Избранные стихи из всех книг - Редьярд Киплинг

Весь 1889 год Киплинг путешествовал по разным странам, писал путевые заметки и прозу. В октябре он появился в Лондоне и удивленно заметил, что «почти сразу оказался знаменитостью»: «Читателей поражало удивительное сочетание в его таланте точности репортера, фантазии романтика и мудрости философа — при всем кажущемся бытовизме Киплинг пишет о вечных проблемах, о самой сути человеческого опыта» (Е. Гениева).

В 1890 году Киплинг стал уже по-настоящему известным писателем. А вскоре после того, и поэзия Киплинга заявила о себе ярко и непривычно. Появилась, сначала в периодике, «Баллада о Востоке и Западе» («The Ballad of East and West»). С нее начиналось и первое, еще неполное, издание книги «Казарменные баллады» («Barrack-Room Ballads», 1892). К Киплингу пришла слава. Он уверенно создавал новый поэтический стиль, намеренно не оставляя камня на камне от «приличной» гладкописи, от скучного тяжеловесного и пристойно-размеренного, давно уже многим осточертевшего викторианства, от чуть ли не обязательного четырехстопного ямба, иногда перемежавшегося у поэтов-викторианцев с трехстопным, да и от солидного «псевдошекспировского белого пятистопника» (Е. Г. Эткинд).

Поэт-бунтарь зачастую берет свои сюжеты из малоизвестных фольклорных произведений. Да и приемы у него часто оттуда. Он утверждает новые принципы английского стихосложения, в частности — значительно усиливает роль паузного стиха и разных видов дольников, в основе которых чаще всего лежит трехсложная стопа, и еще он предпочитает намеренно длинные строки. Напрашивается тут сравнение с Маяковским, разрабатывавшим несколько позднее, но, пожалуй, еще более решительно (и почти в том же направлении!) новую ритмику русского стиха.

При этом Киплинг резко отрицательно относился к возникающему и только входящему тогда в моду верлибру. Киплинг говорил, что «писать свободным стихом — все равно, что ловить рыбу на тупой крючок». Отчасти это был камень в огород одного из его «учителей», Уильяма Хенли. Одновременно Киплинг разрабатывает и прерывистый, с множеством недоговорок, балладный сюжет, основываясь на опыте своего любимого писателя Вальтера Скотта. Он ценил Скотта и как поэта, и особенно как ученого-фольклориста. Бесхитростные интонации английских народных баллад, в свое время возрожденные в английской поэзии «чародеем Севера», как называли Скотта, и почти век спустя обновленные Киплингом, снова зазвучали для английских читателей так, будто пришли они не из глубины столетий, а из вчерашнего дня. И стариннейший жанр сплавляется у Киплинга с обнаженным текстом газетного репортажа.

Поэтика Киплинга в те годы выливалась из поэтики не только В. Скотта, но еще в большей степени из поэтики тоже любимого Киплингом Фрэнсиса Брет-Гарта, его старшего американского современника, находившегося тогда в вершине славы.

Вот отрывок из стихотворения Брет-Гарта «Старый лагерный костер»:

Всю ночь, пока наш крепкий сон хранили звезды те,Мы и не слушали, что там творится в темноте:Зубами лязгает койот, вздыхает гризли там,Или медведь как человек шагает по кустам,Звучит нестройно волчий хор и дальний свист бобра, —А мы — в магическом кругу у нашего костра.

Естественно, что поэтика Брет-Гарта тут во многом базируется на свойствах английской народной баллады и на балладах Вальтера Скотта. Из такого рода стихов впоследствии родился и американский жанр песен «кантри». В балладах есть и острота сюжета, откуда и некая «пунктирность» изложения, и неожиданность фабульных поворотов, и мелодичность, чудесно сплетенная с противоположным ей разговорным строем стиха, требующим почти не ограниченного употребления просторечий. С той же жанровой природой стиха связаны и строфичность, и нередкие рефрены, вытекающие из музыкального принципа баллады. Вот еще отрывок из стихотворения Ф. Брет-Гарта «Гнездо ястреба (Сьерра)»:

…И молча смотрели мы в эту безднуС узкой дороги, покаНе прервал молчанья, обычный и трезвый,Голос проводника:«Эт' вот тут Вокер Петерса продырявил,(Вруном его тот обозвал!)Выпалил, да и коня направилПрям' аж на перевал!

..........................

Брат Петерса первым скакал за дичью,За ним я, и Кларк, и Джо,Но он не хотел быть нашей добычей,И во' шо произошло:Он выстрелил на скаку, не целясь,Не помню уж, как началось,Хто говорил — от пыжа загорелось,А хто — што само зажглось…»

В этой балладе, прямой предшественнице позднейших «кантри», особенно хорошо видно то, что стало вскоре характерной чертой почти любого киплинговского стиха: и обрывочность сюжета, и стремительность, как сюжетная, так и музыкальная, и густое употребление просторечий, диалектных и жаргонных словечек. Короче говоря, у Киплинга было двое предшественников — Вальтер Скотт, писавший в начале 19 века и Фрэнсис Брет-Гарт — ближе к его концу. Уильям Хенли, тоже, возможно, повлиял на своего «ученика». С Хенли Киплинга роднит суровость и мужественность стиха, так противостоящая и «правильному» викторианству, и «эстетскому», как бы изнеженному, прерафаэлитству:

…Ни груз грехов, ни груз седин…Хоть жизни так узки врата,Своей судьбе я — господин,Своей душе я — капитан!(У. Хенли)

Хотя, конечно, тут уже речь идет о психологических свойствах личности, скорее, врожденных…

Кроме обычных баллад, у Киплинга появляется и совершенно новый, им изобретенный жанр, который можно было бы назвать «Баллада — роман»: это прежде всего «Мэри Глостер».

На пространстве примерно в 250 строк в монологе умирающего сэра Антони дается сюжет, характерный для так называемых «семейных» романов, таких как «Домби и сын» Ч. Диккенса, «Господа Головлевы» М. Салтыкова-Щедрина, «Дело Артамоновых» М. Горького, «Семья Тибо» Р. Мартен дю Гара, или «Сага о Форсайтах» Дж. Голсуорси и «Будденброки» Т. Манна. Перед читателями проходит сильный и энергичный основатель рода и «дела» и его потомки, нередко слабые, сводящие к нулю многие начинания своего предшественника… Достаточно сравнить старого Джолиона у Голсуорси с некоторыми людьми из младших поколений. А в «Будденброках» Томаса Манна есть особенно яркий символический эпизод: последний нежизнеспособный потомок этой сильной и активной семьи, маленький Жанно, случайно открыв родословную книгу, подводит черту красным карандашом под своим именем…

По сути дела такая же история рассказана и у Киплинга в «Мэри Глостер», в этом монологе-романе в форме баллады. Вот как говорит умирающий баронет, истинный «self-made man»:

Не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!И ты в свою очередь встанешь на пороге смертельной тьмы.Кроме судов, и завода, и зданий, и десятинЯ создал себя и милъоны, но проклят, раз ты мой сын!Хозяин в двадцать два года, женатый в двадцать шесть, —Десять тысяч людей к услугам, а судов на морях не счесть.

Это он о себе. А вот о сыне:

Харроу и Тринити Колледж! А надо бы в Океан!Я хотел тебе дать воспитанье, но горек был мой обман.

............................................................ 

Лгун, и лентяй, и хилый: как будто себе на обедСобирал ты корки с помоек. Мой сын не помощник мне, нет!

(Пер. А. Оношкович-Яцыны)

В этой балладе видна еще одна особенность киплинговского стиха: его главная заслуга перед английским поэтическим языком — необычайное расширение словаря.

…Они возились с железом! — Я знал — только сталь годна.Первое растяженье! И стоило это труда,Когда появились наши девятиузловые суда!..

В стихах Киплинга на равных правах звучат и литературная речь, и песенные интонации, и высокий библейский стиль, и лондонский «кокни», а там, где это надо, — профессиональные жаргоны моряков или мастеровых, и мастерски воспроизводимый солдатский сленг, особенно густой в некоторых из «Казарменных баллад»:

Капитан наш куртку справил, первоклассное сукно!(Пушкари, послушайте рассказ!)Нам обмыть обновку надо — будет самое оно,Мы ж не любим ждать — давай сейчас!

(«Куртка», пер. Э. Ермакова)

или в другой балладе, «Часовой играет в жмурки»: