Нагота - Зигмунд Скуинь

Назначение на этот пост, одновременно научный и административный, в жизни Дуцена оказалось решающим. Верх одержал отточенный еще на спортивном поприще организаторский талант. Очередное повышение Дуцена особого удивления ни у кого уже не вызвало

Положение у Дуцена было незавидное, заместителем ему попался отставной генерал, еще достаточно бравый. Ну, теперь Карлису конец, подумал Турлав, слишком уж неровно нагрузили воз. Все преимущества на стороне заместителя: опыт, заслуги, деловые качества, даже просто солидная внешность. Но Турлав ошибся: несоизмеримость опыта и заслуг оказалась преходящим фактором. Все решила голова Карлиса, которая по-прежнему работала с четкостью электронно-вычислительной машины.

Иногда он видел Дуцена в черной «Волге», за рулем которой сидел шофер. Иной раз Турлав видел Дуцена в президиуме собраний или выступающим с трибуны. В таких случаях Карлис казался ему чужим и далеким. Ну конечно, рассуждал Турлав, начальник есть начальник. (То, что он сам был начальником, только рангом пониже, это почему-то ему не приходило в голову.) Он подмечал в выражении лица Карлиса, в его осанке, манере держать себя что-то такое, на что раньше не обращал внимания. Дуцена годы внешне изменили гораздо больше, чем Турлава, — он раздался вширь, поседел, утратил значительную часть своей пышной шевелюры. Словом, стал другим. Однако при встрече дома и даже в разговоре по телефону Турлав узнавал прежнего Карлиса, веселого, находчивого. Его манера разговаривать, его привычки, мысли, его отношение к людям (как Турлав не раз имел возможность убедиться) с годами меньше менялись, чем внешность. Как и раньше, Карлис увлекался лыжами, плаванием, рыбалкой. Всегда в отличном настроении, Карлис в веселой компании не сторонился ни игр, ни розыгрышей. За все брался с душой, с огоньком, во всем старался дойти до сердцевины. Откровенно говоря, в нем даже осталось что-то мальчишеское.

Как-то разговорились о профессиональных болезнях, о том, что у доярок болят руки, у балерин — ноги. Турлав высказал мысль, что головные боли — профессиональная болезнь руководящих работников. Вот уж не знаю, возразил на это Дуцен, у меня голова не болит. И вообще — ничего не болит. Сон прекрасный, аппетит тоже. Веду размеренный образ жизни, не курю, как видишь, пью эпизодически (иногда по стаканчику — горло промочить), ну и, конечно, спорт, упорядоченная половая жизнь.

Именно это последнее замечание вспомнилось Турлаву, когда он продумывал свой предстоящий разговор с Карлисом. Придется все же рассказать и про ожидаемые перемены. Но возможно, Карлис уже в курсе дела. От Ливии, через Арию. Вот что значит — ирония судьбы. Карлис, этот ловелас, у которого прямо-таки глаза разбегались при виде хорошеньких женщин, который умел рассыпаться в изысканных комплиментах, чмокать ручки и вообще чувствовать себя с дамами так же легко, как жонглер с мячами, так у него, видите ли, упорядоченная половая жизнь, у него в семье мир и согласие. В то время как я, который в женском обществе всегда себя чувствовал немного не в своей тарелке, вот я-то и оказываюсь прелюбодеем, авантюристом. Ладно, как-нибудь переживем.

Турлав позвонил секретарю Карлиса. Это щебечущее сопрано он слышал впервые, — должно быть, новенькая. Однако сразу почувствовалась выучка Карлиса. Секретарша не щебетала понапрасну, коротко и ясно сообщила, где, как и когда лучше всего застать товарища Дуцена по телефону.

В указанный час Карлис в самом деле оказался на месте и отозвался своим напористым, серьезным «алло».

— Здравствуй, — сказал Турлав, — это я.

— А это я, — ответил Карлис.

Несладко все же выступать в роли просителя, подумал Турлав, помог бы мне чуточку, что ли, мучитель этакий. Хотя бы своим привычным и грубоватым «чего тебе нужно?».

— Давно не видались.

— Первого апреля исполнится год и два месяца, — отозвался Карлис.

— Продолжая в том же духе, в ближайшие двадцать лет мы успеем повидаться еще семнадцать раз. При условии, конечно, что нам посчастливится прожить эти двадцать лет.

— Попробуем прожить и дольше.

— Надежней другой вариант — встречаться чаще.

— В принципе не возражаю.

— В таком случае как у тебя со временем?

Короткая пауза. Возможно, Карлис заглянул в откидной календарь или в какой-нибудь другой реестр.

— Какой день?

— Скажем, сегодня.

— Во сколько?

— Все равно. Лучше вечером.

— Жду тебя в восемь,

— Где? Дома?

— А ты бы хотел на работе?

— Нет, зачем же. Очень хорошо. Это я так, для ясности.

И все же я с ним говорил не на равных, подумал Турлав, у меня даже во рту пересохло. Неужели занимаемая должность так влияет на отношения? Я его никогда ни о чем не просил и сейчас не намерен. Вернее, так: если я на этот раз о чем-то и попрошу, то не о том, что может быть истолковано как личный интерес или, тем более, что-то противозаконное.

Вчера Турлав дожидался с нетерпением, слегка отдававшим робостью. Для верности сунул в портфель кое-какие бумаги. После работы доехал до центра. Поужинал в излюбленном кафе. Зашел в парикмахерскую укоротить свои лохмы, уже спадавшие на воротник. И тем запас времени был исчерпан.

Дверь открыл Карлис, как всегда румяный, улыбчивый, в прекрасном настроении, одетый по-домашнему в тренировочный костюм.

— Надеюсь, я вовремя?

— С опозданием в две минуты.

— Говорят, на аудиенциях допустимо отклонение в три минуты.

— Точность — проверка интеллигентности.

— В таком случае мои часы могли быть более интеллигентны.

Карлис извинился, что не сможет принять Турлава на «уровне», жена уехала навестить старшего сына, его на практике в Москве угораздило сломать себе ногу, лежит в гипсе.

Вот и хорошо, подумал Турлав и тотчас попрекнул себя за недобрую радость. Как говорили в старину — на чужом несчастье вылезешь, на своем споткнешься.

Устроились на диване. Причудливый столик с задатками бара скрывал в своем подножье бутылку коньяка и рюмки. Квартира, куда Дуцен перебрался сравнительно недавно, была просторна, обставлена непритязательно. По стенам развешаны спортивные вымпелы, на стеллажах теснились призовые награды — разнокалиберные кубки, статуэтки, обелиски.

— Сколько ты можешь мне уделить? — спросил Турлав, взглянув на часы.

— Что за вопрос. Или ты сам торопишься?

— Я подумал, может, ты очень занят?

— Я бы соврал, ответив тебе «нет». Через неделю должен быть готов годовой отчет, а послезавтра открывается сессия. — Карлис кивнул на письменный стол, заваленный бумагами. — Но в бумажном деле, как и в жарко натопленной бане, долго не просидишь. В какой-то мере ты меня даже выручил. Рассказывай, как поживаешь.

Турлав, глядя в повеселевшие глаза Карлиса, поднял рюмку и пожал плечами.

— Нормально.

— Нормально — хорошо или нормально плохо?

— Надеждами живу.

Карлис усмехнулся и переменил тему:

— Вчера я выбрался в школу, где учится наш отпрыск. Они там затеяли ремонт. Зданию сто лет, общепризнана его культурно-историческая ценность. На втором этаже у них так называемая «галерея гениев». Гипсовые бюсты. И вот не знают, что делать с Гомером, Аристотелем, Сократом — выбросить или оставить. Я поразился. Оказывается, везде и во всем одна и та же проблема: от чего отказаться, что оставить.

— Да, — согласился Турлав, — повсюду одно и то же.

— Тебе это кажется малоинтересным?

— И да, и нет. Заранее могу сказать: Гомера с Аристотелем выбросят. Проще покрасить голую стену.

— Ты уверен?

— Да. По опыту знаю. А между тем кое-где на предприятиях продолжают выпускать своего рода «памятники прошлого», а в креслах сидят деятели — тоже под стать «памятникам прошлого». Так проще.

— Ну, погоди. А если бы тебе пришлось решать: оставил бы эти бюсты?

— Те, что сидят в креслах?

— Зубоскал!

— Сохранять нужно то, что способствует развитию и росту. А жить с оглядкой на прошлое — это конечно же признак старости. Молодость любит разрушать и строить.

— Но общество — это и молодость, и старость.

— Сохранить исторические интерьеры — вещь безусловно важная. Пожалуй, наш долг. Но не менее важно думать о тех интерьерах, которые мы создаем сегодня. Какую ценность они будут представлять через сто лет? Знаешь, как зодчие Венеции сберегли ансамбль площади Марка? Все пятьсот лет пополняя его чем-то новым, еще более прекрасным, еще более талантливым. В наши дни творческий дух оставил Венецию, и что же мы видим?

— Должен признать, ты основательно подходишь к вопросу.

— Я всего-навсего подтверждаю твой тезис: проблема эта вездесуща. Помнишь времена, когда пытались сохранять падеспань или рейлендер?

— Еще бы. Танцуя падеспань, ты познакомился с Ливией.