ЙОЗЕФ ГЕББЕЛЬС. ОСОБЕННОСТИ НАЦИСТСКОГО ПИАРА - Е. Кормилицына

В Германии мы пережили чудо: без кровопролития, без баррикад и пулеметов свершалась революция в пределах нашего шестидесятимиллионного народа; революция, чья динамика никогда не прекращалась, которая заполнила все стороны жизни и чьи законы утвердились повсюду. В течение прошедших месяцев мы показали, с какой скоростью она должна совершаться. Результатом явилось новое государство!

В действительности свершилось не что иное, как перенесение революционной законности в масштабы государства. Авторитеты национал–социализма стали выступать в качестве авторитетов государственных; революционные законы стали государственными, а национал–социалистический образ мыслей — национальным. В Германии не имеется ничего, что могло бы помешать законному развитию данного исторического процесса.

Революция никогда не свершилась бы, если бы она поддерживалась только группой людей с узурпаторскими намерениями, чей захват власти осуществлялся бы без внутренней идеи. Национал–социалистическая революция способствовала прорыву в мировоззрении!

Мировоззрение, и это его существенная черта, не зависит от образовательного уровня. Бедный, неизвестный рабочий с незначительным образовательным запасом может иметь мировоззрение на уровне ученого университетского профессора, который свободно разбирается во всех областях знаний. Опыт показывает даже, что чем выше уровень образованности, тем зачастую меньше мужества остается для мировоззрения. Мировоззрение, как явствует из самого слова, — это особый способ смотреть на мир. Данный способ восприятия подразумевает единый угол зрения. Когда носитель мировоззрения рассматривает экономику в том же масштабе, что и политику, то культурная жизнь будет рассматриваться в органической связи с социальной, а внешняя политика — с внутриполитическим положением. Мировоззрение означает, что человек рассматривает государство, экономику, культуру и религию под одним углом. Этот подход не нуждается в большой программе, а может быть выражен в коротком предложении. Разумеется, это зависит от того, правильным или ошибочным окажется данное предложение. Если оно будет правильным, то сможет несколько столетий или тысячелетий служить народу; если неправильным, то система, выстроенная на его основе, развалится очень быстро. Исходя из данных соображений, все великие исторические революции произошли сами по себе. Никогда у истоков революции не стояла книга или разбитая на параграфы программа, всегда лишь единственный лозунг, отражавший в себе всю общественную и частную жизнь.

Большой объем христианских обрядов и религиозных правил был установлен не их Творцом. Христос лишь сформулировал основное понятие любви к ближнему, все прочее является творением отцов церкви. Любовь к ближнему была настолько диаметрально противоположна понятиям античного мира, что между этими полюсами не могло быть никакого согласия: либо античный мир должен был устранить христианское учение, либо христианство — ограничить античность.

У революционеров нет намерения оставаться в рамках одной теории, они продвигаются от теории к практике и видят развитие так ясно, что делаются излишними дискуссии о реализации их лозунгов. Идеи национал–социалистической революции будут осуществлены, так же как и идеи христианского учения и французская революция.

Раньше над нами издевались, что де «программа национал–социализма означает отсутствие программы». Мы, национал–социалисты, не чувствовали себя отцами церкви, скорее агитаторами и поборниками нашего учения. У нас не было намерения по–научному обосновывать наше мировоззрение, мы хотели лишь осуществить учение, предоставив более поздним временам возможность оценить нашу практику в качестве объекта познания. Ни один ученый не спланирует народный образ жизни, не вставая из‑за стола. Конституции, которые делаются на бумаге, никогда не дадут народу законность. Природа уходит от науки прочь и формирует собственные правила. Так это произошло и во время национал–социалистической революции!

Незадолго до нашего прихода к власти наука пыталась доказывать, что тот или иной революционный процесс не соответствует существующим законам. Она, не смущаясь, передавала политико–государственные споры в ведение высших судебных инстанций. Мы тогда только улыбались, поскольку в то время, когда наука утверждала, что такого не может быть, все уже давно было осуществлено.

Наука обладает лишь правом выбирать из существующих компонентов новую законность, и потому положение, возникшее благодаря переносу нашей национал–социалистической революционной законности в масштабы государства, само по себе является законом.

Этот закон представляет собой новое, нормальное состояние народа и не подвержен научной критике. Революция стала действительностью, и только безрассудные реакционные люди способны верить в то, что построенное нами возможно когда‑нибудь повернуть вспять.

Теперь национал–социализм находится на этапе, когда он медленно стабилизирует новое состояние закона в Германии, сформированное революцией. Оно принципиально отличается от старой законности и не может быть подвергнуто критике, которая могла бы быть применена в условиях старой системы. Если демократия использовала во времена нашей оппозиционности демократические методы, то это было логично в условиях демократической системы. Однако мы, национал–социалисты, никогда не утверждали, что мы являемся приверженцами точки зрения демократов. Мы открыто утверждали, что средства демократии мы использовали с целью получить власть, что после ее захвата мы будем решительно противодействовать нашим противникам всеми средствами, на которые нам было дано согласие еще во времена нашей оппозиционности. И все же мы можем утверждать, что наше правительство соответствует законам облагороженной демократии.

Мы стали самостоятельны в своих критических проявлениях и сегодня можем поставить себя на правовые позиции. Но с одной оговоркой: мы даем право на критику только в том случае, если это осмысленная критика, а не демократический вздор. Эта критика должна служить народной пользе, которая выше всех политических дел. Критиковать разрешается лишь более умным более глупых и никогда наоборот. Итак, осталось лишь доказать, что мы, национал–социалисты, являемся более умными.

Наши противники обладали властью, армией, полицией, чиновничьим аппаратом, деньгами, партиями и парламентским большинством. Они владели общественным мнением, прессой, радио — одним словом, всем, что можно обозначить общим понятием «власть». Если маленькой группе в количестве семи человек удалось за четырнадцать лет оспорить это право у власти, имея в наличии лишь право критики противоположной стороны, то становится понятным, кто оказался умнее. Если бы умнее была противоположная сторона, то при подобном неравном распределении средств для достижения успеха она бы нашла пути и возможности, чтобы воспрепятствовать нашей победе. Этого не произошло, наоборот, хотя власти удалось на определенное время задержать продвижение революции, новая законность восторжествовала.

Очевидно, она появилась в те дни, когда свершилась немецкая революция, 30 января 1933 года, и национал–социалистическое движение объединилось с властью. Однако фактически она началась гораздо раньше, вероятно уже с начала войны и с утверждения версальского диктата. Она творилась годами, завоевывала приверженцев, формировала общественную жизнь сторонников, создавала новые авторитеты, новые формы существования, новые взгляды и новый стиль, который после захвата власти был перенесен на новое государство.

1 августа 1914 года является исторической точкой пересечения, поскольку уже тогда каждому исторически мыслящему человеку было понятно: там, где мы сегодня отступим, мы не сможем начать вновь после масштабной войны. Девять миллионов немецких людей перенесли самые страшные физические и нравственные муки; они прошли ад и чистилище человеческого горя, человеческой боли, лишений и депрессии. Для них не представлялось возможным начинать с того, на чем они остановились четырьмя годами раньше. Нет — эти люди выносили из окопов новый образ мышления. В ужасных лишениях и опасностях они узнали новый вид общности, который им никогда не довелось бы испытать в счастье. Они поняли, что перед смертью все равны, и пережили то, что в конечном итоге важными оказываются лишь свойства характера. Они не зависят от обеспеченности, образованности или благородного имени, пуля не видит разницы в вечном стремлении сравнять своим полетом высокое и низкое, бедное и богатое, большое и малое. Между людьми остается одно–единственное различие: то, чего каждый из них стоит как личность. Форменная одежда никогда не могла сгладить разницы между смелым и трусом, между тем, кто проявлял себя как мужчина, проводя жизнь в окопах, и тем, кто пытался спрятаться. Само собой разумеется, что подобная оценка получила распространение и на родине и что старые «государственные мужи», остававшиеся дома, не почувствовали этих новых тенденций, напротив, отвергали их. Однако это был лишь вопрос времени, по закону жизни более молодые, твердые, мужественные должны были победить тех, кто старше и трусливее.