Христианин в языческом мире, или О наплевательском отношении к порче - Андрей Кураев

Сенатский Указ 1770 года «рассказывает, что в Яренском уезде несколько беспутных девок, притворяясь испорченными, выкликали на восемь мужчин и женщин Печорской и Устненской волостей, называя мужчин батюшками, а женщин матушками. Соседи, услыша о том, собрались и приступили к обвиненным в порче девушек с угрозами, чтобы признались добровольно, потом пришли сотские, стали сечь их а мучить. И сии, совсем невинные, не стерпя побои, а притом опасаясь не только горшего себе жребия, но и самой пытки в городе, которою им угрожали, объявили себя чародеями. Несмотря на признание, они все-таки представлены были в город и там под плетьми были допрашиваемы, и, убоясь от разноречия конечной себе гибели, прежние свои признания подтвердили. Дело об них сначала производилось в яренской воеводской канцелярии, а потом перешло в великоустюжскую духовную консисторию, и оба эти судилища обвинили судимых крестьян «в чародействе и посредством оного в порче людей». Дело дошло до сената. «С сожалением выслушав» это дело, сенат нашел: 1) что подсудимые были подвергнуты напрасному истязанию, ибо их признание в чародействе было вынуждено плетьми и страхом; 2) невежество судей, которые поверили чудовищному народному преданию, якобы порча людей производится посредством пущаемых на ветер, даваемых якобы от диавола червяков, и что оные на ветер пущаемые червяки входят в тело тех, которые из двора выходили, не помолясь богу и не проговорив Иисусовой молитвы; 3) дьявольские червяки, присланные за казенною печатью (!), оказались обыкно-венными мухами, которых одна из подсудимых наловила и высушила, чтобы удовлетворить судей, а себя избавить от истязания. Поэтому сенат определил: обвиненных отпустить, воеводу отрешить, сотских и десятских наказать батожьем, а кликуш высечь плетьми»[145].

В 1785 году Вениамин, епископ архангельский и холмогорский, доносил в архангельское наместническое правление, что, во исполнение указа 1737 года, священниками из Пинегского округа доставлена ведомость о кликушах, которых оказалось 19 человек, и под их именами подписано, что именно и как они «кличут»: «Оные именованные женщины кричат необычно во время хождения со крестом, и со святыми водами, а наипаче во время хождения, и в прочия времена, когда оные кликуши начнут мучить, иногда иные бывают без памяти, и ударяют сами себя, и за волосы терзают, и сквернословятся всячески». Этот рапорт священников доставлен был синоду с уведомлением, – что и в других приходах в том же Пинегском и Мезенском округах имеются кликуши. Синод на это донесение отвечал, «что как по высочайшему о губерниях 1775 года ноября 7-го дня учреждению, 399 статьи, таковые дела относятся к рассмотрению совестного суда, то на основании сего и сообщить из консистории в архангельское наместническое правление о поступлении с ними по законам». Но, передавая это дело к наместнику, Вениамин прибавлял, что он много рассуждал о кликушах, и оказалось, что «сие кликушество есть икота, тако ж и стрелы есть не колдовство, но натуральная болезнь, и происходит не от воды ли, в самом деле нечистой, и производящей в человеке черви? И потому не подлежит ли сим людям, икотою и стрелами страдающим, изобрев истинную причину, подать прежде средств к избежанию и излечению тех болезней, нежели издать их, как преступников»[146].

13 мая 1773 г. последовал указ Синода о воспрещении духовенству петь молебны и читать слово Божие над кликушами и прочими порчеными людьми, о которых «не иное должно иметь разсуждение, как о прямом притворстве и обмане и суеверии»[147]. И даже анти-заговорная «молитва св. Киприана» рассматривалась как улика и изымалась при обысках[148].

Ст. 937 «Уложения о наказаниях Российской Империи» гласила: «Так называемые кликуши, которые делают на кого-либо наветы, утверждая, что он причинил им зло будто бы посредством чародейства, подвергаются за сей злостный обман: заключению в тюрьме на время от 4-х до 8-ми месяцев»[149]. Эта норма закона не была вполне бездейственной. Так, в 1861 г. Екатеринославская уголовная палата признала священника Донцова виновным в распространении суеверных представлений о порче и кликушестве [150].

Вообще гражданскому суду подлежали «в колтунах, босые и в рубашках ходящие»[151]. Последний случай применения 937-й статьи относится к 1874 году, когда Устюжский окружной суд за попытку оклеветать крестьянку Степаниду Харламову приговорил шестерых кликуш к небольшим срокам тюремного заключения, а «испорченного» крестьянина – к пятидесяти ударам розог[152] .

Впрочем «порченый» мужик – это редкость. В ту пору уже отмечали, что кликушество имеет достаточно определенную социологическую прописку: практически не было кликушества на Украине, не встречалось оно у мальчиков и крайне редко у мужчин, и не прилучалось оно у лиц из образованных сословий…[153]

Впрочем, не только в народе продолжали рассказывать о порчах. Было бы странно, если бы взаимодействие между церковным учительством и народом шло только в одну сторону. Духовенство тоже не могло не испытывать воздействия народа (тем более, что по уровню богословского образования оно зачастую от него почти не отличалось). Так что было бы странно, если бы общенародные убеждения и суеверия вовсе не просачивались в приходской быт и никак не затрагивали рядовое духовенство (да и не только рядовое: в начале IV века Эльвирский собор своим 34-м правилом запретил зажигать днем свечи на кладбище – «чтобы не беспокоить души святых»)[154].

Поэтому не всякое предание, повествуемое в монастырской келье (или даже записанное в монастырской летописи) или на приходе, есть предание собственно церковное. «Очень может быть, что, внося некоторые из трактуемых молитв, переписчики догадывались о темном первоисточнике их происхождения… Не надо забывать, что если литургическая критика не всегда стояла на должной высоте даже в Греческой церкви, то нечего и говорить о недостатках ее в старинной Русской церкви»[155]…

В только что упомянутой Греческой церкви бытовал, например, даже чин проклятия человека псалмами (Псалмокатара). В этом случае еще не изобличенному преступнику не просто объявлялось его отлучение от церковного общения, общения в общецерковных молитвах и причастии (собственно церковный смысл анафематствования). Но и вместе с этим проклятием возносилось и пламенное моление о жесточайшем и всеобъемлющем наказании преступника и о поражении его всяческими, внутренними и внешними недугами, которые сделали бы явным преступность этого человека и тем самым вывели бы его из неизвестности[156]. По уставу последования, требуется пригласить семь священников, которые должны совершить литургию. По окончании литургии они должны выйти в облачении на средину храма. Здесь приготовляется тарелка, в которую наливается «хороший уксус», а вокруг ее ставится семь смоляных, т.е. черных свечей. После того в тарелку кладется кусок негашеной извести в объеме одного яйца, и над этим составом и должно читаться все положенное в последовании. Смоляные свечи были указанием на связь преступника с миром ада. «Что же касается употребления смеси из уксуса и негашеной извести, то на уместность применения их привело химическое последствие такого смешения, – бурная реакция. При ней разложение извести, под воздействием уксусной кислоты, производит кипение, сопровождаемое выделением газов, а в результате остается густая и очень клейкая масса, как указание на „вязание“ властью Церкви совершившаго преступление» [157].

Затем все священники берут в свои руки по одной горящей свече и каждый из них по очереди произносит предназначенную для него часть псалма и, сверх того, произносит так называемый «тропарь Иуды». Когда все семь священников исполнят это, тогда, – говорит устав, – «да отлучат и да творят отпуст, тарелку же да перевернут вверх дном и в таком виде да оставят ее внутри церкви»[158].

В другой греческой рукописи, опубликованной проф. Алмазовым, предлагается совершение подобного рода чина начинать еще до литургии. В этом случае к литургии также предписывается приготовит уксус, известь, сосуд, семь смолянных же свечей и пять пресных просфор, свалянных «двигая рукой назад и вперед». Удар в било к литургии должен делаться левой рукой; совершая же литургию, священник надевает обувь с правой ноги на левую и обратно и, сверх того, облачается «во всю священническую одежду наизнанку»… При совершении литургии предлагается еще на выбор, – «когда поминаешь мертвых, если хочешь, чтобы он (отлучаемый) помер, – помяни и его в ряду мертвых, если же желаешь ему жить, – помяни его в ряду живых»[159].