Рок-н-ролл под Кремлем - Данил Корецкий

Двенадцать процентов из них были неженаты – и Евсеев с большим облегчением отбрасывает в сторону 22 тысячи небритых похмельных индивидов. Остается 178 тысяч, не так уж и много… Но, чем ближе цель, тем тяжелей шагать. Владельцами карбюраторной «Волги» (впрочем, других «Волг» тогда и не было) являлись всего 9 тысяч 567 Николаев. Из них имели рожденную в законном браке дочь Марину в абитуриентском возрасте 17-20 лет – шестьсот двенадцать человек. Из них были женаты на Нинах Степановнах всего… Всего ноль человек. Ноль целых ноль десятых. Евсеев, полторы недели доивший по капле эту веселую статистику, сперва даже не поверил. Он стал перепроверять отчеты, поступавшие к нему в отдел со всех административных округов столицы (поскольку сводная информация за тот период отсутствовала), потратил еще один день – и получил тот же результат. «Дядя Коля», счастливый обладатель «Волги», Маринин папа, Нин-Степановнин муж и пособник ЦРУ, казалось бы, готовый материализоваться в прокуренном воздухе кабинета, напротив – постепенно растворялся среди мужского населения Москвы

Может, «дядя Коля» был иногородним? Жил без прописки? Или неправильно сняли текст с кассеты? Не Коля, а – Толя? Не Марина, а – Алина? А может, вообще, «дядя Коля» – это всего лишь кличка, не имеющая ничего общего с настоящим именем?

– Ну что ты, Евсеев, все сомневаешься! Буква «т» совсем другой зубец дает, – объяснила симпатичная и улыбчивая Ирочка из отдела фонографической экспертизы, показывая на экран монитора, где ползла, взбираясь на крутые вершины и проваливаясь в не менее крутые пропасти, яркая зеленая полоса. – «Т» – это глухарь, глухая согласная, а «к» – звонарь. О, смотри, смотри, как вверх рванул! Это ж звонарь. Он и в Африке звонарь, его только с другим звонарем спутать можно… Так что Коля он, Коля. Не сомневайся.

Экспертом по богеме 70-х в списках Управления числился некий индивид на пенсии под псевдонимом Профессор. Это оказался старик с бумажной кожей и поросшей волосами бородавкой на подбородке, похожей на тонкий седой хвостик. Евсеев нашел его в спецсанатории в подмосковном Ерино.

– Северин Краевский? – с удивлением переспросил Профессор. – А почему вы считаете, что это было так уж сложно? Да полно вам, я сам ходил на этот концерт, февраль семьдесят первого, если не ошибаюсь. Зал полный, да. Но никаких особых трудностей с билетами не припомню…

– Разве?

– Молодой человек, – Профессор со значительным видом подергал себя за мочку уха, – запомните: совсем необязательно быть семи пядей во лбу, чтобы выбить два места в партере. Это чепуха. Мне Олежка Даль билет принес, прямо домой, пришел и отдал: вот, говорит, тебе билет, отдохни, развейся. Кто-то из его компании откололся от мероприятия, кто-то из филармонистов, Женик, кажется…

– Какой Женик? – спросил Евсеев.

Бывший эксперт по богеме с подозрением посмотрел на него:

– Мартынов. Евгений. Композитор. Певец. Вы разве не слышали?

– Слышал, – соврал Евсеев, чтобы не оказаться на обочине разговора. – Конечно, слышал.

– А вот после концерта Ежи, директор «Червоных гитар», давал обед в «России». Они возили с собой итальянского повара! Ого!

Спецсанаторий, как и Профессор, уже давно пережил свои лучшие времена. Они беседовали в вестибюле – вылинявшие обои, желтые протечки на потолке, истоптанные выцветшие ковры, отчетливый запах кухни… Но если бы не особые заслуги эксперта по богеме, то он бы не попал и сюда. Эксперт выглядит гораздо старше своих шестидесяти трех, сказывается невоздержанный образ жизни в бурной молодости. А его растянутый спортивный костюм, наверное был очень модным как раз в семьдесят втором году. Похоже, что в химчистку его не отдавали ни разу.

Профессор откинулся в протертом кожаном кресле и мечтательно улыбнулся.

– Мне даже трудно объяснить вам, современному молодому человеку, насколько это было тогда…

Он пощелкал пальцами, подбирая нужное слово.

– Шик. Это был настоящий шик. А Дмитрий Палыч в тот вечер впервые открыто появился с Софочкой, и Софочка тогда… М-м. Впрочем, ладно.

Профессор с сожалением вернулся на землю.

– И вот туда действительно было трудно попасть. Очень трудно. И когда Ободзинский играл Марка Волана в актовом Центральной музшколы – тоже было трудно. И когда приезжала из Риги Аушра Позняк с «Четырьмя Валетами»… А это все… Краевский, песни, пляски… Хм…

Он подергал ртом, давая понять, насколько это несерьезно.

– А концерт памяти Вертинского? – спросил Евсеев. – А программа фильмов Каннского фестиваля? Как можно было попасть туда?

Профессор прокашлялся и соединил перед собой пальцы обеих рук, словно настоящий профессор, собирающийся изложить перед студентами основные постулаты своего учения:

– Ну, что касаемо Вертинского, то я лично организовал два таких концерта, – скромно заметил он. – По формату это были не совсем чтобы «квартирники», а, как мы называли, – «культурники», площадки на 200—300 человек в заводских ДК, и попасть туда могли… Ну, сами представьте: триста человек на семь миллионов москвичей! Это избранные. Случайных людей там не было. Ленком, Таганка, Щука, профессура МГУ, питерский андеграунд, круг моих личных знакомых, а также необходимый набор знаковых личностей… Влади, Тарковский, Окуджава…

– Но ведь билеты какие-то были? Контрамарки? Пригласительные?

– Были. Ну да, – произнес старик неуверенно и тут же повторил, уже тверже и даже немного обиженно: – Были. Конечно, были! Я сам их заказывал в этой… Где многотиражки печатали. В «Красной Звезде».

– Один человек приобрел два таких билета на концерт Вертинского, – сказал Евсеев.

Что-то в поведении старика заставляло его говорить громче, чем обычно. Казалось, до Профессора не все доходит.

– Его звали «дядя Коля». Судя по всему, личность в ваших кругах известная: светский лев, любимец богемы. Дядя Коля. Не слышали о таком?

Профессор задумался.

– Львов, тигров всяких и прочих «любимцев публики» у нас всегда было навалом. В богеме каждый мнит себя гением и исключительной личностью. Куда ни плюнь – попадешь в великого артиста. Естественно, непризнанного… Вот, помню, Ванек Ивантеев…

– Коля. Дядя Коля. У него была «Волга», дача в Подмосковье…

– Коля-Николай… Губенко. Архипов. Певзнер. Рубцов. Нет, Рубцова уже не было. Караченцов… Впрочем, тоже нет, он совсем мальчишка тогда был, какой тебе «дядя». Черкасов. Кулаков. Райсман… А почему именно «дядя»? – неожиданно переспросил он. – Дядя, хм… У каждого были свои позывные, очень несложные, интуитивные, и как правило, уменьшительные: Вовик, Павлик, Колька. Тогда еще пошла мода называть по первым буквам, своего рода аббревиатура: Юрий Васильевич – Ювэ, Геннадий Борисович – Гэбэ, Николай Демьянович – Эндэ. Очень красиво звучало, поэтично… А вот «дядями» тогда никого не называли, это уже после мультфильма про Простоквашино волна пошла.

Профессор развел пальцы и спрятал руки в карманы халата.

– Не помню. Никакого дядю Колю-Николая не помню.

– Возможно, его не звали Николаем, – сказал Евсеев. – «Дядя Коля» – только кличка. Псевдоним.

– Но так просто клички не дают! – неожиданно возмутился Профессор. – С какой это стати Петра Петровича станут величать, скажем, «дядей Захаром»? Цитата где? Цитаты нет! К чему тогда привязать вашего «дядю Колю», скажите на милость? Вот «Дядя Степа», например, – высокий худой человек, это всем понятно. «Дядя Ваня» еще куда ни шло… Мягкий, доверчивый, недалекий. Ну или: «Скажи-ка, дядя»… Скажика-Дядя. Хм. Нормальная кликуха. И, главное, это все хоть как-то объяснимо, имеется ссылка на известный образ. А вот откуда мог взяться «дядя Коля», я не знаю. Не слышал о таком. Впрочем…

Профессор задумался.

– Может, он сантехником работал? «Сантехник дядя Коля» – тоже звучит, а? Как вы полагаете?

– Навряд ли, – сказал Евсеев. – А кого вы вспомните вот так, навскидку? Из того круга, что был в центре всей московской богемы?

Эксперт-пенсионер пожевал губами и сделал жест, как будто моет руки.

– Ну, это пожалуйста… Хотя круг тот был очень-очень широким…

– И все же…

Мытье рук закончилось, теперь сухие ладошки энергично терлись одна о другую, будто пытались добыть огонь таким архаичным способом.

– Ну, Ниночка Архипова из Ленкома, звезда «Трех дней в Ялте»…

Профессор загнул желтый пергаментный мизинец.

– Красавица, а фигура… Она бывала на всех вечеринках, вокруг нее постоянно кружились поклонники, и непростые, доложу я вам, очень непростые…

Складки и морщины на лице старика немного разгладились, плоские бесцветные глаза на миг обрели голубизну и глубину, будто включили давно погасшую пыльную лампочку. Евсеев удивился. Неужели приятные воспоминания способны омолаживать?

– Или Барский Валерий Петрович, – второй палец клубочком свернулся рядом с первым. – Он был далек от артистической среды. Крупный руководитель, заместитель начальника Мосгорторга, но большой поклонник муз! Меценат, покровитель молодых актрисочек, балерин, певиц… Устраивал шикарные вечеринки, накрывал такие столы… Потом проходил по торговому делу, но повезло, остался в стороне…