Нагота - Зигмунд Скуинь

— Да, это правильно, — Вердыня вдруг перекинулась на сторону Турлава.

— Что правильно? — Дольше Лукянский не смог сдержаться. — Эта демагогия? Эти безответственные рассуждения? Мне просто стыдно было слышать такое из уст опытного работника и руководителя, каким мы до сих пор все считали Альфреда Карловича. Чего стоят все эти разговоры, когда на территории завода открыты торговые точки, где женщины во время перерыва могут запастись мясом, полуфабрикатами, хлебом, всем необходимым. Всем необходимым.

— Далеко не всем, — перебил Турлав. — Вы, товарищ Лукянский, очевидно, сами не пользуетесь этими торговыми точками.

— И это не единственный выход, не единственный, — Лукянский не пожелал пускаться в мелочи. — Магазины в центре города открыты допоздна. Сотни самых различных магазинов!

— И в магазинах вы, очевидно, не бывали в часы пик. А инженер Каупиня, к примеру, живет не в центре, а в новом районе, где пока всего-навсего один магазин в километре от ее дома. Чтобы попасть на работу, а вечером с работы домой, она тратит по часу туда и обратно. Автобусы переполнены, на остановках очереди. К тому же ей надо успеть забрать ребенка из детского сада, зайти в прачечную и сапожную мастерскую. Уж я не говорю о тех часах, что уходят на парикмахерские, ателье и поликлинику.

— Какое отношение это имеет к трудовой дисциплине? — Лукянский уже молотил ладонью край стола.

— Казимир Феликсович! — прижимая к груди обе ладони, с укором произнес Смирнов. — Прошу вас, ведите собрание!

— Слово товарищу Турлаву! — Арманделис уже в который раз снимал с переносицы очки и старательно укладывал их в нагрудный карман.

— Имеет отношение, и самое непосредственное, — возразил Турлав. — Раз мы хотим подойти к изучаемому явлению диалектически, как и подобает нам. Женщине всегда не хватает времени. Мы слишком много взвалили на ее плечи и слишком мало делаем, чтобы облегчить ее ношу.

Турлав пододвинул поближе стул и сел.

— Вы закончили? — спросил Арманделис.

— Да, — отозвался Турлав.

— Ясно. — Лукянский вытянул в сторону Арманделиса свой мясистый указательный палец, что, видимо, означало — он просит слова. — Насколько я понимаю, товарищ Турлав предлагает выносить нарушителям дисциплины благодарность или что-то в этом роде.

— Сейчас я ничего не предлагаю, но я уверен, мы все еще увидим то время, когда у семейных женщин будет укороченный рабочий день. Это было бы и логично и соответствовало нашим принципам.

— Значит, вы считаете, что женщины, нарушая трудовую дисциплину, поступают правильно? — Лукянский упрямо гнул свою линию.

— Нет, не считаю.

Более несправедливое обвинение было трудно придумать. Только Турлав знал, сколько времени и сил он потратил именно на это — на укрепление дисциплины. Однако распинаться об этом здесь перед Лукянский было бы просто нелепо.

— Мы пришли к «джентльменскому соглашению», — сказал Турлав с наигранным простодушием. — Насколько мне известно, они теперь делают закупки почти по научно разработанному графику.

— Графику? Какому еще графику? — Вердыня от удивления широко раскрыла глаза.

— Детали держатся в секрете. Со своей стороны я выдвигаю лишь одно условие — чтобы не страдала работа. И чтобы старший инженер не бегал за апельсинами, если за ними можно послать студента-практиканта.

— Товарищ Турлав, это не серьезно! В некотором роде вы оскорбляете наше собрание. — Смирнов попытался придать голосу если не резкость, то хотя бы осуждение. Окончательно убедившись в том, что Турлав не намерен подчиняться общепринятым нормам поведения, Смирнов был вынужден перейти к строгости.

— Да почему же? — ответил Турлав. — Я говорю вполне серьезно.

— Это издевательство! — выкрикнул Лукянский.

— Хотелось бы знать, что в таком случае вы бы мне посоветовали. Стоять у двери со свистком в зубах? Я отвечаю за работу КБ. За то, кто и когда выходит за пределы заводской территории, отвечает охрана. Я раз десять разговаривал с инженером Каупиней. Но она все равно продолжает убегать в магазин. Ей объявлялись выговоры, делались предупреждения. Что дальше? Уволить? А кто будет работать? Понизить зарплату? Тотчас вмешается профсоюз. Да она и сама подаст заявление по собственному желанию. И в десяти других местах ее примут с распростертыми объятиями. Потому что она в самом деле прекрасный специалист и дело свое знает. Мы, конечно, на все это можем закрыть глаза, но суть вещей от этого не изменится. И если вам, товарищ Лукянский, это кажется несерьезным, тогда я, право, не знаю, что же такое серьезное.

Заговорив, Турлав в очередной раз поднялся, а теперь снова сел, и сел как-то особенно решительно, давая понять, что больше вставать не намерен.

— По этому вопросу мне нечего добавить.

— И так уж все ясно. — Широкое лицо Лукянского выражало ликование.

— Товарищ Арманделис, прошу вас, ведите собрание, — был вынужден опять указать Смирнов. Вид у него был усталый, измученный, но его глаза с близоруким прищуром глядели все строже; перескакивая от Лукянского к Турлаву, они, казалось бы, заострялись и оттачивались. В самом деле, я не хотел, как бы говорил его взгляд, но у меня не было иного выхода.

— Кто еще желает высказаться? — Арманделис пытался сохранить объективность и нейтралитет.

— Пора закругляться, — недовольно буркнул Салминь. — Через час опять сидеть в совете по стандартам, вечером инструктаж по экспортным заказам.

— Может, перейдем к рекомендациям, — вставила Вердыня.

Наступил момент, когда Лукянский мог повернуть ход событий по-своему. Так он и сделал.

— Товарищ Арманделис, позвольте мне несколько слов... — Массивный указательный палец потянулся кверху, поднимаясь выше над головой, потом весомо поднялась вся громоздкая фигура Лукянского. — Я только что прочитал выработанный товарищ Вердыней проект, — сказал Лукянский, полувопросительно глядя на Смирнова. — Этот документ требует значительной доработки. После всего того, что мы здесь услышали, я думаю, мы не имеем права ограничиться лишь простой констатацией фактов и скромным призывом положение исправить. Сознательно либеральные, я бы даже сказал, вредные настроения, да, вредные настроения товарища Турлава чреваты самыми серьезными последствиями. И потому было бы неправильно, если критическое положение в КБ телефонии мы восприняли бы как обычные недочеты организационного процесса. Думаю, на этот раз мы должны со всей серьезностью подойти к вскрытым нарушениям, мы должны бить тревогу в масштабах всего предприятия, подключив сюда и радиоузел и нашу газету. Кроме того, как я полагаю, наш долг поставить в известность руководство предприятия и партийный комитет о взглядах товарища Турлава. Товарищ Смирнов, как вы считаете, такой шаг был бы правомерен?

Смирнов ответил не сразу. Вид у него был глубоко несчастный. Я не хотел этого, говорил его взгляд, теперь пеняйте на себя, товарищ Турлав.

— Правомерен... Но, чтобы не было недоразумений, все же следует проголосовать.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

К началу апреля мой проект основательно продвинулся. Пушкунг в институтской лаборатории испытал сконструированный им электронный распределитель, результат превзошел ожидания. Лукянский продолжал мутить воду, но меня это не касалось, я так глубоко ушел в свои дела, что лишь по временам до меня доходил отдаленный грохот лавины. На работу приходил рано утром, домой возвращался около полуночи. Даже субботние и воскресные дни проводил на заводе, за исключением тех часов, когда навещал Майю на взморье. Давно не чувствовал такой увлеченности работой. Быть может, потому, что теперь меня уже не одолевали сомнения. Теперь оставалось одно — идти напролом, что я и делал, будучи совершенно уверен, что время и правда на моей стороне.

Как-то вечером после работы, выйдя на заводской двор, я заметил, что на деревьях набухли почки. Воздух, казалось, был напитан весной. Я остановился, как на стену натолкнувшись на этот тучный, плотный, благоухающий воздух, и мысли мои сразу обратились на другое, я засмотрелся на розовевшее, в перламутровых переливах небо, распростершееся над заводским двором, и почувствовал себя человеком, вернувшимся из дальних странствий. Между тем, что я видел, чувствовал, и тем, что сохранила память, зияла пустота, проглядывало недостающее звено, и потому все воспринималось острее и ярче. Постой, какое же сегодня число, похоже, десятое апреля...

У заводской Доски почета с метлой в руках хлопотал Фредис. Загорелое лицо олимпийца — разве немного светлее корицы — растекалось в улыбке.

— Ну, поздравляю, поздравляю! — И он протянул мне свою большую, задубевшую, настолько бурую лапищу, что можно было подумать, она затянута в коричневую перчатку.