Рожденные ползать - Александр Анянов

— Ничего, теперь жить можно, — ответил я. — Конечно, еще болит, но никакого сравнения с тем, что раньше. Вот выйду на гражданку и брошу эту долбанную самолетную специальность к едрене-фене. Запатентую свой метод нетрадиционной медицины и начну лечить людей от радикулитов. Только нужно чтобы сердце у пациента здоровое было. Уж сильно мой метод радикальный. У меня самого пару раз чуть мотор не остановился.

— Да, сердце это очень важно. Особенно в нетрадиционной медицине, — согласился Борзоконь. — Аналогичный случай произошел в 79-м, на авиабазе Листвянка, в Иркутской области.

Мы втроем потихоньку брели в сторону домика, отворачиваясь от ледяной крошки, летевшей нам прямо в лицо. Позади нас, примерно в сотне метров, шли Гусько с Петровым. Женька, которому любые погодные условия были нипочем, о чем-то говорил, оживленно жестикулируя. Юра, слушал, спрятав нос в меховой воротник технической куртки.

Дед между тем продолжал свою историю. Гарнизон, о котором шла речь, был довольно большим, но оторванным от цивилизации. До ближайшего города почти полтораста километров, до железнодорожной станции — пятьдесят. Рейсовые автобусы в Листвянку не ходили, а личные машины мало кто из офицеров имел. Добирались в основном гарнизонным транспортом с оказией. Короче, тот еще был геморрой. С другой стороны вокруг красивейшие места. Рыбалка, охота, ягоды с грибами. Казалось, чего там, живи и радуйся — век города не видать.

Однако был у такой жизни один серьезный недостаток. Большая часть офицерского состава Листвянки и их жен была моложе 30 лет, а культурный досуг практически отсутствовал. Ну что делать молодежи по вечерам, особенно в осенне-зимний период? Ну, не считая водки, конечно. Понятное дело самое доступное это — любовь. От тоски любили друг друга много и сильно, особенно не разбирая, своя или чужая. Чужая — даже лучше! А презервативы в гарнизон последний раз завозили еще при китайцах. В смысле в те времена, когда это еще была их исконная территория. Неудивительно, что женщины в Листвянке попадали в интересное положение довольно часто. Однако не у всех и не всегда было желание рожать.

— Понятное дело, — перебил капитана Панин. — Слишком дорогим удовольствие выходит. Это как купить один раз билет в кино, а потом платить до конца жизни за содержание кинотеатра, ремонты и амортизацию.

Мы с Дедом улыбнулись. Сашкино сравнение показалось нам любопытным, а главное очень жизненным.

— Точно! — согласился капитан и продолжил. — Казалось бы, какие проблемы?

Из дальнейшего повествования выяснилось, что они все-таки существовали. Начальником листвянского гарнизона являлся генерал-майор Сиворакин, который был человеком старой закалки и мыслил в государственном масштабе. В связи с этим он прекрасно понимал, что ошибки генералов в будущей войне может компенсировать только непрерывное поступление новых солдат, и как можно в больших количествах.

Поэтому, несмотря на то, что в Листвянке была своя медсанчасть укомплектованная хорошими врачами, включая гинеколога, аборты в ней категорически запрещались. Местным женщинам приходилось как-то выходить из положения. Они и выходили. В основном это происходило с использованием подсобных средств, известных еще при крепостном праве.

Однако природа не терпит пустоты, и однажды на помощь им пришла живая техническая мысль. Додумался до нее один прапорщик — заведующий тренажерным классом. Он то и взялся делать аборты всем желающим. Всего — десять рублей и полная анонимность гарантируется.

— Чего-то не понял, — удивился я. — Если бы это прапор в санчасти работал, ну тогда ладно. А если он техник, как же это возможно?

— А для техников нет нечего невозможного! — даже не моргнул глазом Борзоконь. — Ну, догадайся с трех раз, как он с этим справлялся?

Я на некоторое время призадумался, потом посмотрел на тезку в поисках ответа, но старший техник тоже недоуменно пожал плечами.

— Не знаю, — сдался я, наконец.

— Эх, вы, — видно было, что капитан остался доволен нашей несообразительностью. — А делал он их…, — Дед выдержал театральную паузу, — …при посредстве тренажера катапультного кресла!

Мы с Паниным забились в судорогах от смеха. Этот тренажер представлял собой обыкновенное самолетное кресло, закрепленное на длинном установленном вертикально рельсе. Время от времени летный состав должен был проходить тренировки на этом агрегате, чтобы не расслабляться и не забывать, за что жует летный паек. Подопытный садился, дергал за ручки, срабатывал пороховой заряд, и кресло взлетало вверх. Дойдя до верхнего края рельса, оно тормозилось о специальный амортизатор и медленно спускалось

вниз на исходную позицию. Естественно все происходило, как при реальном катапультировании — со страшной силы ударом под задницу и ужасающими перегрузками. Мы представили себе, как пациентка со свистом взлетает вверх, а нежеланный плод, в точном соответствии с законами физики, остается на кресле.

— И чем история закончилась? — спросил я, когда мы с Паниным наконец-то обрели дар речи.

— Чем, чем…, — вдруг погрустнел Борзоконь. — Наверное, тем, чем и должна была закончиться. У баб конечно здоровья, как у дурака махорки. Даже самая больная из них, в силу своей бабской конституции, самому здоровому летчику сто очков вперед даст. Но и на старуху бывает проруха. У одной клиентки оказался порок сердца, и она прямо там же в кресле коньки отбросила. Прапора, понятно — в тюрягу. Аборты, правда, после этого генерал разрешил.

— Эх, панове, вот всегда у нас так на Руси, — вздохнул Панин после некоторого молчания. — Давят самый талантливых и предприимчивых. Мужику бы Нобелевскую, а его на нары!

Я перекинул на другое плечо тяжеленный ящик с самолетным инструментом. Ледяной ветер, как бешеная собака, бросался на нас со всех сторон. Он пытался сбить с ног, резал мелкой крошкой кожу лица, забирался в штанины брюк, кусая за голое тело. Мои мысли постоянно крутились вокруг комплекта нижнего белья, лежащего в шкафу в моей комнате. Я так еще ни разу его и не использовал. Слава богу, мы уже возвращаемся назад. Впереди меня ждала гостиница, теплая постелька и отдых для наболевшей поясницы. Я посмотрел на Панина с Дедом, идущих рядом со мной. Высоко подняв меховые воротники зимних курток и, засунув руки глубоко в карманы, они упрямо двигались вперед, наперекор разбушевавшейся стихии.

Внезапно, нас обогнал командирский «Уазик» и притормозил рядом. Из-за свиста ветра мы не услышали его приближение. Дверь открылась и из машины высунулась голова Нечипоренко. Оценив погодные условия, и секунду поколебавшись, он решил не выходить наружу. За его плечами была видна холеная рожа солдата-водителя, явно недовольная тем, что командир «напустил холоду в кабину». (Вот дружище, тебя бы сейчас простым механиком на стоянку!)

Мы вытащили руки из карманов, изобразили стойку «смирно» и приложили красные от холода руки к головным уборам. Подполковник, своим обычным невозмутимым взглядом, окинул наши скрюченные фигуры. Потом козырнул в ответ на наше приветствие и спросил:

— А вы знаете, товарищи техники, что с нами со всеми будет, если американцы нас в плен захватят?

От такого провокационного вопроса мы сразу перестали дрожать на ледяном ветру. Даже острый на язык Панин молчал, растерянно хлопая глазами. Однако Нечипоренко, словно не ожидая от нас ответа, продолжил:

— Так вот, летчиков сразу же расстреляют, а техникам отрежут воротники на куртках и зашьют карманы.

— Зачем? — разом выдохнули мы.

— А, сами вымрут от холода, как мамонты. Инженера своего не видали?

В гостинице, я первым делом бросился к шкафу в поисках своего нижнего белья. Глядя на себя в зеркало, я не мог отделаться от мысли, что оно не кажется мне таким же уродливым, как раньше. Напротив, очень элегантные, небесно-голубого цвета кальсончики сидели на мне, как влитые.

«Теперь еще поглядим, кто раньше вымерзнет», — думал я, — «мы, или те, кто нас в лагере охранять собирается. Самое главное, никогда с нижняком не расставаться, а уж он то, ни в бою, ни в плену не подведет!». Проведя рукой по гладкой и теплой поверхности материала, я осознал, что в крышку гроба моей беззаботной гражданской жизни вбит последний гвоздь.

Я подышал на замерзшее стекло, проделав небольшое отверстие. Окно выходило на юг. Значит, если сейчас мысленно провести отсюда прямую линию, то возможно, ее конец упрется прямо в порог моего подъезда в Риге. Почему-то именно по выходным, мысли о доме приходят чаще всего. Может быть от безделья?

Алик, Юра и я лежали на кроватях, разморенные обильным ужином. В соседней комнате шумно отмечали какое-то событие. Хлопнула дверь — это вернулся из наряда Крохоборцев. Увидев стол, заваленный объедками и грязными тарелками, Сергей брезгливо поморщился: