Дуэт для одиночества - Алёна Жукова

Когда эта маленькая чертовка Илона пришла в их дом, он понял, что попался. Опять что-то похожее на вдохновение заворочалось в душе. «Только бы не спугнуть. Надо удержать девочку поблизости. Интересно, что могло привлечь ее в Ханке? Они разнятся между собой как домашняя и дикая кошки. А если вдруг поссорятся? Так уже ссорились, а она опять пришла. А если предположить невероятное, что Илона тут из-за меня? Бред, конечно, но тогда ночью на кухне она устроила представление, сделав вид, что меня не замечает». Он помнил, как не спалось, как вышел и сел у кухонного стола. В это время она влетела, прошмыгнув мимо него к холодильнику. Паша оказался у нее за спиной, но не заметить его было невозможно – кухня небольшая и достаточно хорошо освещена. Выпив сок, она поставила стакан и, оттянув пижамные штанишки так, что стали видны ее маленькие ягодицы, резко хлопнула резинкой по животу и пояснице. Задрав высоко майку, почесала узкую спинку и, проделав еще пару манипуляций с распусканием и собиранием волос, прошлепала в своих тапках «банни» назад в Ханкину комнату. Тогда он, немного отдышавшись, взял стакан и прикоснулся губами к тому месту, где отпечатались ее губки. Показалось, что в коридоре кто-то прыснул со смеху. Паша чисто вымыл стакан, а наутро, подвозя девочек в школу, попросил Ханну не оставлять за собой грязной посуды. Ханка возмутилась, что не было такого, они, наоборот, вечером с Илонкой все перемыли.

– Значит, мне показалось, – сказал Паша, бросив исподлобья взгляд в лобовое зеркало, которое рикошетом послало ему в ответ озорной прищур черных, как угольки, глаз.

– Это я забыла, – прозвучал извинительно голосок Илоны, – в следующий раз не буду. Честно, я потом вспомнила, вернулась на кухню, чтобы вымыть, но его уже кто-то вымыл вместо меня.

Тогда Паша решил, что это совпадение, но такие мелкие провокации эта девочка устраивала на каждом шагу, чему он был только рад. Во всяком случае, почувствовал небольшое оживление, вернулось желание что-то делать.

За шестнадцать лет эмиграции им был закончен всего один концерт для камерного оркестра, а та замечательная тема симфонии, которую он записал в Италии, так и осталась в набросках. Эта тема родилась в поезде, увозящем его к западной границе родины после той единственной фантастической ночи. Бесчисленное количество исписанных листов и кассет звукозаписи так и не стали музыкой. По многу раз переписывал, мучился, задыхался, сетовал на отсутствие творческой среды, на элементарное невезение и невозможность завести нужные знакомства и связи. Он даже решился написать французскому классику письмо, но ответа не получил. Успокаивал себя, что оно просто не дошло. Однажды, разгребая старые записи, наткнулся на телефон маэстро, написанный рукой Анисова. Когда-то перед отъездом Анисов записал его прямо на клавире Пашиной сонаты, которую очень любил и рекомендовал показать французу. Представив, что, набрав этот номер, придется о чем-то попросить, Паша останавливался. Вряд ли этот великий музыкант помнит его, и что он, Паша Хлебников, может ему предложить? Но просто забыть о существовании этого номера телефона уже не мог. Обложившись словарями, сложил на французском речь, которую собирался озвучить по телефону. Не доверяя себе, обратился к Раиске, чтобы та поработала с произношением.

Раиса смутно помнила из курса музыкальной литературы фамилию французского гения и пообещала по своим каналам проверить – не прибавились ли к этому номеру телефона новые цифры. За столько лет это могло случиться. Вскоре Паша получил исправленный номер, за что был очень признателен Раиске и ее парижской подружке. Прошло еще несколько недель, а позвонить Паша так и не решался. Это обстоятельство возмутило Раису: она ведь так старалась – исправляла текст, просила подругу, а Паша, оказывается, просто трус. Под ее нажимом пришлось сдаться и сделать пробный звонок.

Глава 5

Лиза ездила из Прованса в Париж часто – это был последний год аспирантуры, и с маэстро они встречались по нескольку раз в месяц. На днях он вернулся из России, где побывал на Московском международном фестивале авангардной музыки. Маэстро был полон впечатлений, потрясен увиденным, а главное тем, как его принимали.

– Приезжай поскорей, – торопил он Лизу, – и не в консерваторию, а ко мне домой. А еще лучше, если ты приедешь с детьми, – я так соскучился по Анне и Полю. Знаю, что Этьен сейчас в Лондоне, но мы не будем его ждать. Когда вернется, еще раз встретимся. Я детям подарки привез, а с тобой хочу поговорить о России. Просто не могу успокоиться – ты же помнишь, как там раньше жили? Теперь все по-другому. Я туда не приезжал почти двадцать лет – какой дурак, что отказывался! Это совсем другая страна! Они не забыли меня, устроили овацию. Лизонька, приезжай, уважь старика. Захочешь – немного поработаем, ты покажешь, что сделала. Вероника тоже обещала приехать, – будет у нас «Русский бал».

Лиза объявила детям, что завтра они едут к дяде в Париж и после этого долго не могла их успокоить. Двойняшки обожали ездить к дяде в гости, зная, что их там всегда ждут сюрпризы и подарки. Далеко за полночь они еще не спали – Анна прыгала у зеркала, примеряя одежки и собирая в дорогу куклу Барби, а Поль паковал в рюкзачок электронные игрушки. Наутро Лиза не могла их добудиться, и весь путь до Парижа они посапывали у нее за спиной – на заднем сиденье автомобиля.

Ей нравилось водить машину, даже если приходилось это делать по многу часов подряд. Сейчас был как раз тот случай. Не хотелось будить детей, и она гнала по трассе без остановок.

«Хорошо, что спят, – думала она, – иначе пришлось бы останавливаться на каждом километре – поесть, попить, пописать, а потом опять – поесть, попить…»

За окном мелькали уже такие знакомые и родные картинки, которые не могли примелькаться по причине их живописности – сиреневые холмы, зеленые виноградники, голубые речушки и почти сказочные замки, как по мановению волшебника, внезапно появляющиеся то по одну, то по другую стороны дороги. При въезде в Париж она автоматически свернула на дорогу, ведущую к Девятнадцатому округу, где располагалась Paris Conservatoire, и только вопли проснувшихся детей, заметивших за окнами парк De la Villette, в котором они обожали гулять, заставили Лизу очнуться. Утихомирив детей, она свернула по направлению Шестнадцатому округу, где жил их маэстро. Его дом стоял на пересечении двух «композиторских» улиц – Rue Berlioz и Rue Pergolese, недалеко от респектабельной Аvenue Foch. Это было случайное, но знаковое совпадение. Ей пришло в голову, что после дядиной смерти, возможно, одну из улиц Парижа тоже назовут его именем. Дай бог, чтобы это случилось как можно позже, ведь уже девятый десяток пошел, и последнее время его здоровье пошаливает.

Когда Лизина «Ауди» подкатила к дому, дети пулей выскочили и понеслись к стоящему в дверях дяде.

«Неплохо выглядит», – подумала Лиза, глядя на старающегося удержаться на ногах под натиском облепивших его двойняшек дядю. Она обвела взглядом дом, сад. Тут ничего не менялось годами. Собственно, менять, как она считала, ничего и не следовало. Роскошный, легкий и светлый дом с удивительным зимним садом стоял в глубине небольшого садика. Казалось, что нет границы между деревьями, кустами и цветами вокруг дома и теми же деревьями, кустами, цветами внутри его. Прозрачные стены и потолок оранжереи растворялись среди зелени, делая границу незримой, и только растения внутри дома, выдавая свое экзотическое происхождение, устанавливали ее. Как хохолки диковинных оранжево-лиловых птиц торчали тут и там цветы бананового дерева, а перепончатые лапы пальм тянулись к сводчатому стеклянному потолку. Среди тропической зелени зимнего сада матово белел рояль, а его черный собрат занимал соседний зал. Они располагались друг с другом в относительной близости. Разделяющая их прозрачная стена отодвигалась, и тогда они напоминали черно-белый свадебный дуэт.

Дядя повел детей в кабинет, где собирался вручить им подарки, а Вероника, которая приехала раньше, бросилась к Лизе, троекратно облобызав родственницу. Из дальних странствий она привезла трофей – нового ухажера-китайца, который, как ни странно, немного говорил по-русски.

– Душа моя, – повиснув на Лизиной руке, зашептала на ломаном русском Вероника, – сколько лета, сколько зимы прошло. Скучала. Правда-правда…

– Сколько лет, сколько зим, – поправила Лиза. – А ты все молодеешь, и женихи твои тоже. А паренька как зовут? Повтори, извини, не запомнила.

– Можешь говорить ему – Ванья. Он думал, я думал – красивый русский имя дадим Хуйдзяу, чтобы русским нравилось.

– А Хуй… – и Лиза захохотала, – ой, прости меня! А имя Хуйдзяо не нравилось русским? Очень даже, вполне…

– Почему смеешься? Его папа, мама в университете русский учили. Он тоже русский понимает. Правда Ванья красивый? Совсем молодой. Любит меня сильно.

– А ты его?