Книга была не виновата. Глаза рассеянно скользили по строкам.

– Ничего удивительного. Подобные книги меня уже не увлекают… – бормотал он, понимая в то же время, что проблема в другом: все его мысли были сосредоточены на гостинице, указанной Нарусэ.