Компаньонка - Лора Мориарти

Кора купила открытки с достопримечательностями, раскрашенными сепией. Написала Алану, мальчикам и Виоле, что город еще больше, чем она себе представляла, и что за короткое время нужно столько всего увидеть. Так оно и было. Впрочем, предстоящая неделя полного одиночества, когда по нескольку часов не вымолвишь ни словечка, кроме «простите», «спасибо» и «один, пожалуйста» (когда покупаешь билеты), вызывала у нее тоскливый ужас.

Ответа на письмо все не было, хотя времени миновало предостаточно. Каждый день, возвращаясь с Луизой из танцкласса, Кора проверяла почтовый ящик на первом этаже. Луиза получила письмо от Тео, а от родителей, отметила Кора, – ничего. Коре пришло милое письмо от Алана; он писал, что по Коре все скучают, но Уичита в июле есть Уичита в июле, и ничего особенного она не теряет. Алан писал, что ездил в Уинфилд к мальчикам, они здоровы, но очарование фермерской жизни несколько померкло, и оба с нетерпением ждут осени, чтобы сменить физический труд на умственный. Оба передают ей привет и целуют, и надеются, что она поймет, почему они не пишут: работа начинается на заре, а к вечеру они так устают, что мгновенно засыпают. «Оказывается, они знакомы с твоей юной подопечной, – писал между прочим Алан. – Сказали, что Луиза Б. «настоящая красотка», все в школе ее знали. Но, говорят, она вряд ли их запомнила, потому что со всеми парнями в школе ей было скучно. Представляешь, какая нахальная старшеклассница? Не обратить внимания на наших прекрасных сыновей! В общем, я сделал вывод, что работы у тебя там хватает. Желаю удачи».

И денег, конечно, прислал. Перевел приличную сумму на счет «Вестерн Юнион» и велел снять сразу. Так и написал: купи себе что-нибудь симпатичное, приедешь домой и будешь здесь блистать.

Видимо, Кора должна была прийти в восторг. На Бродвее она видела много больших магазинов, а в витринах полно красивых вещей: дневные платья из крепдешина, шляпки с тафтяными бантиками или изящными перьями. Дома она порой получала удовольствие, лишь потрогав новую шелковую блузку или изящную туфлю; приятно было (не без помощи хорошего корсета) стянуть талию тугим поясом. Но сейчас мысль о покупке одежды – пусть дорогой, красивой, нью-йоркской – наводила тоску. Коре не понравился тон Алана: то ли дело было в «приедешь домой», то ли в словечке «блистать», но она тотчас обессилела – не до шелка и не до тафты. Непонятно, что такое этот подарок: знак внимания или часть игры.

И вообще, у нее была идея получше.

– Фы фернулись, – сказал немец.

Он был приятно удивлен. Но глянул на часы и преградил ей дорогу.

– Месса скоро кончайт, – прошептал он. – Сестры фот-фот спускайтс.

Кора кивнула. Она все рассчитала.

– Я знаю, – сказала она. – Сегодня я не за тем.

Немец смотрел на нее выжидательно и любезно. На миг она забыла, что хотела сказать.

– Я насчет радио. Удалось его починить? – Кора сделала деловое лицо.

– Найн. Оно… софсем капут. А тшего?

– Ну, я тут подумала, что вы правы, девочки обрадуются радиоприемнику. А у меня появились свободные деньги. И я решила вам его подарить.

Немец склонил голову набок:

– Это дорого.

Кора кивнула.

– В нескольких кварталах отсюда продаются радиоприемники. Там есть одноламповый, на вид вроде хороший. – Кора неопределенно указала куда-то назад. – Но они, кажется, насчет доставки не очень.

Немец поднял брови и засмеялся:

– Я не удивляйт.

Кора выдохнула. По правде говоря, она не спрашивала про доставку.

– В общем, если вы считаете, что девочкам все-таки нужно радио, я бы с радостью его купила. Но оно тяжелое. Я надеялась, вы сможете сходить со мной и дотащить его до приюта.

Он внимательно, как в прошлый раз, посмотрел на Кору. Кора мысленно уцепилась за правду: она действительно хочет купить девочкам радио. Это тоже правда.

– Йозеф Шмидт, – и он протянул руку.

– Ага, – она улыбнулась и от волнения сунула ему руку ребром, по-мужски, и пожала крепко. – Кора. – Фамилия ни к чему.

Она уже не сжимала его загрубевшую ладонь, но он не спешил убирать руку.

– Кора, – повторил он тщательно, будто заучивая новое название знакомого предмета. – Пойду фозьму кепку.

Он привез старую коляску, чтобы везти радио. «Челси-Т», как он выразился, – все соседи возили в ней вещи туда-сюда. У коляски было погнутое колесо и рваный зеленый капюшон, но радиоприемник отлично в нее поместился. Это было смешно: Йозеф толкал коляску перед собой по улице, и они улыбались прохожим, точно молодые родители.

– У него твои глазки, – смело пошутила Кора, и когда он рассмеялся, в голове зашумел приятный ветерок – будто дыхание стало полней, кислорода в воздухе прибавилось. Йозеф катил коляску через трещины на тротуаре, мимо шумных греков, а может, итальянцев, мимо детских стаек, не торопясь, чтобы Кора поспевала за ним на каблуках, и у нее кружилась голова от мысли, что на этих маленьких каникулах она – не Кора Кауфман, и не Кора Карлайл, и даже не Кора Х. Она просто Кора, и вот она идет по кварталу, где когда-то жила, и никто ее тут не знает. Она может вести себя как хочет, и никаких последствий, и дома никто даже не догадается, если только она не причинит никому вреда и не попадет в полицию.

– А чем тут пахнет так сладко? – Кора поправила шляпку, чтоб не сдуло. Ей нравилось идти рядом с мужчиной одного с ней роста; не приходилось поминутно задирать голову. – Каким-то печеньем, что ли?

– «Натциональный писквит». – Он глянул на нее, в сторону и снова на нее. – «Набиско» знаешь? «Фиг Ньютонс»[29]? Тут и пекут.

Она не сдержала смеха. Сколько упаковок «Фиг Ньютонс» она купила за эти годы? Для мальчиков, и для Алана, и для гостей к чаю, и сама сколько съела, и знать не знала, что их аромат разносится по двору дома призрения для одиноких девочек. Улочка в Канзасе с просторными газонами и тенистыми деревьями – и этот галдящий квартал-Вавилон: два мира, между ними вроде бы нет ничего общего – а оказывается, здесь пекут печенье, которое долгие годы приезжало отсюда к ней.

– Ой, чё это у вас тут? – Мокрый босой мальчишка обогнал Кору и заглянул в коляску. – Ого, радио! И чё, работает?

Кора обернулась: их обступили другие мальчишки, все с мокрыми волосами, грязные, кто в ботинках, кто босиком. Они толпились вокруг и норовили заглянуть в коляску. Бояться их было стыдно. Старшему не больше двенадцати, но их шестеро, а вот уже и семеро, они окружили коляску и прытко лезли в нее руками. Прохожие спешили мимо как ни в чем не бывало.

– А ну кыш. – Йозеф нагнулся и положил руку поперек коляски. – Знайт я фас!

Пацаны подались назад, но только на пару шагов, выжидая удобного случая снова навалиться. Кора растерялась. Сами грязнющие, воняют, а лица нежные, мальчишеские, ножки цыплячьи, а один, румяный, с живыми глазами, похож на маленького Говарда. Как это грустно, что мальчик, похожий на Говарда, – такой тощий и грязный… и тут Кора почувствовала, что ее ридикюль дергают. Она обернулась: совсем крошечный мальчишка, лет пяти, продолжая тащить сумку, улыбался ей. Кора сумку не отдала и велела малышу убрать руки.

– Ладно, ладно, уковорили. – Йозеф сунул руку в карман. – Только пенни, понимайт? И один пятак, кому повезет. – Он отвернулся от коляски и бросил на тротуар горсть мелочи. Мальчишки завопили и кинулись за монетами. – Уходить. – Йозеф взял Кору под руку, а другой рукой толкнул коляску.

Они зарулили за угол. Кривое колесо вовсю скрипело. Когда они прошли пол-улицы, Йозеф отпустил ее руку, но Кора все равно как будто чувствовала его пальцы.

– Здорово они у вас монеты выманили, – сказала Кора. – Вы часто так делаете?

Йозеф пожал плечами:

– Хоть поедят. Но скорей леденцов напокупайт.

Кора посмотрела на свою сумочку. После покупки радио денег осталось мало. Но она пожалела, что тоже не бросила несколько монеток.

– А почему они все в мокрой одежде?

Йозеф странно посмотрел на Кору, будто она задала каверзный вопрос.

– Купайтс. Река рятом. Прыг с доков, доплывайт до соседней улицы и вылезайт, потом опять.

– Ну, хорошо хоть есть где освежиться.

Он скривился:

– Фода грязь. Брассом плавайт, мусор отпихивайт, – он показал, одной рукой зажимая нос и рот, а другой отпихивая. – Но фсе равно купайтс, отшень жарко. Наши девочки не купайтс. Монахини в реку не пускайт. Раз в нетелю фодят в обтшественную баню.

Кора промолчала. Мытье раз в неделю, по такой-то жаре. А им еще повезло. Она и тогда, ребенком, знала, что ей повезло. Монашки дали ей крышу над головой, кормили – невкусно, но здоровой едой, – а это не так уж мало.

– Как зовут вашу дочку?

– Грета.

– Она ходит в школу? Теперь по закону все обязаны, да?

– Монахини их обучайт в приюте. Не хотят, чтобы девочки ходили в обтшую школу. И в пратшетшной работайт надо. – Он приподнял коляску, въехал на бордюр. – Я коплю на квартиру. Может, на будутший год смогу ходить на работу, пока она в школе. Сейтшас одежду на крыше разветшивает, но если не уедем, ее скоро отправят в пратшетшную. Приют живет за стшет стирки, я понимайт. Но это тяжелая работа, Грета маленькая.