Земля безводная - Александр Викторович Скоробогатов

узнать? А я тебе не скажу. Нет, неправда. Очень просто. Я вспомнила, как ты сказал: у меня нет денег, я не могу тебе заплатить. Если бы ты мог себе представить хотя бы на секунду, как ты меня обидел! Конечно, я тебя понимаю. Ты думал, что я из-за денег. Поэтому я ничего и не сказала — ты бы все равно не поверил мне. Ты бы мне не поверил. Хочешь, я тебе скажу, о чем бы ты подумал? Ты бы подумал: «А сколько раз она сегодня уже говорила то же самое?!»

Смешно, что ты у меня взял деньги.

Другая сказала бы: я тебя люблю, — и ты бы ей поверил, а мне — нет. Вот об этом я и подумала и от этого и плакала. Мне хотелось сказать тебе, что мне приятно быть с тобой, рядом с тобой. Но я знала, что ты мне никогда не поверишь. Вспоминаешь ли ты обо мне?

Все, страничка кончается, буду заканчивать. Хочешь — ответь мне, не хочешь — не отвечай. Побегу вниз отправлять. А потом — ждать тебя. Так темно за окном, ночь. Где ты? Смешно я придумала, правда?

Не обижайся и не забывай меня.

Целую, твоя Аня».

За окном действительно было совсем темно. Рядом со словом «целую» был нарисован цветок: палочка стебелька, два листка, шесть лепестков. Романтика и тонкие чувства. Мне еще никогда не приходилось читать писем, написанных мертвыми.

6

Она ждала меня на улице, и ждала, судя по всему, давненько: я опаздывал почти на полчаса. Увидев меня, посмотрела на часы, молчаливо осуждая мою непунктуальность.

— Добрый день, — сказал я, подходя к ней. — Простите, что опоздал. Непредвиденные обстоятельства.

— Не страшно, — ответила она. Как воспитанная девушка она не могла ответить иначе. — Жаль только, что у вас остается совсем немного времени на беседу с другом.

А вот об этом я и не подумал. Действительно, можно было бы и поторопиться. Как неудачно получилось. Хотя если быть искренним, придется признать, что опоздал я не просто без каких бы то ни было уважительных причин, а намеренно.

Пройдя вдоль высокой крепостной стены с узкими вертикальными бойницами, мы вошли в нишу в стене, позвонили у дверей. В зеркальных воротах отражался дом на другой стороне узкой, в одну машину, улицы. В двери щелкнуло, после чего девушка дверь открыла, вошла первой, я ступил вслед за нею. Входил я в тюрьму впервые в своей жизни. Поразительной мне показалась тишина, в которую погрузилось это небольшое помещение после того как за спиной закрылась входная дверь. Вообще, ничего зловещего не было в этом небольшом зальце, обставленном просто, но опрятно; от заводской проходной его отличали, на первый взгляд, лишь две вещи: комнатка посреди зала, огороженная со всех сторон зеленоватым пуленепробиваемым стеклом, да два человека за стеклом в сероватой, не похожей ни на военную, ни на полицейскую форме, мужчина и женщина. Мужчина остался сидеть за столом, женщина подошла к стеклу, в которое была встроена скользящая на салазках полочка наподобие тех, что можно встретить в почтовых отделениях или банках. От меня потребовался только паспорт; о свидетельстве, подтверждающем мою бесконечную благонадежность и добропорядочность, забыли.

— Пойдем, — сказала девушка.

На нас никто не смотрел; тюремная женщина вернулась к своему столу. Мы обогнули стеклянную стену, прошли воротца первого металлоискателя, затем — другого, приблизились к железной двери, и ее замок открылся раньше, чем мы успели нажать на кнопку у двери.

Дверь выходила на узкий, мощенный булыжником колодец-дворик, в правом углу которого стояла разноцветная пластмассовая детская горка, показавшаяся мне поразительно неуместной в угрюмом тюремном дворе.

Все говорило о том, что гости мы желанные: замки открывались перед нами сами собой; вот и следующая дверь, ведущая в другое тюремное крыло, сказала «жжж», щелкнула, как и две предыдущие, после чего девушке оставалось лишь повернуть круглую металлическую ручку и толкнуть дверь от себя.

Интерьер повторился, только за стеклом сидел один человек — и был женщиной. Мне показалось, что она и не посмотрела на нас.

Пройдя стеклянную стену, мы вступили в узкий коридор, по обеим сторонам которого шло по ряду дверей, большинство из которых в центре имели окошко, перехваченное решеткой. В первом окне я увидел четырех мужчин, молча сидевших за столом; все четверо посмотрели на меня так мрачно, точно их заперли там по моей вине. На второй двери была табличка «Канцелярия». Третья слева, гостеприимно открытая, ждала нас. Комната содержала стол у стены, три пластмассовых стульчика вокруг него, пропагандистский плакат на стене, повествующий о вреде курения.

— Можно сесть? — спросил я девушку.

— Конечно, — сказала она, тяжело опуская на стол свои бумаги.

— Кофе вы мне не предложите? — сказал я, усаживаясь. — И курить здесь, конечно же, нельзя.

Она только улыбнулась, думая о другом.

Мы пробыли в комнатке всего несколько минут, когда в дверях появился Виктор. Не знаю, чего я ожидал: наручников, кандалов, автоматчиков вокруг него, сторожевых псов, во всяком случае, какой-то охраны, — а ничего этого не было, пришел он один, задержался в дверях, посмотрел вначале на меня, перевел взгляд на адвоката, шагнул в комнату. Его тюремный костюм напоминал дешевенькую ночную пижаму, состоящую из сильно поношенных серых штанов и майки, поверх которой был надет уж совсем невероятный халате коротковатыми рукавами, похожий на те, в которых трудится технический персонал третьеразрядных заводиков с грязным производством; может быть, без халата ему было холодно, а выбрать одежду поприличнее было не из чего? Мне кажется, что на ногах у него были тапки-шлепанцы без задников.

Виктор опустился на стул.

Он похудел; синяки под глазами были настолько густы, будто подводил он их тушью, как актеры в немых кинодрамах начала двадцатого века. Он был чисто выбрит. Было видно, что побрился он перед самым нашим приходом: в начале шеи стояла свежая, хоть и застывшая, капелька крови. Я представил себе, каким событием в его однообразной тюремной жизни должен быть наш визит.

Сказал что-то по-нидерландски адвокату, стал застегивать халат, едва сходившийся на груди. Да, вот и пальцы стали тоньше, отчего казались даже длиннее, чем были на самом деле.

— Ты что-то хотел мне сказать? — обратился он наконец ко мне, сухо и холодно. — Или посмотреть пришел?

Его тон удивил меня.

— Я хотел узнать, не могу ли тебе чем-нибудь помочь, — сказал я.

— И каким же образом? — спросил он.

— Тебе лучше должно быть известно. Я затем и пришел, чтобы спросить.

— Передачи носить будешь? Куриный бульон, апельсины, финики? Или побег организуешь?