Мандолина капитана Корелли - Луи де Берньер

Женщины обменялись взглядами, и Пелагия вспыхнула.

– Мне кажется… – начала она, а Дросула подмигнула и широко ухмыльнулась.

– Разве тебе не хочется посмотреть, что берешь? Да многие девушки умерли бы за такую возможность. Я никому не скажу, честное слово, а что до него, – она кивнула на сына, – так он так далеко, что даже не узнает.

Пелагия подумала сразу о трех вещах: «Я не хочу выходить за него. Я уже видела его, но не могу этого сказать, и это было время, когда он был прекрасен. Не как сейчас. И я не могу ничего сказать, потому что мне нравится Дросула».

– Нет, правда, не могу.

– Ладно, поможешь со всем остальным и будешь говорить, что мне там нужно делать, из-за двери. Вода нагрелась? Скажу по секрету – мне не терпится посмотреть, какого мужика я произвела. Что, это ужасно, да?

Пелагия улыбнулась:

– Тебя все считают ужасной, но хуже от этого никто к тебе не относится. Просто говорят: «Ох уж эта кирья Дросула!»

Без одежды Мандрас дрожал не сильнее, чем в ней. Он стал таким жалким и маленьким, что Пелагия не испытывала стыда, оставшись с ним, даже когда он был голый, и ей не пришлось давать указания из-за двери. Мускулы его пропали, и кожа висела на костях бессильными складками. Живот вздулся – то ли от голода, то ли от паразитов, – а ребра, как и позвонки на спине, остро выпирали. Казалось, плечи и спина у него согнулись, сморщились, а бедра и икры так несоразмерно съежились, что колени выглядели огромными, распухшими. Но хуже всего было то, что они увидели, когда сняли с его ног покрытые коркой бинты; Пелагия сразу вспомнила историю Филоктета, бывалого аргонавта и поклонника Елены, – его нога непоправимо гнила, и Одиссей оставил его на острове Лемнос с одним большим луком и стрелами Геркулеса. Позже Пелагия вспомнит: все закончилось тем, что его излечил Эскулап, и Филоктет помог одолеть троянцев, – и задумается над тем, что она и сама целительница; но все это будет в то время, когда итальянцы благополучно займут место своих предков.

Однако она не очень-то почувствовала себя целительницей, увидев совершенно ни на что не похожие ноги. Омертвелая, многоцветная бесформенная масса. К внутренней стороне снятых бинтов присохла корка гноя и струпьев, а в нездоровой плоти корчились и извивались желтые личинки.

– Святой Герасим! – воскликнула Дросула, хватаясь за иссохшие плечи сына, чтобы удержаться и не упасть в обморок. Зловоние одуряло невыносимо, и Пелагия наконец почувствовала, что ее затопило священное сострадание, отсутствие которого вначале так испугало.

– Вымой его всего, – сказала она Дросуле, – а я займусь ногами. – Она взглянула на Мандраса полными слез глазами и проговорила: – Агапетон, я сделаю тебе больно. Прости.

Он ответил ей взглядом и во второй раз заговорил:

– Это война. Мы разбили их начисто, они бежали. Мы разбили итальяшек. Делай мне больно, если хочешь, но мы не могли драться с немцами. Там танки, вот и все.

Пелагия заставила себя смотреть на эти ноги, пока не перестала видеть отвратительное ужасное страдание: осталась только проблема, которую необходимо решить. Она осторожно удалила личинки, выбрасывая их за ограду, и собралась с мыслями, пытаясь определить, распространилось гниение на кости или нет. Если да, то это означает ампутацию, и она понимала, что такие вещи должны делать другие; возможно, даже отец не возьмется. Что хуже мог сделать ближнему враг? Вот она содрогнулась, вот отерла руки о фартук, вот закрыла глаза и вот приподняла его правую ногу. Повернула ее туда-сюда, помяла ткани и с удивлением пришла к выводу, что грануляции нет, ни одна кость не омертвела и не отделилась.

– Секвеструма нет, – проговорила она, думая: «Но ведь я делала это только один раз на собаке», а Дросула ответила:

– Да уж, грязищи тут!

Пелагия обнаружила, что ткани ноги сухие, и вздохнула, будто с нее свалился груз – самым страшным была бы мокрая гангрена. Она увидела, что нет и красной полосы, разделяющей здоровые и пораженные участки, и сделала вывод, что и гангрены нет. Затем осмотрела другую ногу и пришла к такому же заключению. Принеся миску чистой воды и круто посолив ее, она со всей возможной осторожностью промыла ужасное месиво. Мандрас вздрогнул от жжения, но ничего не произнес. Пелагия увидела, что самые ужасные куски при промывании отваливались, из-под них выступила здоровая плоть.

Радость и торжество охватили ее, когда она стояла в кухне и толкла в ступке пять сочных головок чеснока. Его сильный домашний запах успокаивал, и она улыбалась, слыша голос Дросулы со двора. Та ворчала на сына, словно он не провел много месяцев в снегу, словно он не герой, как и его товарищи, перенесший тяготы неизмеримо большие, чем требовал долг, и разбивший превосходящие силы противника, который тех же самых тягот не выдержал.

Пелагия ножом разложила чеснок на две длинные повязки и вынесла их из дома.

– Агапетон, – сказала она Мандрасу, – это будет жечь сильнее соли. – Он вздрагивал, пока она обвязывала припарки вокруг его ног, резко втягивал воздух, но не жаловался. Пелагия изумилась его выдержке и заметила:

– Не удивительно, что мы победили.

– Как, мы же проиграли? – возразила Дросула. – Макаронники не сумели, так за них это сделал Аттила.

– Гитлер. Но это не имеет значения, потому что на нашей стороне Британская империя.

– Британцы отправились по домам. Мы теперь в руках Господа.

– Я этому не верю, – решительно сказала Пелагия. – Подумай, лорд Нэпир, лорд Байрон. Они вернутся.

– А что вот это все? – спросила Дросула, указывая на сплошные рубцы, воспаленные ямы, алые узоры на теле сына. Пелагия внимательно рассмотрела это жалкое, свежевымытое тело и определила всех паразитов, с которыми ей приходилось сталкиваться, сопровождая отца на вызовы.

– На плече – парша. Понимаешь, она пахнет мышами. Для нее нужны сера и салициловая кислота. Вот это – что-то вроде сотовидного стригущего лишая. Хорошо, что не попало в волосы, а то бы он облысел. Эти красные проколы – телесные вши. Нужно сжечь всю его одежду и побрить его всего, сделай это, чтобы уничтожить яйца, которые они отложили в волосах. Или можно обмыть его уксусом. И смазать эвкалиптовым маслом и парафиновой эмульсией. Сыпь на ногах и руках – это bêtes rouges,[85] от нее можно избавиться с помощью нашатыря и цинковых притираний. В любом случае само пройдет. Вот тут – псориаз, видишь, он кофейного цвета. Средства, которые мы берем для других заражений, здесь тоже подойдут. Если ты побреешь его, ну, понимаешь, там, внизу, он избавится от лобковых вшей. Смотреть я не буду, если ты не против. И у него ужасная экзема на руках и икрах. Нужно будет смазать трещины йодом, если только он у меня найдется, и они заживут, а потом мы просто наложим ему каламиновые примочки, если найдем хоть немного, и будем продолжать накладывать, пока не пройдет. На это может уйти несколько недель. Думаю, можно взять оливковое масло, но только не мазать в паху. Ничем жирным в паху мазать нельзя. А вот эти темно-бордовые отметины – это блошиные укусы. – Пелагия умолкла и увидела, что Дросула в изумлении улыбается ей с высоты своего роста.

– Корициму, – проговорило огромное создание, – ты меня поражаешь. Ты первая женщина, кого я знаю, которая что-то соображает. Иди, обними меня.

Пелагия вспыхнула от удовольствия и, чтобы отвлечь от себя внимание, обняла Дросулу:

– Еще ты, наверное, думаешь, что это за жуткие красные шишки у него на животе и на… хозяйстве. Они у него и между пальцев, но не волнуйся, это просто чесотка. Все лекарства вылечат и это, особенно цинк и сера. По крайней мере, мне так кажется, но лучше спросим у отца, – скромно заключила она.

Дросула махнула в сторону своего сильно ссохшегося сына:

– Видок-то у него не товарный, да?

Пелагия мысленно ругнула себя и сказала:

– Влюбляешься в человека, а не в тело.

Дросула рассмеялась:

– Романтическая трепотня. Влюбляешься глазами и разлюбливаешь глазами, а если хочешь знать, почему мой муженек запал на такую страхолюдину, как я, так это оттого, что у него были странные вкусы, слава Богу и святому. А то бы я до сих пор ходила в девках.

– Ни на секунду этому не поверю, – сказала Пелагия, которая, как и остальные, терялась в догадках, как Дросуле удалось отыскать себе мужа.

На следующее утро измученный доктор Яннис вернулся с горы (да здравствует кофейня!) и обнаружил не только, что в постели его дочери спит похожий на труп мужчина, но и она сама спит в его собственной – вместе с какой-то похожей на скалу бабищей жуткого вида. Дом провонял чесноком, мылом, нашатырем, йодом, серой, нездоровой плотью, уксусом, палеными волосами – короче, пахло деятельной врачебной практикой. Он растолкал дочку и строго спросил:

– Дочь, что это за старик в твоей постели?

– Это Мандрас, папакис, а это его мать, кирья Дросула, вы с ней уже встречались.

– Но не в моей же постели, – возразил он, – и там не Мандрас. Это какой-то кошмарный старик с чесоткой и забинтованными ногами. Я уже посмотрел.