Мужики и бабы - Борис Можаев

- И я с вами. Без Мити не могу.

- А ты куда это на ночь глядя? До Степанова почти десять верст... В овраге ночевать? - набросился на него Саша, взял и осадил его за плечи. Тебе постлано на сеновале. Сиди.

Михаил Николаевич проводил Марию с Дмитрием Ивановичем через двор до самой калитки. В наружном дворе, сплошь заваленном новенькими колесами, расточенными белыми ступицами, штабелями темного гнутого обода и березовыми свилистыми чурбаками, Успенский спросил хозяина, кивая на эти древесные горы:

- Справляетесь?

- Освоился...

- Нужда заставит сопатого любить?

- Ну, это еще не нужда. Вон у Александра Илларионовича Каманина нужда так нужда...

- Какого Каманина? - спросил Успенский.

- Да сына купца... Бывшего уездного следователя.

- Ах вон кого! Он вроде где-то в Германии, говорят.

- Да... В пивной стоит... вышибалой. А мы-то еще живем, - невесело подтвердил Скобликов, прощаясь с Успенским.

Они пошли в Тиханово полем через зеленые оржи. Стояла вечерняя сухая жара с той вязкой глухой тишиной, которая расслабляет тело и навевает странное беспокойство и нетерпение.

- У меня сейчас такое чувство, - сказал Успенский, - будто, того и гляди, мешком нас накроют; так и хочется скинуть рубаху, штаны да сигануть с разбегу в холодную воду...

Мария засмеялась:

- В Сосновку захотелось... К русалкам?

- А что? Пойдем в Сосновку?! - он поймал ее за руку и притянул к себе.

Она уперлась ему локтями в грудь и долго пружинисто отталкивалась, запрокидывая лицо:

- Да ну тебя, ну! Видно же... Ты с ума сошел? - твердила она. - Вон из деревни заметят.

- Пойдем в Сосновку! Слышишь? Иначе я понесу тебя... Возьму вот и понесу, пусть все видят.

- Ладно, пойдем... Да пусти же.

Она вырвалась наконец и заботливо оправила кофту и юбку, заговорила с притворной обидой:

- Какой ты еще глупый... какой дурной.

Шли долго по мягким податливым оржам, оглаживая руками белесые колоски. В поле не видно ни пеших, ни конных, ни птиц в небе.

Они были одни во всем мире. Только солнце сквозь дымную завесу долго и слепо смотрело на них огромным тускловато-красным оком.

- Кто такой Бабосов? - спросила она.

- Вот те на! Ты же с ним раньше познакомилась, чем со мной.

- Я знала, что он, да не знаю кто.

- Да как тебе сказать... В народе про таких говорят - теткин сын. Мужик способный, знающий... Но с завихрением: все, мол, вы пресмыкающиеся, а я орел, потому и парю в одиночестве. Петербургское воспитание. Отец его был каким-то чиновником. Почтовым, что ли... Умер в двадцать первом году, в петроградский голод. Матери тоже нет... Так он и мотался в одиночестве... Состоял в каком-то кружке. Их накрыли... Вот он и бежал с глаз долой. В деревню подался, к тетке. Она дальняя родственница помещику Свитке. Здесь вот и осел в учителях. Говорит, в самый раз. Спокойно, и мухи не кусают. А чего он тебя заинтересовал?

- Так. Шалый он какой-то. Варю, подругу мою, обманул. Она так плакала...

В Сосновку пришли в сумерки. Чистая родниковая заводь, обросшая густым ракитником по берегам, лежала в глухом отроге на дне Волчьего оврага. По кустарнику возле заводи заструился сизым оперением вечерний сквозной туман.

- Ну, смелее вниз! Прыгай!.. - Успенский первым спрыгнул в овраг, побежал размашисто по откосу, с трудом остановился у самой воды.

- Ну, прыгай! Чего же ты? - спрашивал он снизу, растворяя руки. - Не упадешь - я поймаю.

- Нет, Митя, нет! - крикнула она с отчаянием и силой. - Нет! - и побежала прочь.

Когда он вылез из оврага, она была уже далеко. Ее белая кофточка еще долго маячила на меркнущем горизонте.

9

После Духова дня установилась затяжная зыбкая жара; чистое с утра, просторное небо мало-помалу блекло, серело, словно выцветало к полудню, а потом и вовсе покрывалось на горизонте малиново-сизой хмарью, сквозь которую закатное солнце выглядело непомерно большим и красным. Устойчивый юго-восточный ветерок приносил с полей вместе с волнами тягучего марева сухой горьковатый запах каменеющей земли.

"Теперь бы в самый раз пары парить, - думал Андрей Иванович, - но навоз еще не вывезен. Земля уходит, иссушается с каждым днем. А ничего не поделаешь, не выделишь свое поле из общего парового клина, не вспашешь один. По парам сейчас скотину гоняют. Тут такой шум подымут... заклюют. Кабы на отшибе был, на выделе, вроде Черного Барина..."

Андрей Иванович не то чтобы завидовал Черному Барину - жить на отшибе бирюком он не хотел, натура не выдержит одиночества. А вот хозяйство вести, землю обрабатывать так, чтобы не зависеть от мирского гужа да трехполки, это - другой оборот. Будь у него выдел, то есть все пять десятин вместе, он бы давно на манер Черного Барина от трехполки отказался бы. Тот и под зябь навоз вывозит, и ранней весной, и даже зиму прихватывает. "Чистых" паров, под сорняками, у него и в помине нет: клевер чередует с озимыми, а то и люпин сеет под запах. По сто пятьдесят, а то и по двести пудов зерна снимает с десятины, а тут и до ста пятидесяти не дотянешь. Создали было у Святого болота опытный луговой участок, еще при волостном земотделе. Осушили болото, распахали... На одном участке тимофеевку посеяли, на другом люпин. И тимофеевка и люпин стеной вымахали. Участковый агроном собрал мужиков и спрашивает:

- Видали, что делает болото?

- Видали. Кто бы сказал - в жисть не поверили, - отвечают мужики.

Тимофеевка на семена пошла, крюками косили, как рожь.

А люпин, свежий, зеленый, ему бы еще расти да расти, агроном приказал запахать.

- Как запахать? Такой корм в землю? Да ему цены нет!

- Он сторицей обернется, - сказал агроном. - Здесь теперь место устойчивое, сухое... Посеем по запаханному озимые - уродится такая пшеница, что лошадь грудью не пробьет ее.

Ладно, посеяли озимые по люпину. Подошло лето, такая пшеница выстоялась, что перепел взлететь из нее не мог.

- Вот вам и выход, мужики, - говорил агроном. - Навоз вносите под зябь, а то ранней весной под яровые. А на парах люпин сейте и запахивайте... Верное дело!

На сходе отказались.

- Наши деды под зябь не пахали и нам не велели. Осень - для лошадей отгул. На лугах отава выросла дармовая, так пусть лошадки в зиму жирку запасут. На дворе-то не больно зажируешь.

- А люпин? - спрашивает агроном.

- И люпин не будем сеять. Ну-ка не уродится - лишние расходы понесем. А уродится - запахивать жалко. Да и скотину пасти негде.

"Оно, конечно, пары тоже подспорье, - думал Андрей Иванович, - особенно в сухое лето, когда подлесное пастбище Славное выбивает до молотильного тока. Но вот забота - как побыстрее навоз вывезти и пары спарить. Раньше, при двух лошадях, он управлялся дней за десять, а теперь и полмесяца не хватит. Навозу на дворе накопилось горы - под самые сцепы. Больше сотни возов будет. Вот и считай по семь-восемь возов в день, а на дальние поля больше и не вывезешь, провозишься ден шестнадцать.

А там дня четыре парить, значит, до Петрова дня, то есть до лугов, только-только управиться".

Он проснулся ранехонько, еще стадо не прогоняли. Откинул тыльный стороной ладонь на соседнюю подушку - пусто, и подушка простыла... "Как кошка... Слезет с кровати, улизнет, и не услышишь, - подумал про жену. В летней избе, мягко обволакивая углы, плавал душный с ночи сумрак, лениво ползали по оконным стеклам мухи. Андрей Иванович натянул шерстяные носки, брюки, висевшие на спинке деревянной кровати, и, сунув ноги в растоптанные галоши, отворил заднюю дверь.

Солнце еще не встало, но на дворе все проснулось, ожило; по широкому подворью бродили куры и лениво, распевно лопотали: "Кра-ра-ра-ра..." У плетня суетился, разгребая землю, петух; приспуская крыло на ногу, сучил перьями, пританцовывал и тоже что-то лопотал сердито курам.

В ошмернике под горницей разноголосо, как бабы на "толкучке", гагакали гуси - наружу просились. А из дощатого, крытого соломой сарая доносился звонкий Надеждин голосок:

- Той, дьявол! Той, сатана рогатая!..

Потом гремел подойник, что-то ухало, сопело, чавкало в навозной жиже, и снова откровенное и звонкое выражение Надеждиных чувств:

- На, заткнись, окаянная твоя душа!

Андрей Иванович сообразил - опять Белеска не дается. Что случилось с коровой? Три дня уже ни с того ни с сего не дается доить, и шабаш. Ее и уговором пытались взять, и корочкой кормили - нет. Бьет и хвостом и ногами... Того и гляди, рогом зацепит. Пришлось ноги связывать и доить.

- Головушка горькая, не знаешь, что и подумать.

Царица приехала из Бочагов, поглядела и говорит:

- Здесь и думать нечего. Дело ясное - наговор.

- Куда ее теперь вести?

- Надо молебен отслужить Власию и Людесию.

Приглашали отца Афанасия, отслужил и двор окропил святой водой. Трешницу отдали. Не помогло.

Пришлось идти к деду Агафону, тихановскому пастуху, четок водки отнесла Надежда да еще угостить посулилась:

- Загляни, ради бога. Чо с ней стряслось?

- Ладно, ладно... зайду, перед выгоном стада.