Лабиринты ревности - Абигайль Кейси

— Старшему сержанту тоже вряд ли придется по душе наше чудесное спасение.

— Смени тему.

— Малыш, а правда, что все античные герои были образцом мужской красоты?

— Судя по скульптурам — красавец на красавце. — Малыш усмехнулся. — Не то что некоторые из присутствующих.

— А по-моему, у тебя нормальное телосложение.

— Вот именно — нормальное.

— Малыш, а древнегреческие женщины тоже были идеально сложены?

— С вешалками, гуляющими по подиумам, не сравнить.

— А…

— Стоп! — Малыш оборвал так и не произнесенный вопрос. — Хватит, пора выбираться.

— Я готова.

— Тронулись…

Малыш, натренировавшийся за период заточения передвижению на четвереньках, быстро преодолевал узкий туннель, ведущий то ли к жизни, то ли к смерти.

А внизу остался верный спальник, служивший и для переноса консервов, и для жутких одиноких снов, и для сексуальных контактов высшей степени.

Остался золотой медальон с блестящей грацией.

И почти выработавший адсорбционный ресурс биотуалет, как немой свидетель пещерной эпопеи, едва не закончившейся двойной трагедией.

И вот Малыш уперся руками в преграду.

— Где свет? — проворчал Малыш. — Почему нет света?

— Ты же сам что-то рассказывал о физических законах.

— Тупик! — сказал Малыш. — Последний тупик.

— Я этого не переживу, — прошептала Малышка.

— Ну хоть какой-нибудь признак дня должен быть! — закричал Малыш. — Хоть какой-нибудь!

— Аромат… — прошептала неуверенно Малышка. — Кажется, аромат…

— Что?

— Цветами пахнет.

— Какими еще цветами?

— Обыкновенными.

Малыш заработал ноздрями и вдруг ощутил, что сквозь застоялый пещерный смрад пробилась свежесть, настоянная на горьких травах.

Да, сомнения не оставалось — воздух приобрел совершенно иной аромат и вкус.

Но света не было по-прежнему.

— Какой изумительный запах жизни! — Малышка радостно всхлипнула.

— Тогда я ничего не понимаю.

Малыш выпрямился и прощупал окружающие стены.

— Это колодец!

— Тот самый?

— Вроде.

Малыш запрокинул голову и уставился вверх, туда, где должен был, по его расчетам, находиться белый день.

— Что там?

— Подожди…

И тут Малыш узрел одинокую звезду, которая с превеликим трудом проклюнулась сквозь низкую и плотную облачность.

— Все, — сказал Малыш еле слышно. — Все!

— Что все?

— Наверху просто ночь, понимаешь, ночь!

— Ночь, — повторила Малышка. — Просто ночь.

Звезды — одна за другой — пробивались сквозь редеющую облачность.

Звезды никогда не заглядывали в мрачные извивы лабиринтов ревности, никогда…

Малыш с необычайной ловкостью и прытью вскарабкался наверх, выглянул наружу, глотнул пьянящего сквозняка и спустился обратно к рыдающей Малышке.

— Что, будем сидеть здесь до утра?

— Нет.

— Тогда приготовься к последнему броску.

— Как у меня все болит!..

— Ничего, потерпи.

— Бедные мои ноги, бедные руки!

— Потерпи.

Малыш, еще глотнув для бодрости свежачка, настоянного на горьких травах, начал страховать подъем любимой.

Малышка старалась изо всех сил…

— Не могу.

— Хватайся.

— Не могу.

— Давай!

Обе измученные, утомленные, израненные ручки сомкнулись на протянутой вниз мужской ладони.

— Держись крепче!

Малыш рывком извлек всхлипывающее существо на поверхность земли.

— Порядок.

И не было сил подняться с колючего дерна.

Оба задыхались от избытка свежего воздуха и заново привыкали к робкому ветру и отчаянному запаху диких трав.

Малыш по привычке нашарил руку неподвижной Малышки.

Ослабевшие пальцы в ссадинах ответили робко и нерешительно.

— Ты меня по-прежнему любишь?

— Глупый вопрос.

— Нет, совсем не глупый. Я боюсь, что сейчас наша любовь кончится.

— Почему?

— Там внизу слова, даже самые красивые, не имели цены.

— Ошибаешься.

— Не перебивай.

— Ну хорошо, хорошо.

— Когда мы были обречены на смерть, то могли себе позволить не думать о последствиях наших поступков и наших слов.

— Наоборот, в полной безнадежности рождается истина. Зачем врать, зачем обманывать, зачем фальшивить?

— Дай мне высказать.

— Пожалуйста.

— Сейчас же я боюсь, что тебе захочется просто забыть все, что случилось с нами, и поскорей вернуться к прежней жизни, к жене, в старую уютную квартиру, к мифологическому словарю.

— Ну нет, — сказал Малыш без малейшего сомнения в голосе. — Теперь в моей жизни все будет по-другому. — И добавил после короткой паузы: — В нашей жизни.

— Тогда скажи, что любишь.

— Да хоть тысячу раз.

— Мало.

— Ну тогда столько раз, сколько звезд на небе.

И тут полная, ядреная и великолепная луна, разметав тучи от горизонта к горизонту, позволила спасшимся влюбленным наконец-то увидеть друг друга.

Мужчине — женщину.

Женщине — мужчину.

Он был прекрасней любого из античных шедевров.

Она — маленькая усталая голышка — тем более.

Потому что самый прекрасный человек в мире — это тот, которого любишь.

Она вдруг поверила всему — и его словам, и его поцелуям, и лунному торжественному аккорду.

Он вдруг понял, что там, в подземном лабиринте, было только начало, что эта любовь, обретенная вопреки злобе и мстительности, вопреки коварству и предательству, эта любовь, как золотое зерно, упавшее в землю, теперь вот проросла и потянулась к свету… И у нее, вырвавшейся из мрачного плена, — изумительное будущее, как у прекрасного цветка, пробившегося сквозь толщу земли и раскрывшего все свои великолепные лепестки навстречу солнцу, навстречу жизни…

Эпилог

Сразу после бракосочетания свадебный лимузин помчал счастливую пару, обрученную тьмой, золотыми кольцами и законами штата, в международный аэропорт.

Позади остались долгие хлопоты, связанные с переходом от молодой вдовы и «неутешного» вдовца к новому соединению рук и сердец.

Малыш, похудевший и от этого особенно элегантный в отлично сидящем темно-синем костюме, всю дорогу продолжал беспрестанно целовать свою очаровательную юную невесту то в ладонь, то в шею, то в губы, то в декольте, то гораздо ниже… И совершенно не обращал внимания на то, что его густые черные волосы, пару часов назад идеально уложенные, растрепались, а изысканный галстук съехал набок…

Малышка же, откинув золотоволосую головку, не сопротивлялась нарастающим ласкам. Она все смотрела и смотрела на своего нового мужа большими озерно-голубыми глазами и не могла наглядеться. Она не считала, сколько дней прошло после их чудесного спасения. Но чем больше она вглядывалась в его темные пещерные глаза, в которых разгорались искорки безумной страсти, тем сильней убеждалась, что эта любовь, это обожание — надолго, если не навсегда.