Млечный путь (сборник) - Александр Коноплин

— А вы бы не погрёбали, товарищ старший лейтенант, отведать такого спирта? Говорят, вчера исчезла и эта, последняя банка….

— Смотри на дорогу! — сказал Ланцев — от одного такого вопроса Клопа его мутило…

Приехав в штаб, он отпустил водителя: у капитана Хряка нашлись какие-то дела в соседней деревне… По царившей в штабе суматохе он понял, что ожидается наступление. Только вот в каком направлении? Неужели опять на Оршу или Могилев? Но там дивизии недавно и так наклали по полной, а ни армия, ни фронт пополнять потери в личном составе пока не собираются.

Понимая, что Кислов не обязан делиться с ротным планами командования, он скромно сидел в углу его кабинета и ждал, когда дойдет очередь и до него.

Под размеренный стрекот двух пишущих машинок он задремал и проснулся от легкого толчка в плечо.

— Заснул, старлей? Я бы и сам не прочь отхватить минуток шестьсот, да начальство не позволяет: то и дело вызывает, ставит новые задачи. Ты не прочь прогуляться по берегу Днепра? Вроде, и не сезон, а рыбы! — он покрутил головой, потом неожиданно остановился и посмотрел Ланцеву в глаза. — Не надоело воевать, старлей? У тебя ведь прекрасная гражданская специальность, не то, что у нас, бедных. Не тянет к ней? Тянет, наверное, только скрываешь. И правильно, нечего начальство в сомнение вводить, начальство не любит, когда подчиненные умнее и грамотнее его.

— Да, у нас у многих есть гражданская профессия, но поменяли на военную и ничего, служим. А почему вы спросили?

— Да начальство у нас спецов ищет по стройке и возведению заново мостов и ремонту дорог. Мне, честно говоря, неохота тебя отдавать, хотя знаю, что тебе на той работе лучше будет. Самое главное — жизнь сохранишь. Ну, что, не говорить о тебе никому?

— Не говорите.

— Спасибо. Век не забуду. А я уже забеспокоился… Ладно, служи дальше. — Он промолчал немного, сбивая на ходу головки репейника, потом сказал, как бы про себя: — И на кой ляд нам этот Гомель и Решица, будь они не ладны!

— Так значит, идем на Гомель? — догадался Ланцев.

— Я, что, сказал «Гомель»? Ну, раз сказал, значит, так оно и есть. Только теперь мы прежней промашки не допустим. Вперед разведку пошлем!

— Верное решение, застоялись мы. Когда выступаем? Если не секрет, конечно.

— Да какие уж тут секреты? Интенданты тылы подтягивают, штабы бумаги пакуют. По телефонам треп идет. Вообще у нас, русских, с секретами всегда была проблема. Чаще всего противник знал о них раньше нашего… Ты получишь задание от своего полкового командира: в строжайшей секретности пошлет тебя по маршруту, который уже известен немцам. Не вскрикивай. Раз наш Костя решил, значит, все правильно. Мы с ним старые знакомые еще по мехкорпусу, хотя он больше лошадушек уважает. У мотоциклов то бензина нет, то свечи барахлят, а у лошадушек всегда все на месте. Да и всадник он — любо посмотреть — картина! Недаром бабы снопами перед ним падают. Ты как насчет лошадушек? Уважаешь?

— Я-то уважаю, да народ у меня сплошь безлошадный, на лошади сидеть не умеют, не то что скакать, так что не получится из нас конницы.

— Жаль. А у меня полэскадрона трофейных скаковых задержалось. Что с ними делать — не знаю. Им ведь не только сено, но и овес требуется, а он и для нас дефицит. У местного населения иногда схлопотать удается, а так, чтобы для полного довольствия — извините, нетути! В общем, не берешь моих лошадушек?

— Не беру.

— А техники для тебя у меня нет.

— Нам не привыкать пехтурой топать.

— А знаешь, это даже лучше. Ты места здешние знаешь? Сплошные болота да леса. Какая уж тут к лешему техника?

— Тогда зачем вызывали?

— А ты думал, я скажу: «Забирай, Прохор Михалыч, два студебеккера и вот еще парочку вездеходов не позабудь»?

— От студебеккеров бы не отказался — отличные машины, где хочешь, пройдут, сами себя из трясины вытаскивают, фантастика, да и только. Побольше бы их присылали, на наших полуторках далеко не уедешь.

— Вот только этого не надо! Меня не сагитируешь, я нашу, советскую, технику, как сестру родную, люблю.

— Чего ж на виллисе ездите, а не на родном газике?

— Слушай, ты прекратишь свои антисоветские разговоры или нет?

— Почему антисоветские?

— Потому. На прошлой неделе у нас солдата судили военным трибуналом за восхваление американской техники и клевету на нашу. Штрафбатом отделался. А говорил все точь-в-точь как ты! Ладно, считай, ты меня за Америку сагитировал, хватит тебе одного, больше чтоб никому ни слова! Понял?

— Понял. Противно жить и все время оглядываться: следят за тобой или нет!

— А следить и не надо, у нас в каждом взводе по пяти-шести стукачей. Ты приметил, кого особисты первыми опрашивают, когда, наконец, после боя, появляются на передовой?

— Не обращал внимания.

— А ты обрати. Вот их и опасайся. Твой Тимоха не выдаст, так ведь он у тебя не один!

Они замолчали надолго, медленно шли по берегу Днепра, прикрываясь от ветра поднятыми воротниками шинелей. С высоты было видно, как несколько солдат, раздевшись, несмотря на холодный ветер, до кальсон, ловили рыбу. Быстрое течение сносило их вниз, грозя утопить, но не таков был русский человек, чтобы отказаться от дармовщины из-за какого-то течения. Они привязывали себя веревками к кольям на берегу и, уже не боясь течения, заводили невод.

— Один, кажется, мой, — сказал Кислов, — ординарец Ватрушкин. — Похоже, будет у меня сегодня отличный ужин. Оставайся, Михалыч, в полк я позвоню, хотя твое начальство — это я… И не забудь; через несколько дней седьмое ноября, наши женщины уже хлопочут. У каждой есть хахаль, и каждая хочет заменить ему жену.

— У нас с этим плохо; одна радистка на всю роту.

— Да и у нас женского персоналу на всех не хватает. Приходится приглашать бабенок из местных: кое у кого с ними контакт…

Они расстались на берегу Днепра. Догадливые разведчики прислали для командира лошадь. Через двадцать минут он уже был в роте, но пока скакал, обдумал происходящее. Обычную традицию — приурочивать наступление к красной дате — Рокоссовский, похоже, поломал. Как сказал Кислов, он всегда был против всяких штампов. Немцы давно приспособились к русским наступлениям «в честь» и «по поводу» и всегда своевременно к ним готовились. Этим, в основном, объясняются наши неудачи в наступательных боях. На этот раз немцы просчитались; никакой подготовки к наступлению у русских их разведкой замечено не было. А Рокоссовскому в очередной раз несдобровать: нарушил традицию! Если Верховный, поняв замысел командующего, простит и одобрит, то ЦК по своей инициативе с нелюбимого маршала взыщет…

К себе в Ручаевку Ланцев приехал в сумерках. Трупы немцев еще не успели убрать, в полутьме они чернели бугорками на белой пороше. Повозку с генералом Лейбницем куда-то увезли в самом начале побоища, и никто не знал, жив он или мертв. Тяжелораненый майор Краух сначала находился в медпункте полка, покуда из дивизии не позвонили и не приказали привести к ним майора под конвоем. Майор Краух в связи с болезнью генерала вторую неделю исполнял обязанности командира корпуса.

Соскочив с лошади у самого входа в землянку, Ланцев нетерпеливо толкнул дверь — очень хотелось спать и есть — и был поражен царившей в его жилище переменой.

Есть нечто таинственное и непонятное в стремлении женщины к порядку и в умении навести его там, где его отродясь не было. В землянке сейчас было очень светло — горели четыре светильника из снарядных гильз, к тому же было жарко натоплено. Тина встретила Прохора у входа, на ней была легкая ситцевая кофточка, сквозь которую просвечивали бретельки настоящего, купленного бог весть где, бюстгальтера довоенного пошива, и в короткой, до колен, юбке из трофейного парашютного шелка. Немецкого летчика подбили с месяц назад, он успел выброситься с парашютом, но в воздухе был застрелен кем-то из автоматчиков. К парашюту тут же кинулись солдаты и быстро разрезали его на куски, но что-то попало в руки радисток из корпуса, а вот как материал оказался в разведроте, было загадкой.

— С благополучным прибытием Вас, товарищ старший лейтенант, — пропела Тина особенным, слегка приглушенным шепотом, который нравился Ланцеву в интимные моменты. Прохор обнял ее и неловко поцеловал в щеку — все еще не привык к мысли, что она — его! Единственная и неповторимая его женщина, и все, что связано с ней и с ним — пусть и не совсем законно — что-то вроде хорошего французского коньяка, который ему не терпелось выпить сейчас, немедленно и обязательно вдвоем. Родная! Славная! Единственная!

Однако главный сюрприз он заметил не сразу: на столе, странно увеличенном в длину, накрытом белой простыней вместо скатерти и уставленном несколькими маленькими свечами, воткнутыми в винтовочные гильзы, кроме обычного ужина были тарелочки с кружочками помидоров, свежих огурцов, на большом блюде дымилась еще не остывшая картошка, посыпанная укропом и политая растопленным комбижиром, а между ними — три бутылки, из которых в одной был настоящий довоенный коньяк Армянский, в двух других водка под сургучом.