Лунь - Марьяна Куприянова

неудачу в течение получаса, девушка пришла к выводу, что Илью Алексеевича она пока не потеряла, значит, эта преграда не должна остановить ее. Продолжая болтать с Ильей о первых впечатлениях от прочтения «Беовульфа», она весело улыбалась и параллельно размышляла:

«Если он не ревнует сейчас, еще не факт, что не будет ревновать потом. Что-нибудь мы с этим сделаем. Нельзя останавливаться на полпути. Нельзя. На несколько попыток меня еще должно хватить. Может быть, он просто не подал вида».

Лена решила извлечь из неудачи выгоду и сменить тактику, если эта не работает – действовать более тонко, включая всю свою женскую натуру. Самое странное, что девушка никогда не была стратегом и чаще всего, увидев недостижимую цель, отступала. Но сейчас все было иначе – она изменилась, она будет держаться за эту соломинку до последнего, может быть, даже рвать глотки, но не отпустит просто так.

«Я достойна его, я достойна, черт возьми! Я достаточно настрадалась и заслуживаю взаимности с его стороны, и я ее получу! Это будет моя компенсация. Ничего другого мне не нужно. Ни от кого более. Только от него».

И следующий шаг Лены оказался успешным. Она сделала вид, что отменила вторую встречу с выдуманным ухажером в пользу Ильи Алексеевича, и тот незамедлительно предложил ей увидеться. Это произошло спустя несколько дней, и девушка выставила все так, будто первое же свидание ее разочаровало.

– В чем же дело, Лунь? Чем он Вам не угодил? – недоумевал Вилин и хмурил густые брови.

Смешав печаль, смущение и кокетливость с помощью неподражаемой актерской игры, свойственной практически всем женщинам, Лена подняла глаза и ответила:

– Видите ли, милый Илья Алексеевич, все познается в сравнении. Оказалось, нам с ним совершенно не о чем говорить. Неуютно мне с ним было – с первых же минут. Иными словами, до Вас ему очень далеко…

Высокий небритый брюнет моментально расплылся в самодовольной улыбке и, не сумев скрыть смущения, отвел глаза. «Сработало!» – обрадовалась Лена. Испытывая гордость и необъяснимое удовольствие, Вилин не мог придумать, что тут можно сказать. Он ощущал себя мальчиком, которого отчаянно хвалят воспитатели.

Они шли в необычном для них молчании, и Лунь дрожала от того, что сделала ему приятно. Несколько минут оба пытались побороть внезапную волну эмоций. «Нужно ковать, пока горячо», – решилась девушка. Остановившись, она нежно подхватила кисти Вилина. Тот в замешательстве посмотрел ей в глаза и прочистил горло.

– Милый Илья Алексеевич. Я должна кое-что сказать Вам.

– Да. Лунь. Я… слушаю, – Вилин стиснул ее ладони в своих, и Лена ощутила, как он силен и как взволнован.

Это был лучший момент в ее жизни, вне всяких сомнений, и ей едва лишь удавалось вести свою хитрую актерскую игру.

– Илья Алексеевич…

– Что бы там ни было, я слушаю Вас, Лунь.

– Я подумала на счет… Вашего предложения, и, и мне кажется, я готова, – произнесла Лена и отвела глаза.

– Вы уверены, Лунь? Ваш голос так дрожит…

«Потому что я люблю Вас!» – почти вырвалось у нее.

– Для меня это большой шаг, но я все обдумала. Я доверяю Вам.

– Как я рад! – Вилин залился смехом и приобнял девушку за плечи. – И для меня это – более чем серьезно. И я доверяю Вам больше, чем другим! Лунь, как Вы необычайны! Вы – тот человек, кому я могу дать строки, написанные мною, и не испытывать иррационального страха. Ведь Вы разделяете мои чувства и мысли, Лунь. Вы – чудо.

Он говорил это столь быстро, воодушевленно – едва слово появлялось в уме, как тут же слетало с уст. Небритое лицо сияло неподдельной радостью, глаза блестели, брови взлетали. Лена почти не помнила себя, она просто горела от этих слов, горела вся, и было ей легко и хорошо становиться пеплом, лететь…

– Это переход на новый уровень, – продолжал Илья Алексеевич. – Для меня это многое значит. Как, впрочем, и для Вас. Вы ведь понимаете меня, безупречно меня понимаете, и… извините, мысли слегка путаются, – он засмеялся немного нервно. – Неужели теперь мои тексты прочтет кто-то, кроме меня? Все эти годы ни одна живая душа, понимаете?.. даже не касалась их, не видела. А теперь! Это волнительно. Делиться с кем-то самым сокровенным, что у меня есть. Хотя, зачем я объясняю, ведь Вы ощущаете то же самое. Необыкновенная жизнь! А что, если Вам не понравится? – мрачно закончил он.

Лене хотелось остановиться, подняться на носочки, протянуть руки и крепко прижаться к собеседнику, обхватив его за шею, уткнувшись носом в теплую грудь. Пусть удивляется, пусть думает, что угодно, но ей просто необходимо обнять его, обнять со всей нежностью и добротой, которых он достоин. Почувствовать щекой его колючую щеку, коснуться губами уха, уловить его тихое дыхание на своей коже… Быть ближе. Хотя бы ненадолго. Мучительно знать, что это неосуществимо по природе вещей.

«Я бы коснулась кончиками пальцев его жестких густых волос, словно древней мозаики из цветного стекла где-нибудь в средневековом итальянском соборе, с трепетом и благоговением», – пронеслось в голове у Лены.

– Это значит для меня не меньше, чем для Вас. Взаимность, которая дана мне, делает меня счастливой, Илья Алексеевич. Открыть свои тексты кому-то – все равно что впустить в свою душу, в свой мозг… Для меня это высшая степень доверия. Прав был Тютчев, когда писал: «Мысль изреченная есть ложь». Сколько сейчас правильных слов в голове, и как убого звучит, когда я пытаюсь их выразить.

Илья Алексеевич напоминал цветущий пион.

– Знаете, Лунь, у меня такое предчувствие, словно… – он запнулся, подбирая слова, – это, пожалуй, до смерти наивно.

– Позвольте мне угадать, – ласково предложила Лена. – У меня тоже есть предчувствие. Словно этот шаг во многом изменит нашу жизнь, и мы находимся на пороге чего-то нового, грандиозного… нового этапа жизни. И с нашей нынешней позиции оценить масштабы грядущих изменений нельзя.

– Можно лишь почувствовать, что они приближаются, – дополнил Илья. – Как Вы это делаете, Лунь?

– Чувствую Вас.

– Кажется, я Вас – тоже.

Они обменялись адресами электронных почт и условились, что сегодня же пришлют друг другу весточки с заветными строчками. Было решено начать с малых порций – несколько абзацев текста. Большего объема для первичной взаимной оценки не требовалось. Речь шла не о новизне сюжета, не о степени проработанности персонажей, и даже не о глубине проблематики, а о стиле, о самом уровне изящного плетения ткани текста. Они оба хотели в первую очередь узнать, не ЧТО они создают, а КАК они это создают, какими методами каждый из них художественно мыслит и воплощает.

Лена смертельно боялась разочаровать Вилина. Илья Алексеевич стал для нее средоточием всего эстетического. Его литературный вкус был поистине тонким и высоким. Он обожал Марселя Пруста, Достоевского, Беккета, Джойса, Кальвино, Кортасара,