Шифр «X» - Иоанна Хмелевская

Сторож привык, что я разговаривала с ним через день, и не предъявлял претензий. Воспользовавшись отсутствием шефа, я потребовала третий светильник, без возражений возвратив первый. У меня скопился уже порядочный запас отсыревших сигарет.

Я продолжала ковыряться в стене, решив не считать дней, пока не пройду стену. Шестой метр дался мне особенно тяжело. Наконец приступила к седьмому. Постепенно мной овладевали отчаяние и апатия. Все вокруг настолько прогнило, что казалось, я сама постепенно перехожу в полужидкое состояние. У меня не хватало сил тщательно расчищать коридор, так что он катастрофически суживался. Теперь я уже работала лежа.

Длинный и большой камень, лежащий поперек кладки, я вытащила с большим трудом. Меньше усилий потребовали два соседних. Расковыряв раствор, вытащила еще два, а потом и третий. Я уже собралась отбросить его за спину, но что-то вдруг привлекло мое внимание. Известняк, как известно, светлый камень, а у этого одна сторона была почти черной. Я рассмотрела его в слабом свете коптилки, попробовала вытереть рукой и замерла: с одной стороны камень был испачкан землей!

С отчаянно забившимся сердцем, стиснув от волнения зубы, я протянула руку в образовавшуюся дыру и не нащупала камней. Рука уперлась в мягкий, влажный грунт!

Первую горсть земли я рассматривала так, как ныряльщик рассматривает найденную им впервые в жизни черную жемчужину. Мне жаль было выпускать ее из рук. Опершись спиной о камни и закрыв глаза, я долго сидела неподвижно, слушая райскую музыку, заполнившую эту черную нору.

И откуда только силы взялись! Я сама не заметила, как повытаскивала остальные камни, отделяющие меня от этой чудесной, мягкой, черной земли.

Вернувшись в камеру, я сосчитала все черточки на стене. Их оказалось шестьдесят три. Больше двух месяцев!

Теперь надо было попытаться привести в порядок взбудораженные чувства и мысли. Дорога к свободе стала реальностью. Сброшена наконец страшная, гнетущая тяжесть неуверенности, с которой я боролась уже остатками сил, боясь себе самой признаться в этом. И вот я пробилась сквозь проклятую стену!

Насладившись радостью, я приступила к разработке конструктивных планов. Еще раз проверила направление и угол подкопа. Тоннель должен был идти вверх под углом – не очень большим, иначе я вылезу на поверхность земли посреди газона во дворе замка, но и не очень маленьким, иначе тоннель пройдет под поверхностным слоем почвы вокруг всего земного шара. Мое главное орудие труда – крючок – для земляных работ оказалось явно не пригодным. Пришла очередь кувшина. Разбивала я его очень осторожно, стараясь получить куски покрупнее и не думать о том, что будет, если в ходе земляных работ я натолкнусь на монолитную скалу.

Новое орудие труда вполне себя оправдало, можно сказать, что кувшин в роли лопаты вполне выдержал экзамен. Я с таким энтузиазмом копала и копала, что опомнилась лишь тогда, когда стала задыхаться. Тут я отдала себе отчет, что, отбрасывая за спину вырытую землю, сама себе рою могилу. Следовало что-то придумать.

На всякий случай я оставила себе и второй кувшин, сообщив сторожу, что тоже разбился. Это разгневало сторожа, и он, как видно, сообщил о случившемся шефу, потому что на следующий день воду мне передали в пластмассовой бутылке. Меня это очень огорчило, ибо перечеркивало надежды на получение черепков в будущем. Оставалось утешаться мыслью, что собака, например, роет землю лапами, почему я не смогу?

Затем решительным воплем я потребовала шефа. Пришлось ждать полдня, что не улучшило моего настроения.

– Послушай! – заорала я, как только он появился. – Я надумала!

– Ну, наконец-то! – радостно отозвался он. – Говори!

– Шиш тебе! Сам знаешь, что я тебе не верю. Ты обещал улучшить мои бытовые условия?

– Получишь все, чего только не пожелаешь. Говори же!

– Я скажу тебе первое слово. Что я получу за первое слово?

– А что бы ты хотела?

– Брезент! Иначе я тут заработаю ревматизм. Если за первое слова я получу брезент, то подумаю, может, и второе скажу. Сначала посмотрю, как поживется тут с брезентом.

– Ладно! – проревел он, подумав немного. – Говори первое слово!

– Сначала брезент.

– Нет, сначала скажи!

– Как бы не так! Или брезент, или катись к черту. Мне уже все равно!

Я настояла на своем. Поздно вечером через отверстие в потолке мне сбросили требуемый брезент, а чтобы быть точной – прорезиненное полотнище из искусственного волокна. Чуть светильник не погасили.

– Ну, теперь говори. Я слушаю!

– Ту-у-у… – диким голосом завыла я.

Вверху оторопело молчали. Потом раздалось недовольное:

– Ты на каком языке говоришь?

Он был прав. Это «ту» в зависимости от языка могло означать совершенно разные вещи. По-английски это могло быть «два» или «to» – предлог. С известной натяжкой могло еще означать и «также». По-датски тоже было бы «два», по-польски «здесь», а по-французски – всевозможные производные от слова «весь». Именно это последнее значение я имела в виду, завывая «ту-у-у», так как именно с этого слова начиналась фраза, произнесенная покойником. Как видите, я поступила честно. Раз обещала сказать первое слово – пожалуйста, вот оно, первое слово. Шефу оно ничего практически не говорит, а моя совесть чиста.

– По-французски, – заорала я в ответ.

– И что это мне дает, черти бы тебя побрали? – в ярости заорал он.

– Покойник сказал целую фразу! – вежливо объяснила я. – Целую нормальную длинную фразу. Я передаю тебе ее с самого начала. И ты еще недоволен?!

Он был в бешенстве, но все-таки, пользуясь несколькими языками, убедился, что имеется в виду действительно «все».

– Надеюсь, что эта тряпка быстро сгниет и тебе понадобится следующая! – крикнул он на прощание и удалился.

«Скорей я тут сгнию», – мрачно подумала я и принялась за работу.

Полотнище было слишком большим. Надо было разрезать его пополам, но чем? Я попробовала зубами, а потом сообразила, что лучше воспользоваться огнем. Я сложила полотнище пополам и осторожно поднесла к огню коптилки, внимательно следя за тем, чтобы искусственная ткань не вспыхнула. Операция заняла много времени, зато прожглось по сгибу неплохо, и у меня оказалось два почти одинаковых куска. Затем я прожгла дыры по углам одного из них, продела в них веревку, сплетенную из остатков акрила, и этим решила транспортную проблему. Можно было продолжать земляные работы.

Я глубоко убеждена, что рабы, возводившие пирамиду Хеопса, не мучились так, как я. Глиняным черепком я скребла землю и насыпала ее на полотнище, затем с трудом протискивалась через насыпанный курган и волокла полотнище с землей в камеру. При этом приходилось и светильник все время переносить, чтобы не ползти в темноте. В камере я высыпала землю у противоположной стены и тщательно ее утрамбовывала, так как все еще боялась, что она может не поместиться в камере.

Кротовый ход понемногу удлинялся. Теперь я уже не сомневалась, что выйду на свободу, и стала думать над тем, что сделаю потом. В Данию не вернусь, это ясно. Не вызывало сомнения, что меня давно уволили с работы: бросить незаконченные рисунки и исчезнуть – такое поведение нигде не приветствуется, а тем более в этой стране скрупулезно добросовестных и аккуратных работников. Об оставленном там моем имуществе можно не беспокоиться, им займется Алиция. Надо будет связаться с ней.

Все мои мысли о будущем кончались одним – сладостной картиной возвращения на родину. Мысль о Польше, как путеводная звезда, светила мне в конце черного тоннеля. Там был мой дом, моя сухая постель, моя ванна с горячей водой, там была дорогая, ненаглядная и родная польская милиция, все мои родные, и, наконец, там меня ждал Дьявол…

Подумав о своей родной польской милиции, я вспомнила, что оказалась в этих краях с одним паспортом, да и тот шеф у меня отобрал. Во что бы то ни стало надо постараться заполучить его обратно. Не хватает еще по возвращении на родину угодить в тюрьму – пусть даже и польскую.

При мысли о Дьяволе я и вовсе пала духом. Не такие это были мысли, чтобы допускать их в мрачном подземелье, где и без того невыносимо. Уже давно что-то в наших отношениях испортилось, и, говоря честно, моя поездка за границу вызвана была прежде всего желанием уехать от этого человека. А что там в Варшаве сейчас? Его редкие и странные письма еще более усиливали мои сомнения, вместо того чтобы их рассеять. Да, очень изменился этот человек, я совсем перестала его понимать. То мне казалось, что я еще ему дорога, то он делал все, чтобы я окончательно разочаровалась в нем. Странные вещи делал… Порой мне казалось, что то чувство, которое мы испытываем друг к другу, больше всего напоминает ненависть. Я старалась убедить себя, что ошибаюсь, что он меня по-своему любит, что я напридумывала себе, что незачем придавать значение мелочам. А ведь из мелочей уже можно было сложить огромную пирамиду… В голову лезли подозрения, которые я упорно отбрасывала, уж слишком ужасны они были.