Христианин в языческом мире, или О наплевательском отношении к порче - Андрей Кураев

Итак, на иконе может быть изображено мученичество отроков в вавилонской пещи. При этом на заднем плане будет изображен идол, которому отроки отказались поклониться. Христианин же, поцеловавший эту икону никак не стал поклонником персидских богов. Хоть и изображен мерзкий знак на предмете, которому христианин оказал знак любовного почтения, но раз в его уме не было намерения поклониться идолу и даже, напротив, было вполне сознательное и даже словесно, молитвенно выраженное стремление почтить подвиг тех, кто этот идол попрал, то христианин не стал идолопоклонником…

Тем более присутствие идольского знака или языческого заговора на мирской вещи, то есть на такой, которая не требует никаких жестов религиозного почитания, не может сделать Богоотступника из христианина, который пользуется вещью, а не этим знаком.

В Турецкой империи каждый Константинопольский патриарх и каждый епископ, будучи избранным, нуждался в султанском берате, подтверждавшем его духовный и светский авторитет[128]. Причем документы, касающиеся православных подданных, сопровождались мусульманскими формулами («Во имя Аллаха…»)[129]. В языческих странах государственные документы сопровождались и сопровождаются упоминаниями и изображениями соответствующих божеств. Но если государство вписывало имя христианина в бумагу, на которой государство же исповедовало свои религиозные взгляды – то христиане не считали, будто такого рода процедуры лишали их общения со Христом. Для совести важно – что написал я, а не то, что другие написали рядом с моим текстом или с моим именем. Если я сделал заметки на оборотной стороне какой-то странички – это еще не значит, будто я исповедую то, что на этой страничке написано.

Советские документы и деньги несли на себе символы, у которых было оккультно-антихристианское толкование. На первых советских банкнотах было изображение свастики. И во все последующие годы пентаграммы, молот с серпом, изображения яростного ненавистника Церкви В. Ленина метили и деньги, и советские паспорта. Но люди не придавали никакого значения этой зловещей символике. Они видели в дензнаках просто знаки, отражавшие их собственный труд, и как частичку своего труда приносили эти бумаги в храмы. И подавали деньгами милостыню, и жертвовали их на церковные нужды. Та лепта, которую мы подавали нищим и жертвовали на содержание храмов, носила на себе нехристианские символы и портреты. Но разве от того милостыня переставала быть милостыней?

Более того – и на церковных документах (и даже на антиминсах) встречались зловещие имена. Митрополит Иоанн (Снычев) долгое время подписывался: «Архиепископ Куйбышевский». Затем на своих антиминсах он ставил подпись: «Митрополит Ленинградский». Бывали даже архиереи с титулами «Сталинградский и Молотовский». Но разве священнодействия этих архиереев были безблагодатны?

Не сквернит христиан путешествие на кораблях, носящих имена мифических богов и богинь: «Афродита», «Венера», «Нептун», «Громовержец»… Были такие корабли и в составе русского военного флота, что совсем не исключало наличия на них православных иеромонахов.

И христиан Франции не оскверняет ежедневное использование ими имен языческих богов. Во французском языке названия дней недели до сих пор включают в себя языческие имена: Mardi (вторник) – день Марса; Mercredi (среда) – день Меркурия; Jeudi (четверг) – день Зевса; Vendredi (пятница) – день Венеры. Но ведь не Меркурию и не Венере молятся во французских православных монастырях в эти дни, а Христу и Его святым, хотя в богослужебных расписаниях и написано, например: «19.12, mardi – St. Nicolas».

А ведь были святые, которые сами носили имена языческих богов (т.н. теофорные имена): св. мученик Меркурий, св. мученик Аполлон (чье имя наш календарь честно переводит: «губитель»), св. Афинодор (букв.: «дар богини Афины»). А вот значение имени Варсонофий даже календарь не публикует. Означает же оно молитву к египетскому богу Анубису: «Анубис, бодрствуй!», т.е храни мумию[130]. И что же – определена ли была их судьба их именами? Должны ли мы избегать этих святых, поскольку они носят те же имена, что и языческие идолы?

Вывод: любой символ имеет для человека ровно то значение, которое он сам готов связывать с ним. И порой человек боится своей собственной тени. В «Generation П» Виктора Пелевина была замечательная сценка: « – Что это за шар?… почему он зеленый? – Не знаю. Какая разница. Ты, Вован, не ищи во всем символического значения. А то ведь найдешь. На свою голову».

Слово Патриарха: «только вольное и сознательное отречение от Господа и Спасителя приводит к погибели… Будем же достойно проходить предстоящее нам поприще Великого поста, помня, что тогда никто и ничто не отлучит нас от любви Божией. Немощным же в вере и смущающимся Святая Церковь снова и снова напоминает: «С нами Бог! Разумейте, языцы, и покоряйтеся: яко с нами Бог!« (Из Великопостного 2001 года послания патриарха Алексия II).

Архимандрит Адриан (Псковская епархия) в ответ на вопрос об ИНН: «А у нас в Печорах так говорят: ты стань Божиим, а Бог своих не выдаст».

ПОЧЕМУ ХРИСТИАНЕ НЕ БОЯТСЯ ПОРЧИ

Слово «сглаз» и «порча» не найти в богословских словарях и энциклопедиях. Эти слова пришли не из церковного языка, а из язычества, из фольклора. Из мира сплетен и преданий, перешептываний и сказок они сейчас, во время повального интереса к магии, проникают в мир книг.

Поскольку же мы ничего не узнаем о «порче» из книг по богословию и истории церковной мысли, то надо обратиться к историкам, изучавшим народные верования.

Н. Костомаров так пишет об этом народном убеждении: «Под именем порчи в обширном смысле разумелось вообще нанесение вреда человеческому здоровью от злоумышления или зложелательства, при участии нечистой силы; но в тесном смысле сюда относились по преимуществу те нервные болезни, которые внезапностью и исключительным ужасом припадков потрясают воображение, настроенное к таинственным толкованиям… Порча сообщалась через разные предметы, посредством ветра и выимки следа. Равным образом колдуны пересылали свое зложелательство через подмет разных вещей, к которым случайно мог прикоснуться тот, на кого обращалось злое намерение. Не только верили, но даже избегали сомненья в том, что причины таких явлений надобно искать исключительно во влиянии злых духов, а не в обыкновенной природе. Очень часто появлялись беснующиеся и кликуши. Кликушами они называются потому, что кликали на кого-нибудь, то есть указывали, что такой-то их испортил. О таких бесноватых ходили изустно и письменно истории самые мрачные и вместе самые затейливые. В одном из сборников XVII в. есть повесть об одной священнической дочери, в первую ночь своего брака подвергнувшейся власти бесов, потому что муж ее неосторожно вышел, оставив дверь отворенной и неосененной крестным знамением. Бесы таскали ее на болото, терзали и мучили. Она делалась беременной и рождала чудовищ, наподобие змей, которые сосали ее до крови… Появление кликуш в городах было истинным наказанием для всего общества; их указания часто принимались и преследовались судом. По одному клику бесноватой женщины брали обвиняемого ею человека и подвергали пыткам. иногда притворные кликуши служили орудием корыстолюбивым воеводам и дьякам; последние нарочно подущали их обвинять богатых хозяев, чтобы потом придраться и ограбить последних. А если кто-нибудь, обезумленный страданиями пытки, наскажет на себя, что он действительно колдун, того сжигали на срубе. Между тем правительство, получив известие о распространении порчи и появлении кликуш в каком-нибудь крае, посылало туда нарочных сыщиков отыскивать и выводить ведунов и ведуний; всеобщее зло удваивалось. Часто обыкновенная болезнь человека служила началом дела о колдовстве. Больное воображение искало причин болезни и тотчас нападало на мысль, что болезнь происходит от супостата. Томит сухота сердечная, есть-пить не хочется, свет белый не мил – верно, напустили, может быть, из-под ветру или со следа, а может быть, зелия чревно-отравного дали, что чаровница собрала в ночь Купалы. Домашние придумывали, от кого бы могла случиться беда. Они имели право указывать на ведуна и просить сыску; а нужно, чтобы только заподозрили в ведовстве – до пытки не далеко. Самый ничтожный факт, если его не могли объяснить, достаточен, чтобы обвинить человека в колдовстве… Во время войны боялись, чтобы чужие государи не подослали волшебниц испортить государеву семью. Опасение, чтобы лихие люди не нанесли порчи царю и царскому семейству, не имело границ. Чуть только случилось прихворнуть государыне или кому-нибудь из царских детей, сейчас подозревали, что их испортили, сглазили или напустили на них худобу. Если в домашнем царском быту возникал какой-нибудь спор между супругами – и этому искали причины в ведовстве и порче. Болезнь царского младенца приписывалась сглазу и порче»[131].