Любовь с чистого листа - Кейт Клейборн

Самое смешное в том, что он, наверное, и правда сходил бы. И совершенно серьезным тоном спросил бы: «В каком ряду можно найти тампоны?»

Я одергиваю низ любимой рубашки — старой полосатой, на пуговицах, которую столько раз стирала, что она уже стала мягкой, как мои простыни.

— Все в порядке. Я не хочу домой. Просто самочувствие такое, бе.

Мне кажется, Рид нахмурится от такого описания, но он лишь кивает и смотрит прямо, на огражденный сквер с деревьями и черную кованую калитку, ведущую туда с шумной улицы.

— Давай немного посидим. Ты можешь снять обувь и отдохнуть. — Я смотрю на него — сейчас он и правда чуть-чуть покраснел. — Моя сестра всегда так делает, когда чувствует себя… — он замолкает.

— Бе? — заканчиваю я за него, улыбаясь не столько смешному слову, сколько тому, что Рид открыл мне что-то из своей личной жизни, не связанное с разрывом его помолвки. — У тебя есть сестра?

Снова кивает, не сводя с меня своих голубых глаз, его потря-блин-сающее лицо взволнованно.

— Она младше, все еще живет дома с родителями.

— Вот как, — говорю я. Внезапно мне хочется задать ему тысячу вопросов, столько вопросов о самом Риде и его жизни, что их давление у меня в голове отвлекает от тянущей боли внизу живота. Было бы неплохо присесть, снять обувь. Отдохну и попью воды, а если не поможет, поеду домой и отосплюсь, спрошу Рида, можно ли перенести встречу на пару дней.

А пока мы отдыхаем, почему бы не поиграть в «20 вопросов»?

— Что, вас семеро? — практически визжу я.

Рид поджимает губы, именно в той манере, когда пытается скрыть улыбку.

— Да, семеро.

Пытаюсь усесться поудобнее на жестких досках скамейки. Она, конечно, не очень удобная, но в целом сквер очень милый: маленький, укромный и тихий, хотя в двух шагах шумная 6-я авеню. Ландшафтные клумбы ограждены маленькими коваными арками, цветов в это время года немного, но кусты уже покрыты пышной зеленью, а листья деревьев шелестят в легком ветерке.

Но самое лучшее… Когда мы подошли, нас встретили два баннера на стене здания с одной стороны сквера. Старые и выцветшие, частично скрытые ветвями деревьев — оба рекламируют аптеку, которой уже не существует. В одном из них белые буквы на черном фоне, в другой — черные на белом. Шрифты без засечек, практичные и утилитарные; каждый раз, когда я задаю вопрос Риду, он смотрит на них.

— Они все похожи на тебя? — спрашиваю я, вытаращив глаза. Семь младших Сазерлендов, по его словам. Шесть парней и одна девушка. Следующим вопросом будет, не выступала ли их семья с концертом в Австрии и не написал ли кто-нибудь про них сагу.

Забавно, но я уже чувствую себя намного лучше.

Рид смотрит на баннер, нахмурив бровь.

— Кто-то, наверное, похож. У меня, Коннора и Гаррета один цвет волос, как у папы.

Хочется спросить: а скулы у них тоже такие же?!

— Но у Оуэна, Райана, Сэта и Кэди волосы темные, как у мамы.

— Как ты помнишь все их имена? — это лишь наполовину шутка, даже представить себе не могу такую большую семью.

Он улыбается.

— Разве можно забыть имена братьев и сестер? И неважно, сколько их.

— Да, верно, — говорю я с нервным смешком, затем опускаю взгляд и потираю ноги — боль уже почти прошла.

Когда мы сели, Рид настоял, чтобы я вытянула ноги вдоль скамейки, и — словно волшебной палочкой — достал маленький блистер ибупрофена из кармана куртки. Следовательно, первым из моих двадцати вопросов почти стал: «Ты женишься на мне?» — но вместо него я спросила, всегда ли он носит с собой обезболивающие.

— На случай головной боли, — ответил Рид, устраиваясь своим высоким стройным станом на противоположном краю скамейки, чтобы оставить моим ногам больше места. В его лице промелькнуло что-то… эхо того самого Н-Е-Р-В-Н-О, поэтому лучше не уходить с темы о братьях и сестрах, раз он начал рассказывать о своих. — А кроме тебя в семье есть дети? — спрашивает Рид, и вполне логично, но я хотела, чтобы эти вопросы касались только его.

— Эм, нет. — Вышло резче, чем я рассчитывала. Но ведь отсутствие братьев и сестер — больное место моей семьи, почти такое же больное, как десятилетняя интрижка моего папы с Дженнифер, о которой маме было известно все эти годы. — Но мне всегда было интересно, каково это, — пытаюсь я сгладить углы.

— Людно, — безразлично произносит он. А затем смотрит на меня с полуулыбкой, и кажется, это его способ немного сгладить углы.

— Ты скучаешь по ним? В смысле, живя здесь.

— Да, — тут же отвечает он, поднимая взгляд на баннеры. — Но иногда мне даже легче. Одному.

— Никогда не жила одна, — признаюсь я и сама же, в удивлении от сказанного, начинаю сильнее растирать мышцы ног. Затем смотрю на Рида: он наблюдает за этим движением, — и по мне расходится приятное тепло. Видимо, он понимает, что увлекся, и смотрит на меня, взгляд его голубых глаз мягко переплетается с моим. Тепло разрастается и занимает все пространство между нами.

Он кряхтит:

— Никогда?

Я мотаю головой.

— Переехав от родителей в Нью-Йорк, я стала жить с Сибби, — я резче растираю мышцы, — и жила до сих пор.

— А Сибби — это…

Делаю глубокий вдох, удивляясь, насколько резко разговор переключился на меня. Странно, но сидеть в тишине с Ридом мало отличается от прогулок с ним по шумным улицам. Другая игра, помогающая по-другому мне раскрыться.

Но все же я раскрываюсь.

— Она моя лучшая подруга. Мы вместе выросли.

— Это, должно быть, здорово. Быть здесь с кем-то знакомым по дому. С кем-то близким. — Его голос звучит слегка меланхолично, интересно, много ли из его ненависти к Нью-Йорку вызвано именно этим — отсутствием рядом кого-то из большой и людной семьи, по которой он скучает?

— Это было здорово. Но… скоро она переедет жить с парнем. — Я смотрю на улицу. — В