Годы нашей жизни - Исаак Григорьевич Тельман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почти никого из них уже не было в живых — кто с голоду, кто от болезни, кого в шахте задавило, кого на рубке леса.
Так же случайно, как Юрий Лычук встретился с Юстином, повстречал он как-то в Гамильтоне двух человек из тех, с кем вместе ехал на «Полонии». Втроем нанялись они на металлургический завод Стилко. И там, на глазах стецевчан, машина, что из толстой проволоки тянет тонкую, в течение секунды превратила земляка в груду костей.
Был у Юрия близкий товарищ — Петро. На «Полонии» к одному кольцу привязывались. Вместе по Канаде бродили. Вместе мытарствовали. Его уж тоже нет в живых.
— От голода под поезд бросился, — печально вздохнул Юрий Лычук.
— Миколу Загорука знали? — спросил Юстин после некоторого молчания. — Тоже под поезд бросился, здесь, возле Торонто. А Печенюка знали? Хата его батька в Стецевой на нашей улице...
Юрий в ответ кивнул головой под одеялом.
— Тут ему шахта очи пожгла, — Юстин замолчал и, глядя на огонь, вдруг стал думать о своем отце. Юстин уже давно не имел от него никаких вестей из Аргентины. Жив ли он?
Еще долго в холодную зимнюю ночь при свете костра два Лычука вели свой разговор и подсчет стецевских могил на американской земле.
...К началу февраля бураны словно устали. Сразу распогодилось. И тотчас появились очереди у заводских ворот.
Вечером того дня, когда на расчистке снега двое Лычуков впервые заработали в Торонто семьдесят центов, они шли по Бэй-стриту через центр города на далекую окраину — там была их ночлежка. Казалось, что это бредут два призрака — тощие, сгорбившиеся, и только тень Юстина Лычука длиннее.
На одной из улиц, возле огромной освещенной огнями витрины ювелирного магазина, их остановил ослепительный блеск золотых вещей. Сторож в тамбуре подул на стекло входной двери и подозрительно посмотрел на этих двух прохожих в рваной старой одежде. Юрко встретился с подозрительным взглядом из-за стекла и, взяв Юстина за руку, чтоб идти дальше, сказал на языке, в котором с украинскими словами соседствовали слова других языков:
— Заки той голд здобуто, скiльки кровi у майнi...
НА КРЫШЕ ВАГОНА
Степью, по-весеннему пахнущей ковылем, идет поезд. Издали кажется, что над ним развевается какое-то огромное полотнище. Густые клубы дыма и пыли окутали состав. Поезд товарный, груженный углем. Все крыши вагонов усеяны людьми. Безработные в Торонто атаковали товарняк, взяли его приступом. Теперь они едут на Запад — в Манитобу, Саскачеван, Альберту.
В нетронутых лесах там много озер, где водится рыба, а диких ягод всем хватит. Как говорится в песне:
Ходжу я по Канадi,
Голодом вмлiваю,
А приклякну на колiна —
Ягiдки збираю.
Буфера или покатая вагонная крыша, конечно, не самое удобное место для железнодорожного пассажира. Да Юстин Лычук по канадским дорогам еще ни разу не ездил в вагоне, хоть вообще уже пришлось поездить много — и по тихоокеанской магистрали и по большой канадской. На этот раз Лычук совсем хорошо устроился. У него «лежачее» место, даже удалось привязаться веревкой к какой-то трубе.
Поезд движется не очень быстро. Вероятно, поэтому колеса все время сильно ударяют о рельсы. Чем больше Юстин прислушивается к тому, что выстукивают вагоны, тем яснее он слышит: ой... беда... ой... беда...
Только о бедах Лычуку совсем не хочется думать. Над ним бездонное небо, и кажется, что белое облачко, вдруг выплывшее, висит низко-низко, над самой головой. Кругом спокойная, необозримая степь. А она вызывает в памяти свое далекое Покутье. Он смотрит вдаль, и ему являются Стецевая, соседний Русов, Снятын. И ему даже кажется, что здесь, за морем, не та степь, не та земля, не то небо и даже яркие звезды, высыпавшие на нем, не такие, как дома.
Юстин очень скучает по дому, по родным полям, по своему селу (оно даже рисуется ему другим, словно там и нет кривых, грязных улочек), по отцовской хате.
Пока поезд идет, однообразно выстукивая колесами свое «ой... беда», в одной из хижин, что стоит вблизи железнодорожного полотна, сыновья прощаются с отцом. Он лежит на полу. У изголовья мерцает каганец — он то разгорается, то совсем затухает. Умирает Иван Дидух из Русова, прогоревавший всю жизнь.
Еще дома, много лет назад, Лычука познакомил с Дидухами сосед — писатель и хлебороб Стефаник. Всякий раз, бывая в Русове, Юстин видел каменный крест с выбитыми на нем именами Дидухов. Старик Иван, уезжая за море, прощаясь с жизнью, родным селом, поставил его на своем песчаном бугре.
Люди знают, как Дидух не хотел ехать «в ту Гамерику». Пришлось уступить жене. Они поехали ради детей. Предчувствия не обманули Дидуха. Жена умерла в пути. Много лет он с сыновьями расчищал от камней клочок земли. За него было заплачено остатком здоровья отца и заработком сыновей за все годы их работы землекопами на постройке железной дороги.
Недолго продолжалось дидуховское фермерство. Весенним утром, когда шибко побежали вешние воды и звонко защебетали птицы (все приметы на урожай), к Дидухам явился шериф. Ферму забрали за долги. Деду Ивану осталась одна эта хижина, где он теперь умирал.
Старик был в полном сознании. Прощаясь с сыновьями, он желал им обратной дороги в Русов.
— Не приведи господь на чужбине умереть, — голос его дрожал. В свои последние минуты он молился, беспокоился о том, вспомнит ли кто-нибудь его в родном, далеком Покутье, придут ли помолиться к его кресту на песчаном бугре, который и теперь стоял перед его полузакрытыми глазами.
— Батьку! — закричал плачущий голос.
Никакого ответа.
— Батьку! — никакого ответа.
На стене землянки тикали старые ходики, а откуда-то издалека доносился гудок поезда, который шел по канадской степи, однообразно выстукивая колесами: ой... беда... ой... беда.
И другой поезд, в другой, очень дальней стороне, в это время выбивал на рельсах то же самое. У вагонного окна печальным взглядом провожал заходящее солнце человек лет шестидесяти в потертом, но аккуратном сюртуке. Василий Семенович Стефаник ехал из Коломыи, где
