Дуэт для одиночества - Алёна Жукова

Алёна Жукова

Дуэт для одиночества

Посвящается певице

Галине Лукомской

Для него необходимым и достаточным доказательством существования бога была музыка.

Часть первая

Глава 1

Шумный, прорвавшийся сквозь густое марево июньской жары ливень обрушился на дерево за окном. Сразу пахнуло свежестью, настоянной на чем-то травяном, речном и северном. Широко распахнулись створки оконной рамы, надув парусами посеревший от пыли тюль занавесей. Они взлетели и поникли. Худенькие, почти детские ручки, ловко перебирающие черно-белые клавиши потока бравурной каденции, остановились на фальшивом аккорде.

– Ну вот, приехали, – рассмеялся учитель. Он подошел к окну и застыл, слушая дождь. Труба водостока утробно урчала в басах, капли рассыпались причудливым ритмом по железному козырьку подоконника. Его пальцы дернулись, забарабанили в такт. Он всегда что-то выстукивал. Его широкая спина заполнила оконный проем. Собранные в хвост и перетянутые резинкой длинные волосы, мятые джинсы, отвисшие на тощем заду. В нем все раздражало Лизу: скрипучий голос, дурацкая манера барабанить пальцами и стучать ногой. Она в растерянности поглядывала на раскрытые ноты и не знала, с какого места лучше начать. Часы на стене показывали, что урок закончился десять минут назад. Ей хотелось пить. Она обернулась к столу, где стоял графин с водой, но в это время учитель встал за спиной и, дыша в затылок, потянулся к роялю. Лиза сжалась. Он завис над ней, как коршун. Ее острые лопатки упирались в учительский живот, а перед глазами скачущим галопом пролетали триоли и закручивались трели. Она думала о том, что нет ничего противнее, чем эта музыка, высекаемая из рояля и разлетающаяся во все стороны, как искры от точильного камня. У ее покойной учительницы была другая манера – руки плескались в звуках, разбрызгивая легкое стаккато, а этот – как гвозди вколачивает.

Захотелось под душ или дождь. Наверняка он уже унюхал противный запах ее подмышек! Какое свинство так наваливаться, и вообще, урок закончен! Она заерзала на стуле, отодвигаясь в сторону, и подняла голову. Плохо выбритый подбородок учителя находился на уровне ее лба, а взгляд проник под отвисший ворот Лизиной майки. Глаза были чужие, без веселого прищура, пустые и как будто немного злые. Учитель снял руки с клавиатуры и отошел к окну.

– Ну что, Целякович, плохо наше дело, до экзамена меньше недели, а программа сырая. Фальшивим, сбиваемся. Что делать будем?

На последней фразе он с раздражением захлопнул ставни, Лиза вздрогнула. В носу защекотало, и слезы потекли по щекам так же бурно, как по оконному стеклу дождевые струи.

– А слезами ты вступительную комиссию не разжалобишь. Сама знаешь, какой конкурс. В общем, так, завтра опять придешь. Этюд – в медленном темпе, крепкими пальцами. А эти порхания по клавишам забудь. Знаю, что Эдуардовна так учила, кстати, чтоб ты знала, и меня тоже, но не всем ее штучки удаются. Она от бога получила, а нам самим добывать. Не реви, иди работай.

Лиза дрожащими руками закрыла ноты и отлепилась от стула.

Глотая слезы, медленно поплелась к двери, но учитель остановил.

– Лиза, – его голос прозвучал издалека, извинительно мягко. – Подожди, так нельзя, так ничего у тебя не получится. Сядь, поговорим.

Она стояла, держась за ручку двери. Ее коротенькая юбка измялась, перекрутилась и не могла прикрыть розовые пятна на узких бедрах, проступившие от долгого сидения на твердом стуле. На склоненной шее сквозь тонкую смуглую кожицу выступали бугорки позвонков. Паша Хлебников, он же Павел Сергеевич, учитель музыкальной спецшколы, отличный пианист и подающий надежды композитор, вздохнул и хрустнул костяшками пальцев.

– Ты пойми, – он пытался нащупать правильную интонацию, – невозможно играть зажатыми руками, так же как танцевать зажатым телом. Нельзя только думать и запоминать, надо чувствовать. Нет ничего чувственней музыки. Ее природа – это текучесть и ритм. Ты слышишь дождь? А дерево? Вот, к примеру, пауза – тишина, но в ней тоже ритм, ты должна ее слышать. В тишине – нерожденные звуки и голоса, которые станут музыкой, их много, но самый главный – твой. Ты должна им владеть. Должна разжалобить, утешить, позвать за собой. А если не почувствовала, как сможешь? Вот когда тебе больно, ты кричишь. Когда расплакалась, жалостливо так звучишь. А тебе страсть надо сыграть, любовь, безумие любви. Тебе скоро будет шестнадцать, ведь так?

– Осенью, – буркнула нехотя Лиза.

– Извини, можно я спрошу тебя об одной вещи, только не обижайся. Это очень важно для нас сейчас. Я имею в виду, был ли у тебя уже мальчик? Влюблялась ли, целовалась?

Паша возбужденно ходил из угла в угол. Лизины щеки высохли, а уши покраснели. Она не знала, как правильно ответить. Мальчик был, но не целовались, ей даже попробовать не хотелось. Вообще, когда к ней кто-нибудь слишком близко подходил, она старалась отступить подальше. И мама всегда обижалась, когда Лиза ужом выскальзывала из объятий. Не нравились ей фильмы и книжки про любовь, а больше всего раздражало то, что сама она стала притягивать взгляды мальчиков и мужчин. Их взгляды прилипали, как мухи на липкую ленту. Уже так обсидели, места свободного не осталось. Вот и сегодня учитель ведь тоже не просто так смотрел. Лиза подумала и решила, что врать не будет.

– Мне не нравится целоваться. И когда на меня смотрят, тоже не нравится.

Павел Сергеевич улыбнулся. Напряжение, висевшее в духоте класса, вдруг лопнуло, грохотнув грозовым раскатом. Лиза вздрогнула и подняла испуганные глаза.

«А как же на тебя не смотреть, на красоту такую, – подумал Паша. – Это все равно как на листок, из почки вылупившийся, липкий, нежно-зеленый, еще не расправившийся и до жути нежный, не смотреть. Кто запретит?»

– Знаешь, я понял. Будем учиться чувствовать и любить. Начнем с тебя самой. Задание первое: запиши свое исполнение на кассету, встань перед зеркалом. Слушай и фантазируй. Ты птица, ты кошка, растение, вода. Иди за музыкой, разденься, старайся повторить телом ритм, движение фразы. Ласкай себя, а если в музыке боль, щипай, царапай. Танцуй, прыгай, лежи, отдыхай и люби, люби…

Павел Сергеевич поперхнулся, закашлялся, а потом преувеличенно строго добавил:

– Все поняла? Иди работай. Завтра в три.

Лиза с радостью выскочила из класса и перевела дыхание. Как жаль, что Майя Эдуардовна умерла, не доведя ее до поступления в консерваторию. Теперь вот с этим припадочным мучиться. Все ему не так, все наоборот, а ведь Лиза считалась самой талантливой в классе. Поступила, еще шести не было, а теперь десятилетку оканчивала в неполных шестнадцать, сдав, кстати, все другие, не музыкальные дисциплины, тоже на пятерки. Приемную комиссию фортепианного отделения консерватории возглавлял профессор Анисов – известный пианист и композитор. Павел Хлебников оканчивал у него аспирантуру. Говорили, профессор души не чаял в своем ученике и вообще чуть ли не сыном его называл, а это означало, что абитуриенты от Хлебникова для Анисова вроде как внучата. Лизина мама считала, что они поймали птицу удачи за хвост, когда Хлебников, прослушав Лизу, согласился готовить ее для поступления.

Вот только Лизе так не казалось. Павел был не похож на других учителей. Многим ученикам это нравилось, но только не Лизе. Он часто наигрывал какую-то дикую музыку, мотая головой и топая ногами, как лошадь. Лиза не раз слышала от ребят, что учитель – интересный композитор, поэтому пошла на его концерт. Там ей стало по-настоящему плохо. Голова раскалывалась, в горле стоял ком, мутило, хотелось выскочить из зала, что она в конце концов и сделала. Не могла больше слышать, как страдает рояль. Она расплакалась, когда увидела, что учитель, запустив руку в нутро инструмента, шарит по струнам и дергает их, как больные зубы. Это все называлось современной музыкой.

Потом, на следующий день, за завтраком, мама пыталась выяснить, как прошел концерт. Было начало лета, на столе лежал первый в этом году парниковый огурец. Он был нарезан тонкими ломтиками. Лиза положила кусочек в рот и медленно жевала, собирая слюну и втягивая воздух, чтобы почувствовать его свежий огуречный дух. Она закрыла глаза. Говорить не хотелось, но она знала, что мама не отстанет. Вдруг радиоточка зашелестела скрипочками моцартовской «Маленькой ночной серенады», и это было так хорошо! Первый летний огурец и Моцарт! Она опять заплакала, теперь уже от счастья. Мама всполошилась. Что происходит? По любому поводу слезы, но сама и ответила – переходный возраст, что поделаешь.

Но переходный возраст не затронул Лизину душу. Там еще царило детство классики. Это потом она заскучает от размеренности и предсказуемости гармонии, погружаясь в атональные безумства модерниcтов. Но пока, дожевав огурец, она рассказала, как измучилась, не только слушая, но и занимаясь с новым учителем. Она жаловалась, что не понимает его, что все время находится в напряжении и страхе. Он всегда вроде шутит, но как-то странно. Говорит, что Лиза сухарь и ничего не чувствует, а вот Майя Эдуардовна считала ее очень эмоциональной. Мама пропустила мимо ушей жалобы и еще раз напомнила, чей ученик Хлебников.