Респубика ученых - Арно Шмидт

На тыквенном поле ее грудей («Шалаш на тыквенном поле»: откуда это?)[203] Медового цвета девичий зад (скорее всего, неподмытый; словно пловец, плывущий кролем, я гребу в трепыхающейся подо мной, задыхающейся, легко поддающейся трансплантации плоти; как только я об этом подумал, все сразу же, естественно, и кончилось!). Она ушла, покачивая головой.

Ночью льет черный дождь. Деревья — совсем по-негритянски — словно обмахиваются опахалами (из негритянски черных листьев?): ночью я — черный человек!

А эта ночь?! — : Существует офорт ненаглядного моего Хогарта, на котором изображено, как в аду, оборудованном по последнему слову техники под операционную, у грешника вырезают внутренности (которые сидящий на корточках проворный чертенок с рожками сует в бочонок): ребра выпирают у грешника из-под натянутой кожи, ему сверлят мозг: зачем ты мучил своих собратьев?!/Вот и я ощущал себя в положении такого же грешника: меня обступали создания, которых я всеми силами старался вытравить из памяти: трясущие отвисшими титьками похотливые бабы — их причинные места густо усажены острыми шипами; двуголовые собакоподобные существа. Тюлени распевали мотеты (их траурные морды так и просились на фотографию!)/И все это длилось до того момента, пока меня не спас сон, из сострадания постоянно навещающий меня: леса, по которым мы, заблудившись, бродим вдвоем — с кем? Это ты, Лилли? (Снится мне и разбойничий притон, лесная хижина, ножи; как всегда, мы счастливо избегаем опасности). Вокруг становится все красивее, все живописнее; местность зарастает лесом буквально на глазах, делается все глуше, все пустыннее. Мы поджимаем ноги и взлетаем над круглым, как котел, озером, парим над ним: сделав прощальный круг, летим дальше, прочь. Все светлее и жарче разгорается утро, все крепче во мне ощущение юной свежести и умиротворенного покоя, все гуще кружат вокруг нас голубые лодки, скользящие по желтой воде (тут же откуда-то появляется слюдяная подзорная труба Купера: я всегда считал его великим человеком). Голубое и желтое./(Потом, правда, передо мной возникает ненадолго «Стена вселенной» — ее я опишу как-нибудь потом; такое не каждому дано понять — это лишь для избранных; Хотя и нельзя сказать, что абсолютно недоступно для человеческого понимания.) -

«Dobroje utro!»[204] — я в этот момент рылся в кипе одежды, сваленной в углу гардеробной полки: уж не думали ли они, что я возьму с собой вот эту полувоенного покроя тужурку? (Хотя, впрочем, почему бы и нет? Можно будет показывать дома! — О чем речь?: в рюкзак ее!). Уже почти девять часов: ну и разоспался я, так недолго и упустить все предоставленные мне уникальные возможности! — : «Как там на улице, Елена — дождь?»

Елена — она уже была внутренне собрана и готова к действиям. Чего нельзя было сказать обо мне. Я встал с тоскливым чувством, что сегодня мне ничто на свете, во всех четырех стихиях природы, не придется по душе.

«Chotschesch li ty menja prawadits?»: «Что это значит?»/ «Не хочешь ли ты меня проводить?»: а что мне, в конце концов, осталось?/Внизу, у подъезда гостиницы, меня уже поджидали двое других в дождевиках; мы с откровенной злостью поздоровались:!

Здесь: о, Бог ты мой!: Они уже не стеснялись; в это уже не столь раннее утро дела подгоняли их:

Овчарки: «Вчера Вы спрашивали, что происходит с мозгами юных добровольцев? — : Paswoltje![205] —:

Сибирские овчарки. Они прыгали. Их взгляд был таким умным, в нем было столько человеческого! /А может, это и были люди: попробую-ка я задать одной из них вопрос: «Пифагор?» — и пес когтистой лапой нацарапал на песке: а2 + Ь2 = с2!/Некоторые из них знают русский — и американский!» и собеседник взглянул на меня со значением: я стал важной персоной: пуповиной, соединяющей два мира: о, лучше бы мне было остаться дома!/:

Так вот, значит, кто похитил секретные бумаги Инглфилда!! — (Но, несмотря на это открытие, меня охватило чувство глубокого сострадания к гигантской овчарке, которая прижималась к моей руке, когда я гладил ее. Мы (то есть Запад) погибли! («Если только нас не спасут кентавры» шевельнулась где-то в бездонных глубинах моего сознания мысль.)/Кажется, Успенский поднял руку? — Что он сказал?: «Подождите немного». -

Огороженный выгон: в нем две лошади. Его лицо приняло еще более официальное выражение. Часовая мастерская дождя. /Кобыла: жеребец: Hengist и Horsa.[206]/Он сжал мое предплечье. Сказал строго: «Позовите их сами. — Нет: скажем, э-э-э — «Джейн»; «Стеффен»: Зовите».

Я скрестил руки на груди (чтобы обрести хоть какую-то опору: все вокруг меня начало медленно кружиться!). — Он в несказанном изумлении смотрел на меня: «Елена?!» она равнодушно взглянула на меня профессиональным взглядом переводчицы. Внезапно я вновь ощутил колебания почвы под ногами/Но: не волнуйтесь, я к Вашим услугам. (Попробовать, что ли?) —:

«ДЖЕЙН?!: «СТИВЕН!»: лошади резко вскинули головы?:?:! Они двинулись по направлению к нам: сначала шагом, потом рысью, потом пустились галопом (под конец они неслись совсем уж бешеным аллюром, стелясь брюхом по земле — я уж и не знаю, как называется этот головокружительный лошадиный бег?!) -

Подскакав, они остановились, как вкопанные, у изгороди, дрожа всем телом. /Дали себя погладить. Рыли копытами землю. (А у кобылы-то живот как налитой!» Успенский подтвердил мою догадку: «Стэффэн покрыл Джейн.» Бесчисленное количество раз. Она стыдливо отвернулась, слабо выдохнув воздух — этот звук напомнил мне придыхание в древнегреческом.)/И снова оглаживание и шепот: они отчаянно фыркали (видимо, их порядком-таки смущали чудовищно развившиеся половые железы: двойственные натуры! полулюди, полулошади: ничего не попишешь, тропические широты!). -

Лошадей увели; нас осталось трое — я и передо мной два похитителя мозгов. Они похитили у нас, у людей Свободного Запада, два высочайше развитых интеллекта: о, мерзавцы!!/Но Успенский сказал — холодно и весомо:

Передайте своему мистеру Инглфилду: Мы могли бы кое-что предложить взамен! — Дело в том, что — «(а теперь с абсолютной серьезностью): «мы тоже недосчитываемся кое-кого — например, двух лучших шахматистов — чемпиона мира Рылеева; и Вовейкой.»

«Мы сохраним мозги до: 1-го октября: передайте это мистеру Инглфилду!» /И хотя я и пользовался неприкосновенностью как парламентер (кроме того, уж мои-то мозги вряд ли вызвали бы интерес у похитителей!), я вновь был вынужден ухватиться за дощатую изгородь: Апулей из Мадары вовсе не шутил! Make me strange stuff,[207] если я вздумаю отказаться./Они проводили меня по Портовой улице вплоть до границы. Накрапывал дождь — его капли, казалось, высверливали в моем мозгу тысячи крошечных отверстий.

Но — (видимо, все-таки, я был прирожденным репортером; ибо не смог удержаться от вопросов: от вопросов ли?!): «И каков же должен быть результат?» (У лошадей, после того, как Грегсона спарили с Джейн Кэппелмен. — Он пожал плечами: «Может быть, кентавры. — Товарищ Жуковский?» Но и тот не знал, что ответить. — «Поживем — увидим»: «Хар-рашо».

Узнаёт ли овчарка «свое тело»?: Я имею в виду, узнаёт ли пересаженный в собаку мозг свое прежнее, обретшее чужой мозг, изменяющееся тело? — Они, неприязненно хмурясь, покачали большими головами: «Существует, кажется, еще не выясненная до конца связь. Часто оба испытывают взаимное влечение, любят бывать вместе» (собака спала в таких случаях в комнате своего хозяина; скулила, когда он ее оставлял. Но бывало и так, что она кусала его, — во всем этом еще нет окончательной ясности.)

«Граница зоны»: с мокрой от дождя стены во весь голос взывали красные буквы: «Вы покидаете лагерь мира!»/Еще раз обернуться, взглянуть назад. Я спросил, сделав над собой усилие — для одного человека этого было слишком много: «Господин Успенский?: Кто Вы, собственно?!»/Он поклонился, держа в руке черный котелок: «Руководитель Объединенных Восточных Разведывательных Служб». И — официальным тоном — через Елену: «Я ожидаю мистера Инглфилда в 11 часов в Нейтральной полосе: для переговоров!» (И церемонное «До свидания!» Со всех сторон раздавалось: «Good bye, Sir.»).[208]

Между двумя мокрыми от дождя высотными зданиями (перед ратушей): Не может быть, чтобы никто меня не встретил! (Ах, да: мы ведь не договорились о времени встречи. Я пошел за угол дома-башни, похожего на карандаш (какой длины мой новый карандаш? Примерим-ка).[209] Мимо архива (где хмурый и сгорбленный индиец читал у открытого окна книгу: такова сила привычки!)./Затем вверх по Портовой улице, уже перейдя на правую сторону острова, к гостинице (пойдем-ка помедленнее: необходимо привести свои мысли в порядок. — Нет-нет! Нельзя медлить! Надо бежать!: ведь те, в лошадином загоне, мечтают вырваться на свободу!!) -