Рок-н-ролл под Кремлем - Данил Корецкий

И они пошли. Даже не пришлось кричать ни «фу», ни «сидеть».

Белый от страха Ленчик не сразу заметил, что Юра плачет. Собака била мощными лапами по траве на газоне: играла в какую-то свою игру, которую только что придумала… А Юра смотрел на нее и плакал.

– Ты чего? – не на шутку испугался друг Леня.

– Почему у меня нет такой собаки? – тихо и чуть ли не по слогам произнес Юра. – Как его зовут?

– Не знаю, – растерялся Ленчик. – Они не сказали… Юра шумно высморкался в носовой платок, утер слезы и крикнул:

– Собака!

Пес немедленно бросил громить траву и поднял умную красивую морду.

– Ко мне, – сказал Юра. – Пойдем домой!

Длинными прыжками, радостный, пес бросился к нему.

У Юры снова хлынули слезы:

– Леня, ты понимаешь, что такое собака!

– Не реви, – попросил Леня друга.

Когда вернулись домой, в кухне он поставил на стол красивую бутылку.

– Это успокоительное, – сказал Леня. – Импортное вино, отцу подарили.

– Сухой, золотой, крепкий, – без труда прочел Юра на этикетке. – Ром.

Овчарка сидела рядом с ним, тесно прижавшись к ноге.

Леня в это время приподымал по очереди крышки кастрюль, стоявших на плите, заглядывал внутрь, вдыхал ароматные запахи:

– За это – попадет, – бормотал он, сглатывая слюну. – За это – жутко попадет…

Он взял с тумбочки хлебницу.

– Давай с хлебом, а? Что нам сделается от одного стакана?

…От одного стакана сделалось то, что Юра, открыв дверь своим ключом, вошел в родную прихожую с очень мрачным лицом, полностью проигнорировав «выставку» домашних тапочек, и, не снимая ветровку, в грязных от бегания по газону с собакой туфлях, прошел прямо в гостиную.

Мама как раз вышла из кухни: в одной руке – легонькая старая табуретка, в другой – ковшик с водой, чтобы полить цветок в кашпо на стене. Она остолбенела, как будто увидела привидение.

– Ты что? Что с тобой?! Петя, он пьяный!!

Петр Данилович сидел на диване и читал газету. Он недоверчиво поднял голову, всмотрелся, потом вскочил, набычился, выпятил челюсть и выставил жилистые руки, будто собирался схватить Юру и надеть на него наручники.

– Я не пьяный, я несчастный, – надрывным голосом сказал Юра. – Зачем нам эта чистота? И чем собака мешает чистоте? Просто повесить на крючок мокрую тряпку, пришел с улицы, вытер ей ноги – и нету пятен! Но зато – собака в доме живет! Как у людей! А некоторые люди даже ездят со своей собакой в гости в другой город! Да кто угодно! Да полный двор собак! Только не у меня!

– Ты что, с ума сошел?! – зловеще спросил отец. – Ты где напился?!

– Да, сошел! Я и пить буду, и курить буду, и школу брошу! И делайте со мной все что хотите – хоть бейте, хоть убивайте!

У мамы лицо пошло пятнами, она сказала:

– Ты видишь, Петя? Надо что-то делать!

Но папа, Петр Данилович Евсеев, подполковник КГБ в отставке, умел хорошо анализировать ситуацию и делать взвешенные выводы. Он убрал боевой камуфляж, будто воздух выпустил, а грозно выставленными руками снял с сына ветровку.

– Ну ты даешь, Юрий Петрович! – только и сказал он, помогая сыну разуться. Но процесс был прерван, потому что Юра вдруг стремглав бросился в туалет. Его рвало весь вечер, и все эти неприятные ощущения на много лет отбили охоту к спиртному.

Родители отпаивали его крепким чаем, и постепенно парень стал приходить в себя.

– Чё вы пили-то с Ленькой? – спросил отец.

– Ром! – прорыдал Юра. Он спрятал лицо на груди у отца, просто залез к нему под мышку: – Сухой, золотой, крепкий! Ленчик сказал: слез не будет!..

– Видишь, как вышло, – Петр Данилович глянул на жену, обнял сына за голову, прижал покрепче. – Ром – это напиток пиратов. Его пьют в море, на открытой палубе… под хороший крен, под свежий ветерок… А вы небось и форточку забыли открыть… Давай-ка лучше ложись спать и забывай про глупости…

Через несколько дней, только Юра пришел из школы и не успел еще удивиться, что обедом его кормит отец, – прозвучал звонок. Петр Данилович как-то слишком поспешно потрусил в прихожую открывать. Юра услышал голос матери:

– Ключи – глубоко в кармане… Боялась упустить…

Бросив ложку, Юра вышел из кухни, увидел свою маму, Клавдию Ивановну, в сбитом набок красивом берете, прижимающую к груди маленькое черное существо с большой головой и испуганно вытаращенными глазами.

– Это… Кто? – спросил он.

– Нью… Фалд… – стала припоминать Клавдия Ивановна.

– Ньюфаундленд, – подсказал Юра.

– Точно! Ньюфаундленд! – обрадовалась мама. – У него королевская родословная! Только прикус какой-то неправильный… У меня даже на поводок не хватило, и на троллейбусе пришлось потом…

– Это же ньюф! – восторженно выдохнул Юра. – Водолаз! Собаки должно быть много!

– Но мне сказали, он вырастет… Он вырастет и будет большой, – мать не поняла его и обеспокоенно посмотрела на отца.

– Правильно! – закричал Юра. – Он будет размером с теленка! – А потом вдруг сказал тихо: – Цезарь.

Сказал и протянул руки, и прижал щенка к своей груди.

– Правильно! – радостно взволновалась мать. – Он – аристократ! До мозга костей! Вот только прикус…

– Ты его так и волокла на себе? – осведомился Петр Данилович, помогая жене снять плащ. – А как же «дела»? «Дела»-то он не сделал?

Под плащом у Клавдии Ивановны оказался домашний халат: видно, спешила обернуться к приходу Юры из школы.

Петр Данилович ловко потянул пояс с халата, повязал его на шею щенку, щенок как-то извернулся и успел смачно лизнуть Юру в щеку.

– Ты мой, Цезарь! Мой! – обрадовался Юра.

– Мы быстро! – заверил отец, натягивая пиджак. – Тут недалеко я видел зоомагазин! И «дела» сделаем, и купим все что надо!..

– Если бы это было в наши дни, я бы обязательно получила «Оскара». Или, на худой конец, «Пальмовую ветвь». Потому что у меня была революционная роль.

– Революционная?! – Евсеев с недоумением посмотрел на утративший яркость красок плакат: «Три дня в Ялте». Пляж, море, заходящее солнце – это фон, а на переднем плане – загорелая девушка в достаточно скромном, по нынешним меркам, бикини… Пышная грудь, тонкая талия, развитые бедра, выпуклые ягодицы, мускулистые икры… Короче, ничего особенного. Опять-таки по нынешним меркам. В начале семидесятых все мужчины Советского Союза были влюблены в эту девушку. В Нину Архипову.

– Не в том смысле, что про революцию! – Полная, довольно неряшливого вида женщина машет рукой. Это тоже Нина Архипова, но реальная, из сегодняшнего дня. Конечно, ей бы лучше убрать плакат, тогда контраст не был бы столь убийственным. – Просто появился фильм нового поколения: без планерок, производственных совещаний и мартеновских печей. Песни, танцы, любовь, красивая природа, а в центре всего – я! Почти обнаженная! Теперь этим никого не удивишь, но тогда… Картину положили на полку, режиссера чуть не исключили из партии… Потом все образовалось и я стала символом нового отношения к женщине. Не как к передовику производства или домашнему животному, а как к объекту мужского вожделения!

Евсеев слышал от отца эту историю. «Все образовалось» после того, как Нина Архипова не на экране, а в жизни выполнила роль объекта вожделения крупного государственного чиновника. Настолько крупного, что он входил в касту неприкасаемых, поэтому собранный Комитетом компромат так и не был реализован. Зато портрет «революционной» красотки обосновался на этикетке одного из знаменитых массандровских портвейнов.

– Так вы можете вспомнить этого светского льва дядю Колю? – в очередной раз Евсеев попытался подтолкнуть бывшую красавицу в нужном направлении.

Женщина опять махнула рукой.

– Сколько их было, этих «светских львов»! И дяди Коли, и дяди Пети, и дяди Володи… И каждый обещал золотые горы… Только где они все? И где эти горы?

Действительно, в тесной «хрущевской» «однушке» стоял отчетливый запах нищеты. Неубранная продавленная тахта, круглый стол, три стула и древний шифоньер составляли все убранство квартиры. Плакат на стене служил единственным напоминанием о прежней жизни. В ней действительно имелись и золотые украшения, и бриллианты, и шикарная квартира на Ордынке, но все это вылетело в трубу. Точнее, в бутылки из-под самых ординарных дешевых портвейнов, которыми заставлен узкий балкон и кухня…

– Дядя Коля. Он ездил на «Волге», посещал престижные концерты, его многие знали…

Нина Архипова поднялась и, заметно прихрамывая, направилась к шифоньеру, порылась внутри и положила на стол старинный фотоальбом. Когда она наклонилась, Евсеев отчетливо ощутил запах алкоголя.

– Вот, смотрите. Это съемки «Трех дней», это репетиция в театре, это моя вторая свадьба… Я шесть раз была замужем, четыре – с регистрацией. Ну а романов и интрижек не сосчитать. Я вообще не понимаю, зачем вы ко мне пришли, если вас не интересует моя жизнь? Вы ведь журналист?